Испытания сионского мудреца

Испытания сионского мудреца
Саша Саин

Остросюжетная повесть, где комическое и драматическое, смешное и грустное рядом. По накалу страстей эта повесть – психологический триллер. Главный герой попадает в круговорот испытаний, где все присутствует: от моббинга до откровенной дискриминации, и только его жизненный опыт, профессионализм и врожденная способность распознавать людей – их враждебные намерения, часто спасают его от поражений! Нелегок путь эмигранта, даже в демократической стране! Эта книга будет интересна для тех, кто уже покинул родину, напугает тех, кто собирается ее покинуть, и очень порадует тех, кто этого делать не собирается. В своей книге автор ни о ком ни хорошо, ни плохо не отзывается, не его цель, как психолога-психоаналитика, раздавать награды кому-либо или порицать кого-либо. Психоаналитик – это тот же патологоанатом, только на душевном уровне, и в отличие от патологоанатома иногда может помочь! Все же это не пособие по психологии, а художественное произведение. Конечно, автор, как психолог, не мог не показать глубинные подсознательные процессы у личности: не то что на поверхности лежит и выдается за истину, а то, что скрыто – то в чем и себе не признаешься! У нас у всех есть свои чертики в голове, надо иметь силу и честность в этом признаться, а для этого разобраться, в первую очередь, в самом себе!

С. Саин

Испытания сионского мудреца

Часть I

Карьерная лестница сионского мудреца

Глава 1

Эксперт по тоталитаризму

«Много о вас хорошего слышал, к сожалению, должность главврача в настоящее время занята, – без интереса ответил по телефону владелец клиники, узнав, что я согласен и на меньшее, обрадовался: – Милости просим, приезжайте!». И эта клиника была связана с горами, холмами, но находилась не на возвышенной части, а в самом низу – не на горке, а под горкой! «Что это означает?! – спросил я жену. – В этот раз мы в яме?! Наше падение?!». «Ну и шутки у тебя!» – сказала жена. Ждать пришлось недолго, когда я зашёл внутрь и выбрал в вестибюле место в кресле так, чтобы хорошо просматривался вход и все двери, а сам был мало заметен. Вскоре появились во входных дверях: пожилой – лет 60-ти, полный мужчина среднего роста, в шерстяной кофте, и – лет сорока, худощавая в юбке, энергичная блондинка. Он шёл мрачный и никого не искал взглядом, а она всё кого-то искала! Завидев меня, сидящего в кресле, тут же уверенно направилась в мою сторону, приветливо улыбаясь, протянула руку для приветствия. «Кокиш! – назвалась она. – Здравствуйте, а вы доктор…!» – произнесла она мою фамилию. Удивился её наблюдательности не очень характерной для немцев: «По каким признакам она меня сразу вычислила, интересно?». Он был седеющий, но ещё «сохранившийся» брюнет – редкий «ёжик». Недовольное удлинённое лицо, подозрительный, даже презрительный, раздражённый взгляд! Чем-то напоминал чёрного цепного Барбоса! Она, больше, лису, но с челюстями саранчи, костлявым лицом, тонким носом. Он тоже протянул руку и Шнауцером назвался! – «Так вот, почему похож…!» – понял я. Затем он без особого энтузиазма обронил: «Ну хорошо, доктор, пойдёмте в конференц-зал». Там, на фоне минеральной воды, и состоялась беседа. «Это моя правая рука – администратор! – указал он на фрау Кокиш, и добавил: – У меня нет от неё никаких секретов!». После моего повествования о себе, Шнауцер оживился, в особенности узнав об акупунктуре, гипнозе и других моих способностях. Он даже «зажёгся», лицо его сияло! Я видел, что он готов меня уже сразу оставить работать! Чувствовался в нём нетерпеливый человек сразу зажигающийся, но также, вероятно, быстро остывающий и легко разочаровывающийся. Она тоже сияла и улыбалась. У них был вид, как будто на улице нашли оба по 1000 долларовой купюре. «Вы нам очень подходите!» – сказал Шнауцер. «Да, да! – живо согласилась и Кокиш. – Вы еврей, да?» – спросил она как бы сострадательно. «Да, так получилось», – в очередной раз сознался я. Сам бы, конечно, не сказал! Быть евреем достаточно плохо, но объявить себя евреем – это уже хулиганство, это агрессия! И если еврей это делает, то из хулиганских побуждений, когда хочет похулиганить! «Наша немецкая бюрократия меня возмущает! – возмутился Шнауцер. – Такого врача, как вы, не признать в полном объёме как Facharzt (врач-специалист)! А вы знаете почему? – объяснил он: – Потому что сами не имеем хороших врачей! Но я вас возьму, вы вызываете у меня сострадание». «Ну и выражения у тебя, Петер! – ужаснулась фрау Кокиш. – Нет, чтобы сказать: – Вы мне подходите, своим ярким внешним видом и излучением приятным! Так ты говоришь: – Из-за моего сострадания вы мне подходите!». – «Да, ты права, Силке! Я не так выразился, но доктор, я думаю, меня понял. Кстати, доктор, она мне сразу сказала, что вы еврей!». «По имени», – скромно произнесла Силке. «Так вот, по какому признаку она меня уличила! Неужели это единственный признак?! Не верится, но приятно. Да нет же, она ведь меня ещё и узнала!» – понял я.

«Единственная наша проблема, – сказал заговорщически Шнауцер, – это наш главный врач!». Силке охотно кивнула. «Он хороший человек! – дальше совершил ошибку Шнауцер. Силке брезгливо скривилась. – Да, Силке! – заметил это Шнауцер. – Действительно хороший, но он находится под сильным влиянием команды врачей! Они им руководят, а не он ими! Я, конечно, – продолжал Шнауцер, – могу вас взять на работу и без его согласия! Но тогда у вас жизнь будет сложной и не доставит удовольствия! Поэтому лучше, если он с вами побеседует и даст своё согласие». «Только ты, Петер, будь при этом, – посоветовала Силке Кокиш, – а я выйду!».

Через пару минут «ввели» примерно 50-летнего хорошо упитанного, но с недовольной миной – обиженно надутого пухлогубого главного врача. Поздоровавшись со мной и назвавшись Зауэр (кислый в переводе), он вяло и без энтузиазма, задав несколько вопросов, взял в первую очередь в руки мои документы – Bewerbung (резюме), и стал тщательно, как лабораторные анализы их изучать. Шнауцер за ним наблюдал. «Вы непризнанный специалист психотерапевт – Facharzt, а жалко! – начал «сутяжничать» главный врач. – Нам как раз признанный специалист нужен!». «Но у вас же есть Weiterbildungsermдchtigung! (право провести специализацию)! – возразил Шнауцер – Вот он и станет Facharzt (специалистом)! Он ведь и так Facharzt и отличный специалист! Другое дело, что в Германии что-то нужно доделать». «Много, очень многое нужно доделать!» – охладил его пыл главный врач. – «Так он же не идёт на ваше место! Он будет ассистентом, пока! – ещё меньше успокоил он Зауэра. – Да ведь, доктор! Вы же согласны!» – обратился ко мне Шнауцер. «Конечно! – подтвердил я и усилил свою близость к народу: – Мне работа с больными доставляет больше удовольствия, чем административная!». «Но вы работали как оберарцт (замглавврача), значит вы переквалифицированный для ассистента!» – нашел другой довод против меня Зауэр – (кислый по-русски). «Так получилось, – скромно объяснил я, – некому было работать». Зауэр недоверчиво, искоса на меня глянул и опять уткнулся – «спрятался» в документы! Желая его отвлечь, размягчить, я налил ему и себе минеральной воды. «Это как-то не так получается! – как «тонкий» психолог обратил Зауэр внимание на мой жест вежливости. – Вы же у нас в гостях, а не наоборот! Значит, мы вас угощаем, а не вы нас!». – «Вечно я вляпываюсь в проблему «напиться»! – вспомнил я неудачный вступительный экзамен в мединституте по физике в 1969 году, когда у экзаменаторов попросил разрешения напиться! И меня сполна «напоили» до следующего года, когда опять поступал! Но в этот раз у меня уже был диплом в кармане и даже «с отличием»! И рядом сидел не ректор мединститута – таджик-антисемит, а тоже, возможно, антисемит, но пока на моей стороне – немец. И я сам не был уверен, нужно ли мне так уж лезть в это болото да еще – «под горку»! Поэтому решил рассчитаться за унижение в молодости: – Ничего, это всё равно! Не придавайте такое уж большое значение такой мелочи!» – великодушно улыбнулся я. «Ну ладно, доктор, идите! – сказал Шнауцер, желая разрядить обстановку. – Мы сейчас с главным врачом решим вопрос, как с вами быть». Шнауцер остался с главным врачом, как я понял, выламывать ему руки.

«Ну что?» – подбежала ко мне в коридоре Силке Кокиш. «Мне кажется, я ему не понравился! Он не поверил, что после работы оберарцтом, можно желать работать обычным врачом! Он не поверил, что работа с больными может доставлять удовольствие», – уточнил я. «Это он такой! – раздражённо бросила Силке Кокиш. – А вы подождите результат! И мне тоже очень интересно, что они решат!». Примерно через час ожидания, сказал Силке Кокиш: «Я поеду, нужно дать людям спокойно решить вопрос! Зачем я буду «сидеть над душой», а завтра я позвоню!».

«Ну что?» – спросила жена, когда я вышел. «Думаю, что возьмут! – уверенно сказал я. – И главный врач будет дураком, если этого не сделает! Тогда все его промахи будут оцениваться, что они из-за того, что меня не взял! Ему выгоднее меня взять и доказать, что я плохой врач, чем не взять! У него сейчас проигрышная ситуация, но мне его не жалко, он настоящий, неприятный – «правильный немец»!».

«Доктор я вас возьму, но денег много не могу платить! Меня никто не поймёт, я всем мало плачу! Но вам готов платить 3,5 тысячи Ђ (евро), согласны?» – позвонил на следующий день Шнауцер. «Согласен!» – сразу ответил я. «Ну хорошо, тогда я дам о себе знать в течение нескольких дней», – почему-то вяло произнес Шнауцер. «Ну что?» – спросила жена. – «Я, кажется, совершил ошибку!». – «Какую?». – «Сразу согласился на предложенную мизерную зарплату! С торгашами так нельзя! Будет пытаться еще меньше дать! Ну ладно! Если что, поставлю его в следующий раз на место!».

«Давайте встретимся, где-нибудь на автобане в месте отдыха! – через несколько дней вновь позвонил Шнауцер. – Я хочу вас познакомить ещё с моей сестрой! – объяснил он. – Она тоже участвует в нашем предприятии, как инвестор! Или же мы приедем к вам в гости?» – тут же предложил Шнауцер компромиссный вариант. «Приезжайте в гости! – выбрал я второй вариант, чувствовалось его желание нас посетить. – Хочет посмотреть наш материальный уровень и социальный статус, как иностранцев! – объяснил я жене. – Как перед предоставлением нам гражданства, нас посетили из орднунгсамта (служба слежения за порядком), посмотреть квартирные условия: не алкаши ли или другие асоциалы. Вот и он хочет, перед тем как нас «купить», еще раз товар посмотреть – приём торговца! Не хочет кота в мешке покупать! Хоть и нахваливает, но удивлен моему быстрому согласию на маленькую зарплату, значит не дорогой товар, и мог дешевле или вообще не покупать! Как видишь, я не ошибся! А сейчас, в зависимости от того, как мы живём, и новую цену соответственно ниже назначит. Если мы бедные, то еще меньшую зарплату определит, если богатые, то все равно не большую!».

В назначенный день Шнауцер приехал, но не с сестрой, а один. «Она не смогла», – объяснил он, зайдя в квартиру, и внимательно всё рассматривая. Чувствовалось, что наше «богатство» его не впечатлило, но и не шокировало. Чисто в квартире, новая, но недорогая мебель, зато обилие русской кухни и водки его расслабило, и он признался, что хотел бы меня в качестве главного врача видеть, но не сейчас! Хотя главный врач и очень хороший человек! «Хорошо, – сказал Шнауцер на прощание. Мы были уже как хорошие, давние знакомые: Я вам пришлю трудовой договор! И я бы хотел, чтобы вы через месяц, самое позднее, уже работали! А о проблеме переезда не беспокойтесь! Я и за переезд заплачу, и квартиру подыщем!». И это было бы так, если б Шнауцер был какой-нибудь Собаков, например! Не корми «местных» у себя дома, давно понял я! Не делай им дорогих подарков! Угощай их не больше, чем чашечкой кофе и желательно без молока, и уж точно без сливок! Они это за Bestechung (подкуп) примут и за твою слабость – Unterwerfung (подчинение)!

«Знаете, доктор, – позвонил через неделю Шнауцер, – я подумал: – Всё-таки переезд нелёгкое дело! Вы меня не знаете хорошо, и я вас! И кто знает, может, вы мне не подойдёте, а я вам не подойду! Я посоветовался с моим другом профессором! И он предложил, на мой взгляд, очень интересное решение вопроса, которое, я уверен, вам очень понравится и для вас очень выгодное! Я беру всё на себя: я приеду и договорюсь с Arbeits-amt(ом) (биржа труда), чтобы они продолжали вам платить пособие по безработице! А вы приедете ко мне, и поработаете у нас, ну хотя бы месяц или три, и тогда мы решим, как дальше! Ну как, хорошая идея, доктор! Правда, хорошая идея! Нет, доктор, вы только не подумайте, что я вас хочу дёшево купить! – произнёс он, почувствовав паузу и мое недовольство. – Это просто лучше для вас, доктор, подумайте, не спешите! Я готов подождать ответ!».

«Он договорится с Arbeitsamt(ом)! Что за одолжение! Они мне и так платят! – понял я его приём. – Если откажусь от его предложения, то Arbeitsamt будет меня считать, нежелающим работать и прекратит выплату пособия! Таким образом, я попадаю к нему в полную зависимость и буду вынужден принять все его условия!». Это меня и рассмешило, и возмутило. «Знаете, херр Шнауцер! – ответил я на его предложение не спешить, подождать, и дать ответ через несколько дней. – Мне не надо над вашим предложением долго думать! Извините, но я вам сразу могу твёрдо сказать – нет!». «Нет?!» – разочаровано, даже перепугано, но в то же время зло, донеслось из трубки. Не желая сжигать мосты для его отступления, я сказал: «Мне очень понравилась ваша клиника, и вы произвели «неизгладимое» впечатление! Но на такие условия я не пойду! Я не безнадёжный безработный! У меня есть другие хорошие предложения, у меня есть возможность выбора!». «Ну ладно, – вяло произнёс Шнауцер, – извините, до свидания». «До свидания!» – бодро произнёс я, в душе довольный, что сделка не состоялась, и правильно отреагировал.

«Может зря?» – спросила жена. «Нет, он позвонит и предложит прежние условия, иначе у него будет ощущение, что многое потерял!» – успокоил я жену. Ровно через неделю, в воскресенье, раздался звонок. «Это он!» – объявил я жене, прежде чем поднять трубку! Шнауцер говорил ласковым, добрым голосом: «Доктор, извините, если я вас обидел! Но вы сказали, что клиника понравилась, и меня положительно оценили. Вы подумали, наверное, или вас обидело моё предложение – недоверие? Но дело было в другом, в надёжности решения, но я вас понял! И если вы ещё не передумали, то я готов вас принять на работу на прежних условиях!». «Хорошо», – тут же согласился я. Начали с женой подготовку к новому «великому переселению народов» – в пятую по счёту республику Западной Германии на Север. Точно как и в Союзе: «С Украины на Юг в Таджикистан, а затем на Север в Петербург!».

Силке Кокиш подыскала нам квартиру в городке Швайнбург неподалёку от клиники. Приехав в клинику, съездили с Силке Кокиш осмотреть несколько квартир и остановились на одной в центре городка. По пути Силке Кокиш рассказала про плохого главного врача и хорошего Шнауцера. «А вам Петер Шнауцер понравился?» – спросила Силке Кокиш. «Да очень, только мне показалось, что с ним можно в один раз найти и в один раз всё потерять!». «Той, той, той! (Тьфу, тьфу, тьфу)! – испугалась Силке Кокиш. – Буду надеяться, что этого со мной не произойдёт!». Переходя дорогу на обратном пути напротив вокзала, я, почему-то, споткнулся и безобразно растянулся на асфальте, запачкав свой плащ, ладони и даже часть подбородка, но быстро и бодро вскочил на ноги! Отряхивая меня, жена всплакнула, так жалко ей меня стало, не видала меня ещё в таком виде. «Ничего, – успокоил я жену, – я целый, главное, чтобы это не было предзнаменованием падения». «Тьфу, на тебя! – сплюнула жена. – Ну и шутки у тебя!».

Через неделю все вещи были упакованы в ящики. В назначенный день приехала частная фирма перевозки в составе: владелицы фирмы – толстой 50-ти летней немки, одного худого раба – 30-ти летнего немца и четырёх молодых араба – рабочих. Арабы болтливые, как сороки, небрежно обращались с вещами. «Осторожно», – всё время несмело просила их хозяйка конторы. Она знала, видать, что за ними надо присматривать. «С ними трудно, – пояснила хозяйка конторы, – но что поделать: люблю я арабов! Я чувствую себя как-то притянутой к этой нации, и муж был у меня араб!». «Почему был, он что – погиб?!» – «испугавшись», спросил я с надеждой. «Нет, я с ним разошлась. Он – жестокая сволочь, меня избивал и сейчас угрожает убить, но всё равно люблю я их – арабов! Всегда еду в отпуск то в Египет, то в Тунис!». «В Израиле были?» – не удержался я от глупости. «Вы что-о-о-о! – испугалась «хозяйка арабов». – Евреи самый вредный и опасный народ! Я их очень не люблю – они много неприятностей Германии доставили, а сейчас ещё и Германия оказалась виноватой!». «Чтобы это означало? – спросил я жену. – В Зигхайме на переходе попал на украинца! На новое место перевозят арабы! Опять недоброе предзнаменование?». «Да ну, – сказала жена, – всё будет хорошо, хотя честно, мне туда не очень хочется». «Но у нас выбора нет», – сказал я. До 2 часов ночи арабы нас долго, шумно, но без трудового энтузиазма перевозили и перегружали. «Наверное, они устали и голодные, – сказал я жене, – поставь им фрукты, сок апельсиновый и печенье. «Тогда они есть будут, а не работать!» – решила жена, но выполнила мое «левацкое» – человеческое предложение. Грузчики с энтузиазмом принялись за еду и питьё, и только худой немец продолжал трудиться. «А вы помогайте ему, предложили мне в один голос «любимцы» хозяйки. Я понял, насколько моя жена умнее меня! Превратив после угощений и отдыха мою мебель в дрова, и разбив потолочную лампу на лестничной клетке, перегрузили лом в квартиру в городке Швайнбург, где нам предстояло начинать новый виток жизни – трудовой цикл. Вот только название городка не нравилось!

На следующий день позвонила и пришла Силке Кокиш с цветами, поздравлениями, как мать родная – заботливая, торжественная! «Желаю, чтобы это был ваш последний переезд!» – пожелала она. «Вы, что!» – испугался я. – «А вам что, не надоели переезды?! И я хочу, чтобы вы у нас были постоянно!». «Но для меня, всегда было страшно знать, что есть что-то последнее!». «Ну, хорошо, – согласилась фрау Кокиш, – тогда, предпоследний переезд!». «Это другое дело!» – согласился и я. – «Знаете, теперь главный врач уже спрашивает, когда вы выйдете на работу! Он уже хочет поскорее видеть вас в клинике, тем более что дежурить некому. Приходите в воскресенье, у нас ежегодный праздник в это время – встреча с бывшими пациентами».

«Знаешь, нам здесь жизнь мёдом не покажется!» – уверенно резко сказал я жене. «Почему-у-у!» – испугалась она. – «Очень много негативных примет следующих одна за другой! Я не верю в их случайность!». – «Тогда давай лучше не пойдём сюда!» – предложила жена. «Нет, это место нам послано для испытаний нас на прочность, постараемся выдержать и не сломаться! Но события здесь будут развиваться по принципу игры оркестра в режиме крещендо! Крепись!». «Да с тобой не расслабишься!» – сделала вывод жена.

В воскресенье, сидя за столиком с Петером Шнауцером, его сестрой и главным врачом Зауэром, оживлённо беседовали. Главный врач ел увлечённо, изредка отрываясь от тарелки, и тогда на его губах, и больше в уголках рта были видны остатки еды. Он этого не замечал и продолжал что-то говорить. Затем ко мне подошла «старая девочка» – худенькая пигалица, оказалась Oberдrztin (зам. главврача), и застенчиво спросила: «Можно вас на минутку?». «Фрау Пиппер! – укоризненно пожурил её главврач. – Не сейчас!». «Почему же! – возразила она уже нахально. – Именно, лучше сейчас, чтобы не забыть! Извините, доктор, что я вас отрываю от еды». «Ничего, – сказал я, – дежурство ведь тоже важно». «А вы откуда знаете?» – ещё больше застеснялась Пиппер и мы пошли к ней в кабинет. «Очень интересно, очень интересно, так интересно, – повторяла она, – гипноз, акупунктура! С удовольствием посмотрю, как вы это делаете! У нас вот только такая проблема – два дежурства не заняты, можете помочь?». «Конечно», – согласился я. «Вот вам новый план!» – дала она мне список дежурств.

В первый же день, придя на работу, сразу попал на т.н. «супервизион»! Это, когда один из внешних психологов беседует раз в месяц с командой клиники, коллективом, выясняет проблемы, психологическую атмосферу, трудовой климат. «Мы не должны уступать! – нервно требовал молодой врач по фамилии Оттен. – Он, Шнауцер, не имеет права нас унижать, оскорблять!». «Он хам! – поддержала фрау Ганзен – арт-терапевт (специалист по лечению искусством-творчеством). – И его надо поставить на место! В следующий раз я предлагаю всем покинуть рабочие места, когда он придёт и будет нас оскорблять!». «Надо создать Betriebsrat (трудовой совет), тогда мы его поставим на место! – сказал длинный молодой врач по фамилии Кляйн. – У нас всё готово есть договорённость с профсоюзами, в следующую среду они придут, и мы выберем Betriebsrat! Мы не сдадимся, будем отстаивать свои права!». «Правильно!» – шумели остальные 15 человек. «А что думаете вы?» – обратился ко мне супервизор, полный, с большими будёновскими усами, психолог. «С учётом моего советского опыта, а я, именно, оттуда, я недоверчиво отношусь к революциям и восстаниям!» – объяснил я свой скепсис. «А это не восстание! – возразил молодой врач Оттен. – Это отстаивание наших прав, у нас нет другого выхода!». «Это он восстал, а не мы», – поддержал Оттена телесно, и по-другому, ориентированный терапевт херр Хагелюкен.

«Но наш вождь Владимир Ильич Ленин сказал, что с восстанием нельзя шутить, а надо его тщательно подготовить и решительно брать: почту, телеграф, банки, а затем всё остальное!» – обозначил я задачи восставших. «Почему?!» – как всегда в Германии, не поняли собравшиеся! «Это я немного пошутил, – ответил я. – Это, конечно, в переносном смысле имел я в виду».

«Ну вот, у вас теперь есть в команде и эксперт по тоталитаризму!» – не пошутив, подсказал восставшим «потёмкинцам» супервизор. «Шнауцер предупредил, что если мы будем протестовать, он закроет клинику!» – мрачно произнесла оберэрцтин фрау Пиппер. Только главного врача здесь не было.

«Не закроет, – сказал я, – я уже третий раз переезжаю в другое место работы! И когда я переезжаю, то клиника существует не менее двух лет, но и не более! У вас есть ещё два года в запасе!». Все на меня удивлённо и перепугано посмотрели.

Подготовка к «восстанию» шла полным ходом и открыто! А раз открыто, то это уже не восстание, по ленинским правилам восстания, а бунт! В российской истории самый известный бунт, это бунт на броненосце «Потёмкин» из-за плохой еды. Тогда тоже во главе бунта стоял немец по фамилии Шмидт. Немцы, вероятно, больше, чем на бунт не способны! Конечно же, восстание нужно скрыто, и тщательно готовить! Нужны знания психологии правящего класса его уязвимые места, где и наносятся первые удары! Нужна консолидация и солидарность «трудящихся всех стран» или, хотя бы в одной отдельно взятой стране! В данном случае, ничего этого не было! Поводом для этого «бунта» было то, что Шнауцер обидел телесно-ориентированного психотерапевта Хагелюкена, хорошо сложенного, длинного, лет 35-ти, как сказали бы многие немецкие женщины: сладенький мужчина (er ist sehr sьЯ) – говорят они. Когда немецкие женщины говорят: «Мужчина «зюсс» – это признак глубокой любви и уважения, в отличие от мужчины «мачо» – нахального и в половом отношении наглого, которого как раз глубоко любят и уважают русские женщины, называя их ласково «нахалёнок». Но как говорится: «Что русскому хорошо – немцу яд!» Другое дело, что и русские женщины не всегда распознают: кто «sьЯ», а кто «мачо», которого они ищут! И увидев нашего спортсмена, без сомнения, бросились бы его атаковать своими томными взглядами и телодвижениями! Ну и что в результате б они получили?! То, что и получили многие русские женщины, выехав во Францию, например! «Не ходите русские бабы на Запад! Там не живут злые киргизы! Они не злые, как собаки……! Рядом же есть своя Киргизия!». Вот и этот «телесно-ориентированный», красиво сложенный Хагелюкен, оказался гомиком, как мне по секрету и с осуждением, поведала фрау Кокиш. Она мне это сказала ещё и потому, чтобы меня окончательно перетянуть на сторону власти, поддержать власть, а не бунтовщиков, зная, что в Союзе гомиков не любили! Но я их и без того не собирался поддерживать! – «Не хватало мне участвовать ещё в немецких революциях! Что я, Карл Маркс или Фриц Энгельс?! Были бы дореволюционные евреи умные, хотя бы как я, они бы и русскую революцию не поддержали, а тем более – немецкую! Чтобы к власти пришли настоящие патриоты «правильные немцы» и меня лишили работы! Ведь на работу меня и взял как раз, по немецким меркам, «неправильный немец»!». Так вот! Шнауцер обидел спортсмена, обругав его за то, что, уходя в отпуск, тот назначил к себе больных для лечения, а сам ушёл! Он создал, таким образом, недовольство и чувство у больных, что он незаменим, что как раз и больше всего не любил Шнауцер, как и любой большой или маленький диктатор! Только Сталин догадался сказать: «У меня нет незаменимых!».

Восставшие спросили у телесно-ориентированного психотерапевта Хагелюкена: «Как ты себя чувствуешь после обиды? Готов ли ты присоединиться к нам!». Они же сражаются за его и свои права! «Конечно, готов», – сказал Хагелюкен не очень, как мне показалось, решительно. В руководстве «бунтовщиков» выделились главные организаторы два врача: один – это Оттен кучерявый 28-ми летний среднего роста блондин, и другой – долговязый, не блондин и не кучерявый, а, наоборот, полулысый с маленькой змеевидной головой, тридцативосьмилетний доктор Хинц. Их горячо поддерживала сорокалетняя брюнетка фрау Ганзен арт-терапевт, похожая на представительницу из партии «зелёных», которые склонны к революционным действиям, и по-пролетарски готовы всегда соединяться. Они обычно неряшливо одеты, защищают природу, искусство и «бедных» арабов в Саудовской Аравии от богатых евреев. Отдыхать они едут в Египет, Иорданию, Судан, Тунис, в крайнем случае, Индию! Их лучше не спрашивать, почему они не едут в Израиль! Они хорошо знают, по рассказам родителей, что Гитлер был вынужден убивать евреев! А сейчас евреи показали, кто на самом деле фашисты – это евреи, а не немцы! Потому что, как они измываются над бедными палестинскими террористами, лишая их работы по установлению бомб в Израиле, так даже Гитлер не поступал. Они ограничивают право на передвижение террористов по Израилю, и этим тоже затрудняют работу по закладке и привидению в действие бомб! От всего этого палестинцы всё больше впадают в депрессию, скучают и беднеют, а евреи жиреют и не всегда, почему-то, хотят взрываться, и не все разом! Ещё в группе восставших был, как бы сказали в хрущёвские времена: «и примкнувший к ним Шепилов». В этой группе эту роль выполнял жирный, среднего роста с лицом, как картофельный «блин-дерун» – психолог по фамилии Зибенкотен. Похоже было, что и он, как и телесно-ориентированный психотерапевт Хагелюкен, был неравнодушен к мужскому полу! Остальные тоже покрикивали, возбуждались, как например: «музыкантша» – музыкальный терапевт тридцатилетняя, долговязая, плоская и тоже с маленькой головкой – «длинная аскарида» фрау Отремба. Одета она была немного лучше, чем фрау Ганзен, но тоже по мужскому типу. Она почему-то на меня опасливо косилась и всё время бросала подозрительные враждебные взгляды. – «Но «танцорка» у Боскугеля тоже не сразу меня зауважала! В жизни не всегда знаешь, кто тебе окажется врагом, а кто другом! Хотя я и видел, что эта, во всяком случае, другом не будет! Но надо быть полным дураком – ехать в Германию за поиском друзей! В Германию ездят за поиском денег! И если кто-то из евреев говорит обратное, смело плюйте ему или ей, если еврейка, в глаза! Хотя моя мама и говорила: «Плюнь курве в очи – скажет, дождь идёт!» – но плюнуть всё же таким не помешает. А моя мама никогда дурой не была, как, впрочем, и папа! И поэтому и мне не в кого было дураком уродиться, даже если б очень захотел! Поэтому я сразу и оценил ситуацию, возможности этих «революционеров» и понял, что ниточки этой команды тянет – управляет главный врач! А он как раз самый большой «мой друг» – кислый, тошнючий, «правильный немец»! Только одна – тридцатипятилетняя, бледная, ехидная психолог фрау Мисс оценила моё высказывание о восстании и мой опыт в русском революционном движении и сказала, что её очень впечатлило моё предостережение! Но она всё равно душой на стороне восставших, т.к. её благородство, любовь к справедливости и прочие гадости не позволяют ей бросить в годину испытаний восставший люд! А так, она со мной почти согласна. Я сразу понял, что фрау Мисс будет держаться в тени, но готова в любой момент перейти на сторону любого победителя! Ещё одной, на словах, активной сторонницей восставших была «танцорка» – танц-терапевт, коренастая с мужским черепом, сорокадвухлетняя блондинка фрау Роллике, которая, несмотря на то, что приехала вроде из Ирландии, ничем по языку и повадкам не отличалась от «тутошних». Она тоже кричала: «даёшь Варшаву, долой буржуев, родина или смерть!». Были и другие «брызги помельче», например, медсестра по фамилии Кичке – шестидесятилетняя «знаток» психотерапии, умеющая и умирающих на тот свет сопровождать, и как и медсестра Кнорр из Зигхайма, самой возвращаться. И ещё одна ассистентка – энергичная сорокадвухлетняя фрау Доброх, которая любила очень больных, но только своих, и за них всегда заступалась – также за своих! В этой клинике главный врач организовал как бы маленькую игрушечную университетскую клинику! Он ведь и пришёл из университетской клиники, из которой когда-то был изгнан! Но продолжал дружить с профессорами и в особенности с профессором Домсом, который в своё время его и изгнал из клиники! Домс мне сразу напомнил доктора Поппу из клиники Зигхайма, внешне, по крайней мере, как брат родной! Этот Домс тоже был очень присосавшийся к клинике и даже свою жену к ней присосал! Та числилась в клинике супервизором, а неучу-недоучке Шнауцеру хотелось из своей клиники создать, именно, маленькую университетскую клинику! Он, не имеющий образования, хотел править образованными: учёными, профессорами, доказывая себе – правильно сделал, что не учился – в деньгах вся сила, а не в науке! А за деньги, учёный мир охотно продаётся и покупается! «Что вы думаете о нашей клинике?» – с гордостью спросил у меня Шнауцер. А я вдруг, как всегда, взял да и ляпнул, что эта клиника у меня вызывает ассоциацию с маленькой, нудной университетской клиникой, чем Шнауцера очень огорчил и он больше ничего у меня не спросил, а я больше ничего и не сказал. И вот вся эта компания из танцоров, музыкантов, рисовальщиков, психологов и нескольких врачей, танцуя, припевая, рисуя, стала готовиться к апофеозу восстания – всеобщему собранию коллектива, на которое была приглашена администрация и лично Шнауцер, в присутствии приглашённого профсоюзного функционера местного значения. Задачей собрания было утвердить производственный совет и провозгласить правление этого совета. Выборы, тайным голосованием, предстояло провести в присутствии этого профсоюзного функционера. Сегодня и произошла эта встреча восставших с трудовым коллективом. Собрались с целью объявить задачи и цели производственного совета.

А что же в это время делала противная сторона: Шнауцер, Кокиш и их сторонники? А сторонники были ими назначены! Это была секретарша главного врача – толстая, веснушчатая в роговых очках тридцатилетняя блондинка фрау Пирвоз: с громким на срыве голосом, жирной физиономией, да еще с сексуальным двойным подбородком и, соответственно, на другом конце жирным задом. Она, чувствовалось, всегда знала, что хочет, другое дело, что у нее не было в настоящее время этого – «что хочет»! Подлые, все почему-то бросили её, поэтому Кокиш и поручила ей всю свою неистовую, неиспользованную энергию обрушить на головы восставших. И она с удовольствием приняла предложение администрации возглавить этот совет! На «тайной вечере» – совещании, сторонники Шнауцера решили выдвинуть её кандидатуру на собрании, а в заместители ей подготовили завхоза в синем комбинезоне «а-ля Карлсон» – сухонького в очках 60-ти летнего хорвата Ковачича с беззубым ртом, похожего на Кощея – Кошу. В общем, «буржуи» во главе со Шнауцером, а главное его «правой конечностью» фрау Кокиш сделали правильную ставку на раскол восставших и подсунули своё марионеточное управляемое руководство. Восставшие были полными детьми и невеждами в вопросах манипулирования и управления массами.

Собрание началось бурно, восставшие сели в президиум и, тем самым, противопоставили себя залу – простому люду и администрации, которая села в зале, как простые смертные, заодно с народом. «Революционеры» объявили, что решили образовать производственный совет и его возглавить, на что получили достойный отпор от сторонников Шнауцера! В особенности отпор восставшим был дан восьмидесятилетним участником невеликой и неотечественной войны (с этой стороны), старым херром доктором Розенкранцем, и его молодухой – шестидесятипятилетней женой, крепкой работницей регистратуры, по-стариковски подстриженной, с лошадиным лицом и, хорошо сохранившимися, вставными лошадиными зубами. «А кто вас, собственно, уполномочил?! Кто вас просил это делать?! Почему не посоветовались с коллективом, вот так же, как сейчас! Никого не собрали, всё тайно организовали, а сейчас объявляете себя руководством?!» – резонно спросили «потёмкинцев» старики Розенкранцы. А секретарша Пирвоз тоже правильно добавила: «Я тоже хочу управлять этим советом! Почему вы, а не я?!». «И я хочу!» – вставила, тоже из команды Шнауцера, медсестра Хайстерс. «И он хочет!» – сказал старый херр доктор Розенкранц, указав на завхоза Кощея – Кошу Ковачича. Коша слабо кивнул в знак согласия. Но трудо-терапевт фрау Ганзен тут же обидела старую фрау Розенкранц, сказав, что ей, вообще, следовало не приходить, она давно пенсионерка! Точно так же в Душанбе таджикский врач на собрании поликлиники обидел русскую старуху – врачиху антисемитку, но не за «это», а за разногласие в лечебно-диагностическом подходе, сказанув на научно-практическом форуме: «Ты уже, старая, своё отосцала – заткнись!» – даже мне стало стыдно за него. И сейчас услышал нечто подобное про возраст! – «Как можно так человека обижать?!» – донеслось из зала. Но крепкая старуха Розенкранц всё же замолчала и после этого как бы обиделась! Зато старый херр д-р Розенкранц – её муж, подхватил «выпавшее знамя боевое» и бросился в атаку на смутьянов! И даже племянник Шнауцера – сорокалетний одноглазый, как циклоп – Ганс Ханс, тоже в синем комбинезоне, как и Ковачич, высказался! Он числился начальником у хорвата, надзирал за ним и вообще за всем, что делается в клинике. И несмотря на один глаз, всё замечал и всё докладывал Шнауцеру – своему дяде! Для этого и приходил один раз в неделю «побдеть»! «Мой дядя очень тяжёлый человек и мне тоже нелегко с ним! Но считаю, что он все свои силы и энергию вложил в эту клинику, и то, что сейчас происходит несправедливо по отношению к дяде!». «Не дядя ль ему глаз выбил? Если даже сейчас обиду вспомнил?!» – пронеслось у меня в голове. Не было на собрании только одного: главного виновника торжества – самого Шнауцера! Очень его любящая, больше сестры родной – Силке Кокиш запретила ему приходить и нервничать! С его давлением и слабым здоровьем, ещё возьмёт и помрёт от кровоизлияния в мозг или инфаркта! «Если Шнауцер меня не послушает и всё же придёт, то в случае необходимости, будьте готовы тут же провести реанимационные мероприятия, спасти отца клиники не дать ему помереть!» – обратилась ко мне его «правая конечность» – Силке Кокиш в присутствии медсестры Бюльбеккер! Толстая, среднего роста с голосом фельдфебеля и по-фельдфебельски сложенная и подстриженная, что, как оказалось, было неслучайно! Хотя фрау Бюльбеккер и считалась фрау, но имела дома ещё одну фрау – свою жену! Как ярая сторонница власти – Бюльбеккер с этим всем согласилась и обещала мне помочь вывести из клинической смерти Шнауцера. Всё было, подготовлено, осталось ему только умереть! Но они напрасно боялись! Шнауцер не хотел умирать, пусть даже клинически, и не пришёл! Он и сам не рвался в бой! Но собрание шло и без него и подошли вскоре к главному вопросу – выдвижению кандидатур и голосованию! Как и предлагалось администрацией, председателем совета была избрана секретарша Пирвоз, заместителем – длинный врач Хинц от восставшей стороны и ещё два члена: медсестра Хайстерс и хаузмайстер «Кощей-Коша» – Ковачич. Таким образом, Rat (совет) стал, кроме одного Хинца, весь административно – послушным! Через три дня должен был состояться «второй акт драмы» – собрание с участием профсоюзного функционера, чтобы всё это узаконить!

«Ну что, доктор! Мы победили!» – сказал мне весело на следующий день, Шнауцер. «Да, победили», – согласился я. «Мы им покажем ещё больше!» – резко по-большевистски заявила Кокиш. «Моя правая рука!» – улыбнулся Шнауцер, одобрительно похлопав Кокиш по правой половине зада левой рукой, т.к. он сидел за её столом, а она стояла слева от него. «Доктор нас тоже поддержал! – отдала и мне дань Кокиш, кивнув в мою сторону. – Он и на собрании сел с нашей стороны!». «Конечно, он же не главный врач Зауэр, который их поддержал и на голосовании воздержался!» – поддержал ее Шнауцер. «Уууу, ненавижу!» – скривилась Кокиш. – Он разрушает клинику, всё саботирует!». «Ничего, ничего, Силке! – мечтательно, садистски усмехнувшись, произнёс Шнауцер, назвав Кокиш по имени. – Я ничего не забываю!». «Ах, доктор!» – обратился ко мне, с чувством, он. – Сколько я уже сражений выдержал и битв!». «Как и ваш отец, наверное!» – ляпнул я. «Мой отец погиб под Сталинградом», – безразлично, даже весело сказал Шнауцер. Я попытался скорчить сочувственное лицо. «А что мне до отца! – остудил меня Шнауцер, заметив это. – Я его туда не посылал!». «А моя самая любимая личность в истории – это маршал Жуков!» – специально для меня произнесла Кокиш. И я с ней согласился, добавив сюда ещё и израильского премьер-министра Шарона, но этого немцы не услышали, так как это я сказал про себя! «Ах, доктор! – сентиментально, с чувством произнёс Шнауцер. – Эти дураки ничего не понимают и не знают – с кем они имеют дело! Я им мозги компостирую! Я говорю им, что денег нет в клинике и что закрою её! Они верят, они не умеют считать деньги! Конечно, деньги у меня есть! Конечно, клинику я не закрою, она мне слишком дорога, чтобы её закрыть! Конечно, я их всех вышвырну, но вначале они будут у меня очень тяжело работать – в поте, страшным трудом им будет хлеб их доставаться! А вы берите меньше больных для психотерапии, больше на акупунтуру и гипноз, меньше дежурств, лучше вообще без дежурств! Ну, в крайнем случае, не больше четырёх! Пусть они дежурят! У них у всех в трудовом договоре стоят дежурства, в том числе и у Пиппер, и у главного врача!». «Он меня сегодня попросил подежурить дополнительно, т.к. некому», – признался я. «Ни в коем случае!» – взорвалась Кокиш. «Но мне было неудобно отказать», – вставил я. – «А ему было удобно вас не брать на работу! Вы что забыли?! Не забывайте кто ваш друг, а кто враг! Скажите ему просто прямо: «Не хочу дежурить, сами дежурьте! Так и скажите!». «Ладно, Силке, сделаем вот что, измени ему трудовой договор! Он новый, ему тяжело, он один, а их много! Нужно его вывести из линии огня! В договоре укажи: – Дежурить, как исключение, не больше четырёх раз в месяц! И не более четырёх психотерапевтических больных вести! И чтобы «этим» показать, что в клинике нет денег, напиши приказ об увольнении фрау Люлинг! Она всё равно идёт в декрет и будет работать два раза в неделю, но им скажем, что на гонорар переводим! Она, доктор, единственный кроме вас, наш друг! Она нас во всём поддерживает! Вы её уже знаете, видели? Она наша ведущий врач общего профиля, очень опытная! Вот, такая! – поднял Шнауцер для убедительности большой палец вверх. – Хоть она и из Ямайки, но мать профессор, училась в Англии! Вот, такая!» – поднял ещё раз Шнауцер большой палец вверх, как будто бы хваля хорошую закуску – маринованные помидорчики! – «Правда, Силке?!». «Да», – нехотя буркнула Силке. – «Нет, нет Силке, она хорошая!». «Её ассистент фрау Сан-дер подала заявление об уходе! – показала Силке, какая эта грациозная “шоколадная” красавица Люлинг хорошая! И добавила: – Не может с ней дальше работать, она её третирует!». «Нет, Силке, Сандер скорее всего из-за “этих” уходит! Ладно, я с ней поговорю! А сейчас, Силке, позови мне Оттена! Посидите тоже здесь, доктор! Послушайте, как я с ним разговариваю! Мне доставляет это истинное наслаждение! Приведи, Силке, нам Оттена!».

«Как дела?!» – спросил Шнауцер Оттена, как только того ввела Силке. «У меня хорошо, – ухмыльнулся Оттен, – а у вас?». «У меня всегда хорошо!» – зло ответил Шнауцер, Оттену. Оттен стоял у двери, Шнауцер не указал ему на стул. «Сколько у вас больных?» – как бы поинтересовался у него Шнауцер. – «Сейчас девять». «Курорт! – ухмыльнулся Шнауцер. – Но, ничего! Будет их больше у вас, значительно больше!». «Если будет, то будет!» – огрызнулся Оттен. «А что не хватает больных? Тогда часов надо всем урезать! Вы что не в состоянии больше вести больных?!». – «Нет, почему же». – «Так в чём же дело?! Главный врач не даёт, вас жалеет или вы перегружены?». «Нет, я даже несколько недогружен», – согласился Оттен. «Хорошо, я поговорю с главным врачом!» – успокоил его Шнауцер. «А для чего вы меня сейчас позвали?» – спросил Оттен. «Чтобы на тебя посмотреть! Это мне доставляет удовольствие тебя видеть, пока ты здесь!». «А я и буду здесь!» – заверил его Оттен. «Вот этого, я тебе не обещаю! Этого не будет!» – заверил его, в свою очередь, Шнауцер! «Вы не имеете права! – взволновано отреагировал Оттен. – У нас сейчас Betriebsrat (трудовой совет), он будет сейчас всё решать!». «И его не будет, и тебя не будет! – зло засмеялся Шнауцер. – Это моя клиника, мои деньги! Я в любое время могу ее закрыть! И такое говно, как ты, я терпеть у себя не буду!». «Вы не имеете права меня оскорблять!» – крикнул весь красный Оттен. «Заткнись! – ухмыльнулся криво Шнауцер. – Кто тебя, говно, оскорбляет? Кто это слышит? Пошёл вон, говно!». Оттен выскочил из кабинета. Шнауцер потянулся в кресле и, напряжённо засмеявшись, сказал: «Это я доктор делаю только потому, что мне доставляет удовольствие, и я абсолютно не нервничаю! Мне доставляет удовольствие смотреть, как его перекосило! Вы видели, как у него руки тряслись?! О, доктор! Они ещё не представляют, что я с ними сделаю! А, Силке, что скажешь!». «Я это знаю, Петер!» – засмеялась Силке. «Заходите, доктор, к ней, когда проблемы! Я не всегда здесь, но она всегда здесь, и я поэтому спокоен! Силке, а сейчас позови Сандер! Кто её обидел?!».

Собрание с участием профсоюзного функционера, как я и ожидал, прошло менее бурно, но в том же составе. Хотя восставшие ещё крепились, но не они уже руководили своим Rat(ом) (советом). Профсоюзному деятелю оставалось только объяснить всем великое значение совета для народа и что профсоюзы, в его лице, поддерживают это великое событие – создание в клинике Rat(а), и как только, так сразу профсоюз всегда придёт на помощь Совету! А администрация должна приветствовать, что Совет будет отстаивать права трудящихся! И это только хорошо! «А если мы, вообще, этот совет не хотим?!» – обронила реплику Розенкранц, «молодая» жена старого херра Розенкранца. Это несколько озадачило профсоюзного деятеля, но вскоре он нашёлся и сказал: «Как не хотите, если вы сами выбрали себе членов совета!». «А что, если мы захотим ликвидировать этот Совет, что надо для этого сделать?» – снахальничал – старый нахал Розенкранц. «Это возможно, если члены Совета самораспустятся», – нехотя пояснил функционер. «Или исчезнут», – шепнула мне на ухо Силке Кокиш. «Но, – предупредил профсоюзный функционер, – любые три других сотрудника имеют право опять потребовать создание Совета!» – таким образом, он заключил, что дела у администрации по ликвидации Совета бесперспективны. Всегда найдётся тройка бунтовщиков, которые это сделают. «Первым уйдёт Оттен, – понял я, – он самый шумный и задиристый! И главный врач, так или иначе, обречён! Он не отмежевался от восставших и на конференциях отпускает ехидные замечания в адрес Шнауцера и Кокиш. Шнауцер ошибся, что он слабый и им управляет коллектив, напротив, он манипулирует коллективом и направляет его против Шнауцера!». Это стало ясно из его поведения. Количество больных у меня стало расти, а также дежурств! Я был для главного врача ставленником Шнауцера. «Нет, вы только на полставки психотерапевт и на полставки иглотерапевт и еще гипноз проводите! Пусть больше Оттена своего нагружает! И дежурств у вас не должно быть больше четырёх в месяц!» – решил Шнауцер. У Оттена тоже резко возросло количество больных, а так же у Хинца, но больше у Отте-на. Он уже вертелся, как юла и оставался после работы дорабатывать. «Что вы делаете? – спросил его как-то Шнауцер, видя, что Оттен сидит днём в сестринской и беседует с медсестрой. – Почему не с больными? Что вам делать нечего, вы недостаточно нагружены? Марш, работать с больными! Безобразие! Где главный врач?! Пусть ко мне придёт!». И через несколько минут Зауэр поковылял в общий кабинет Кокиш и Шнауцера.

На следующее утро по указанию Шнауцера я подарил Оттену всех своих больных. «Вы будете заниматься сейчас исключительно акупунктурой и гипнозом! – сообщил мне довольный Шнауцер. – Создавайте центр по акупунктуре! Больные вами довольны, это приносит клинике деньги и известность! Силке, займись рекламой! Пусть газеты напишут о создании у нас центра по акупунктуре, такого, как доктор в Зигхайме вёл! Хочу такой иметь и у нас!».

В отличие от клиники Боскугеля, где каждый больной считался им борделайном (Borderline), по-простому – психопатом! В этой клинике, каждый больной главным врачом определялся, как перенесший психотравму! Это всегда можно приписать кому угодно! Например: Отец напугал ребёнка, когда тот мочился, вот тебе и психотравма! На работе шеф как Шнауцер, например, вот тебе и психотравма! В детстве дядя – католический священник, сексуально приставал к ребёнку и т.д. А т.к. главный врач специализировался по психотравме, то почти все больные были с диагнозом: «посттравматические психические нарушения». Если б он был гинеколог, то, конечно, у всех мужчин находил бы, если не беременность, то воспаление матки и придатков. К тому же, он научился у американской еврейки Шапиро, не у неё самой, конечно, а у других, кто по её книгам или у неё учился, т.н. EMDR. Эта американская еврейка – Шапиро, шла себе, как-то раз, на работу через парк и вспоминала волнующее событие! А когда дошла до работы, успокоилась! Любой бы на её месте подумал: это из-за того, что прогулка по парку успокоила! Но Шапиро на то и была еврейкой и поэтому решила: «Это потому, что, думая о событии, мои глаза при этом бегали справа налево и наоборот! Это меня и успокоило!». И стала еврейка Шапиро с тех пор требовать, чтобы больные, вспоминая неприятные вещи, глазами двигали – за её пальцем следили! И страхи покидали больных! Что и как получалось у еврейки – я не знаю, зато ежедневно получал больных после таких сеансов от главного врача Зауэра и его команды: психолога фрау Мисс, например. Этих больных стало трудно и в гипнозе успокоить! У них, действительно, бегали глаза от страха и не только глаза! Больной Вайнер с приступами страха, после пяти сеансов гипноза успокоился, страхи исчезли! Он радовался, и я тоже! «Надо подключить обязательно EMDR с завтрашнего дня! – решил главный врач Зауэр. – Больной должен травму проработать, иначе она будет его всю жизнь мучить! Мне удалось у херра Вайнера выяснить, что у него была злая доминантная мать! – доложил главный врач на конференции. – А EMDR единственный эффективный метод, кроме беседы и групповой психотерапии!». О гипнозе главный врач Зауэр молчал, этого метода для него не существовало! Он им не владел. Мои ежедневные доклады, что происходит с больными во время гипноза, делали его ещё кислее.

«Доктор, спасите! У меня сердце колотится, задыхаюсь точь-в-точь как тогда, когда тонул в детстве! Я только что от Зауэра, он мне сеанс EMDR сделал!» – прибежал больной Вайнер. – «У вас завтра сеанс гипноза!» – приходите, помогу. «Сделайте сегодня, доктор, а то я до завтра умру! Теперь хорошо, как и до EMDR! – сообщил больной после гипноза. – Что делать, доктор? Я не хочу больше на EMDR! Зауэр меня погубит! Я чувствую – с этим EMDR он меня погубит!». «Я не имею права вас освободить от EMDR! Только ваш терапевт – главный врач это может! Но вы взрослый человек и вы вправе сами отказаться от любого метода лечения! Никто не вправе вас заставлять!» – осторожно подсказал я больному пути выхода из ситуации. «Хорошо, спасибо доктор, я так и сделаю!» – заверил меня благодарный больной. «Больному после сеанса EMDR стало заметно лучше! – отметил на утренней конференции Зауэр. – Я ему планирую 10–15 сеансов! Сегодня проработаю с ним взаимоотношения с матерью! Пусть вступит с ней в конфронтацию, его надо развить!».

Собрался я пойти обедать, сегодня дежурство! Как чёртик опять передо мной больной Вайнер, который не утонул в своё время! На этот раз он вбежал с приступом паники и выглядел, как Гришка Распутин после пирожных, начиненных цианистым калием! А князь Юсупов по нёму из пистолета еще пальнул! Сходство с Гришкой Распутиным усиливали его усы, высокий рост и выпученные от страха глаза! Мне самому стало страшно! «Доктор, он меня убивает! – вопил двухметровый больной. – Он в этот раз меня заставил мою маму, детство вспомнить и как она издевалась, доктор! Я её ненавижу! Хотя она и сдохла, но как я её ненавижу, доктор! И я должен был всё это говно вспоминать и при этом ещё глазами вращать! Послушайте моё сердце, доктор, оно разрывается, сделайте что-нибудь!». Пришлось больного вновь, внеочередной раз, погрузить в гипноз, и предложить ему в гипнозе увидеть мать! Всё ей высказать! И мать попросит у него прощения, а он у неё, и они помирятся! После сеанса больной был глубоко расслаблен, успокоился. «Доктор, огромное вам спасибо, вы меня спасли! – благодарно смотрел больной. – Что мне делать, доктор, посоветуйте?». «Я вам уже советовал, – сказал я больному, – больше я ничего не могу сделать для вас!». «Доктор, я не могу отказаться, он на меня разозлится! Что мне делать, доктор?!» – как ребенок причитал Вайнер. «Делайте то, что и сейчас!» – не выдержал я. – «А что, доктор?». – «Ходите на эти сеансы и приходите ко мне». – «Хорошо, доктор, а вы меня будете спасать после этих сеансов? Да?». «Да, конечно, буду! – успокоил я больного, а про себя подумал: – Я буду тебя спасать, а он будет тебя регулярно топить! И в конце лечения посмотрим, кто победит – я или он! Если он, то тебе и домой не надо будет возвращаться!».

Главный врач всё же заинтересовался гипнозом! От больных наслышался, как это хорошо помогает! «Можете ли вы на следующей конференции нам доложить про гипноз?» – спросила меня его заместитель Пиппер. «Могу», – согласился я. Каждый вторник кто-то что-то докладывал! Что-то научное или менее научное! В России они так и назывались: научно-практические конференции. А в Германии: «Fortbildung (конференции для повышения образования), что по-русски звучит как «ликбез». Собрались все врачи, медсёстры и терапевты, я хотел уже приступить к докладу, когда фрау Пиппер попросила: «Подождём главного врача, он сейчас придёт! Он попросил его подождать, очень хочет послушать!». «Заинтересовался! – понял я. – А вот и он!» – и меня понесло. После краткой истории гипноза и его методов, техники гипноза! Я объяснил, что мы врачи все им занимаемся, но чаще неосознанно! А зря боимся, лучше осознанно применять гипноз! Если у больного спрашиваем, что у вас болит, а больной отвечает «ничего», но мы настаиваем: – И голова не болит, и живот не болит?! – то больной это так понимает, что с его болезнью это должно у него быть! И голова, и живот начинают болеть! А если врач ещё говорит при этом: – Что вы хотите! Радуйтесь, что вы вообще ещё живёте! И пока живёте, то будет болеть! – То больной уже боится, чтобы боли исчезли! Так как по определению врача: – Он будет жить до тех пор, пока болит! Так давайте же, проводить суггестивный гипноз осознанно!» – заключил я, и все остались довольны. Затем я взял, приготовленные мною, два чистых стакана с остатками жидкостей и демонстративно жидкость выплеснул на пол из стаканов. «А сейчас я проверю у всех уровень обоняния, что зависит от уровня развития определённых центров мозга, врождённых способностей! Прошу определить, в каком стакане был спирт, а в каком бензин!» – предложил я присутствующим. Понюхав стаканы, у психолога фрау Мисс мозги оказались недоразвитыми, и она не смогла различить, где что было! У заместителя главврача фрау Пиппер мозги оказались более развитыми, и она определила стакан со спиртом, но не смогла с бензином! А вот у главного врача, как и положено главному, мозги оказались самыми развитыми! И он определил стакан, как с бензином, так и со спиртом! А затем очень обиделся, когда я сообщил, что это было только мое внушение, т.к. оба стакана абсолютно чистые! Узнав от кого-то о результатах моего доклада, Шнауцер остался очень доволен.

«Но на вашем месте, я бы все же не стал унижать главного врача!» – сказал весело Шнауцер. При этом, его физиономия стала точно такой же, как и у моей учительницы в третьем классе, когда она – антисемитка, притворно пожурила жида – Абрашу за то, что он жида – Гришу обидел. «Абраша, ну зачем ты назвал жида Гришу – жидом! Не надо, Абраша, не надо! Ха, ха, ха, ну не надо, Абраша! Хи, хи, хи, ха, хи, хи!» – сказала учительница. «Когда жид жида бьет, то у хохлов не только чубы трясутся, но и пупы от смеха рвутся!» – ещё тогда в детстве понял я.

Глава 2

Мина под фаворитку

Ведущий врач фрау Люлинг носила фамилию своего мужа-немца! А какая была её девичья? Возможно, Санчес или Куба-нос, или Франческо, или Латиникус – кто знает?! Получёрная или полубелая кожа, изящная, тонкая, но вся в белом: штаны белые, кофточка белая, халат белый! Брюнетка с томными чёрными глазами, которые кого-то звали, привлекали, пока один немец не откликнулся, причём не бедный немец! Люлинг была к тому же очень театральной, даже немного истеричной, громкий гортанный на срыве голос с заметным акцентом! Скорее всего Люлинг была метиской с индейской, испанской и негритянской кровью. Её предки, вероятно, не один скальп содрали, пока профессорами не стали! А став профессорами хирургами, получили возможность сдирать скальпы уже на законных – научных основаниях! Вот и фрау Люлинг занялась общей медициной и тоже стала у больных кровь и другие жидкости отсасывать, ткани отрывать и их прокалывать! А значит, не изменила семейному промыслу. Оторвать у человека орган, или хотя бы его часть, не менее приятно, чем скальп и Люлинг «сдирала шкуру и высасывала кровь» не только у пациентов, но и у своих ассистентов! Не одного ассистента уже «ошкурила» эта хрупкая, изящная женщина. Вот и сейчас она «обесшкурила» свою ассистентку – врача Сандер, молодую двадцативосьмилетнюю, хрупкую, добрую Сандер, которая безропотно вела до 15 больных и ни от чего не отказывалась – ни от какой работы. Она первая, кто мне всё объяснил: порядки, дала все бланки и всё это без моей просьбы, по зову своей души. А Люлинг взяла и «обесшкурила» ее – Сандер уволилась, а это значит после года работы, потеряла право сдать на специалиста по общей медицины (Facharzt fьr Allgemeinmedizin). Для этого ей надо было отработать два года под руководством «шкурницы» – Люлинг. Вероятно, Сандер не захотела лишиться всей шкуры и ушла, унеся с собой уцелевшие её остатки! Люлинг имела еще одну некрасивую привычку: отменять лекарства, которые назначали другие врачи и назначать свои! Хотя ничего не смыслила в психотерапии и психиатрии. Она сражалась со всеми, кроме Шнауцера и его «правой конечностью» – Кокиш! И за это, и ещё кое за что, Шнауцер её любил! Она вполне могла стать его «левой конечностью»! Именно за это её и не любила «правая конечность» – Кокиш Силке! Вот такая была динамика между сексуальным и асексуальным в клинике! Сандер ушла, и было интересно, кто тот очередной, который подставит свою шкуру Люлинг?!

После моего интервью местной прессе, появились больные, желающие амбулаторно лечиться акупунктурой и гипнозом. Результаты были хорошими по сравнению с местными врачами, которые делали деньги на этом поприще. Слухи об иглоукалывании и гипнозе в клинике, расползлись! Увеличилось количество больных. Государственные страховки за иглоукалывание не платят или платят только часть своим врачам, с которыми у них договор, т.е. «Кто у нас работает, тот и ест!». Нужно мне, в первую очередь, запастись нормальным удостоверением об образовании, решили мы с женой! В моем советском удостоверении, на тонкой туалетной бумажке, было указано: «Прошёл усовершенствование по иглорефлексотерапии» – «с такого-то – по такое-то», – без указания количества часов и то, что экзамены сдал на «отлично». Типично русско-советская «скромность» – что-либо хорошее людям сделать! А затем удивляются, что советско-русские дипломы в мире не признают, специалистов не уважают и всю страну в целом! Вот я и решил исправить имидж Родины! Написал на кафедру, где учился, приложил статьи в немецкой прессе, где меня хвалили и в моём лице советскую школу! «Пусть порадуется Матушка Русь своими нерусскими детьми! – решил я, и застыл в тревожном ожидании. – А что произойдёт?! Может орден Почёта или хотя бы Дружбы народов пришлют, или, ещё лучше, оба одновременно?! Глядишь, кавалером стану! Но Русь упорно молчала! Молчала она месяц, промолчала два, промолчала до трёх месяцев! Тогда я позвонил на Родину – «пошёл к горе», но не как Магомед! Возможно, это меня и погубило? С большим трудом и через секретаршу проректора дошёл до зав. кафедры иглотерапии! Конечно, через 20 лет, это был уже другой заведующий! – «Да, да, ваше письмо читал, но ещё не ответил!». «Да, это я знаю», – согласился я. – «Что вы хотите?». – «Я хочу удостоверение, в котором отразилось бы количество часов подготовки и сдача экзамена! И неплохо бы указать, что я имею право после этой специализации работать по иглотерапии, как и было в Союзе!». «Хорошо, – согласился профессор, зав.кафедрой, – только вам следует обратиться к проректору по связи с зарубежными странами, которому я передал ваше письмо». «Здравствуйте, моя фамилия вам уже известна, – начал я осторожно, как и положено в России, – зав. кафедрой передал вам моё письмо». – «Ах да, точно! Есть ваше письмо, читал! Чудное какое-то имя у вас! Кстати, у вас очки точно такие, как и у меня! В них вы в газете с китайцем». – «Да вы что! Может быть!». – «Вот интересно, такие же очки! А какая у вас машина, небось, Мерседес? Нет?! Всего лишь Тойота?! А у меня Мерседес! Правда, не последней марки, но Мерседес! Хотя я уверен, ваша зарплата несравненно больше моей! Вы даже себе не представляете, какую смехотворную мелочь получаю я – проректор!». – «Кстати, я готов заплатить! Ведь я понимаю, что выдача удостоверения связана с большими затратами и пересылкой!» – с готовностью улучшить финансовое положение проректора, тут же откликнулся я. – «Эх, извините, что я вас по имени так зову!». – «Ничего, ничего, это не вы виноваты! Это мои родители виноваты!». – «Да? Ну всё равно ещё раз извините! Во-первых, вам дико повезло, что меня застали! Я собирался уже уходить! Во-вторых, скажу честно, я ваше письмо мог просто – вот так взять и выбросить! И никто бы мне ничего не сказал и не доказал! Я сказал бы: – Не получил!». – «Да, я понимаю! Большое спасибо, что не сделали этого!». «А в-третьих, вы не представляете себе! Вот вы говорите: – Пришлю деньги! – А что мне с этого достанется! Здесь у нас налоги на валюту такие, что нет смысла – останутся копейки и то в рублях!». – «Так может, я вам как-то с кем-то передам? Или, когда вы в Германии будете…?». – «Ну ладно, как вас там по фамилии? Извините, когда-нибудь сочтёмся! Так что вы хотите? Хорошо, про экзамены укажу! Часов больше, чем есть, не могу указать! Что имеете право работать, не могу – это у нас сейчас лицензией называется! И получает её только тот, кто сейчас проучился, а вы давно учились!». – «Но я уже 22 года работаю! И из них 10 лет в Германии!». – «Не могу, не могу!». – «Дайте хоть корочки приличные!». – «Да нет у нас корочек для вас! Сейчас это удостоверение – дипломом называется, и выдаются дипломы!». – «Так дайте диплом, это ещё лучше!». – «Но это сейчас! А когда вы, извините, забыл, как вас зовут, учились, дипломом оно не называлось!». – «Ну хорошо, «подайте» что можете», – согласился я, и подумал: – Как хорошо, что у этого говна нет валютного счёта!».

«Всё, доктор! Хинц согласился уйти! – объявила мне радостно Кокиш. – Я ему предложила деньги за 2 месяца, и он обрадовался и уволился! Хорошо, что Шнауцер в отпуске, он бы не согласился! А я считаю, что лучше заплатить и его не видеть! А как вы думаете?». «Готова на самое высокое благородство, ради самой низкой подлости!» – подумал я. «Вот, Schwein (свинья)! – пожаловалась мне на свинью – Шнауцера через неделю у неё в кабинете, плачущая Кокиш. – Он меня обругал, только за то, что я деньги выплатила Хинцу! А ведь я это сделала, чтобы он не нервничал из-за них! Ему нельзя нервничать! Неблагодарная свинья! Сколько раз я уже хотела уйти отсюда, но что-то меня здесь держит! С другой стороны, я почему-то эту свинью уважаю!». «Да, есть за что, очень сердечный и добрый», – согласился я. «Нет, он очень злой бывает и, как говорят мой отец и муж, непредсказуемый! Он собственник и меня своей собственностью считает. Из-за него у меня и с мужем не ладится, мой муж настаивает, чтобы я ушла отсюда! А я не могу, не в силах! И потом, какое право мой муж имеет мной командовать, что я его собственность! Каждый развивается по-своему, идёт своей дорогой, так я понимаю семейные отношения, никто друг другу не мешает! Но сейчас у меня, действительно, желание уйти! Шнауцер большая свинья не только по отношению ко мне! Я о нём, о свинье, столько всего знаю, что если уйду, то и ему хорошо не будет!» – излила свою любвеобильную душу Кокиш. «Самые большие враги – бывшие друзья!» – подумал я. «Но он на самом деле бедная свинья, и больше всего я его жалею из-за его сестры – этой змеи, которая и меня ненавидит и знает, как я её ненавижу! У них у обоих общие деньги, так что он от неё зависит! Она тоже много о нём знает! Вы же её видели на встрече с пациентами?!». «Да, видел», – вспомнил я, действительно, неприятную, как у Бабы-Яги физиономию, костлявую с выпученными, как у жабы глазами, и ещё в придачу большой бородавкой на щеке. «Его племянника я тоже не люблю! – продолжала Кокиш изливать душу. – Он на стороне своей мамы и здесь шпионит! А вот с его племянницей у меня хорошие отношения! Мой муж работает с ней и тоже ее хвалит, доволен ею!». «Перекрестное осеменение! Покрыл Шнауцер всю семью, но и его род тоже пострадал!» – промелькнуло у меня. Как раз в это время, «роса на глазах» у Кокиш высохла, и она успокоилась. «А ассистентка Сандер уходит или остаётся?» – улучив паузу в её горестном повествовании, поинтересовался я. «Нет, она уходит, с Люлинг никто не может работать!». «Жалко, – отметил я, – она много больных вела». «Ничего, зато сейчас придётся больных и главному врачу вести, и немало! Я очень постараюсь! Он меня считает за секретаршу и не понимает, дурак, что от меня всё зависит! Но я его заставлю себя уважать! Всё равно я всё решаю, а кто попытается меня поссорить со Шнауцером, развести, я того уничтожу!». «А Пиппер ничего?» – поинтересовался я. «С ней у меня были очень хорошие отношения, но с недавнего времени она даже ко мне в кабинет не заходит, как бы дистанцировалась от меня – главный врач ею руководит! Но ничего, мы всех этих наглых уберём из клиники, и тогда надеюсь, наконец, спокойствие здесь воцарится! С тех пор, как я здесь работаю, и одновременно со Шнауцером начала, это вот уже пять лет, ни одного дня у нас покоя не было – только войны, сражения! Но я люблю сражаться! Мои родители это тоже всю жизнь делали! И у моего мужа родня тоже непростая! Но для меня у него нет времени, а сейчас и у меня для него! А вот и Шнауцер приехал!» – кивнула она на проехавшую мимо окна машину. «Пойду работать», – заторопился я. «Хорошо, хорошо, идите, спасибо за советы и поддержку!».

«А, доктор! – приветливо поздоровался, появившийся в дверях Шнауцер. – Как дела? Мне надо с вами посоветоваться! Силке, принеси кофе! Как вы оцениваете ситуацию, и как избавиться от Оттена и этого Совета? Эта зараза мне не даёт покоя, ведь эти профсоюзы будут нос совать во все дела, в том числе и финансовые! Как вы думаете? Мне доложили, что он – Оттен наркотики принимает, а я думаю, что он ещё и сумасшедший, видели, как у него руки трясутся! А что, если его на психиатрическую экспертизу направить! А ну-ка, позвоню нашему юристу: «Здравствуй, Адольф! Рад тебя слышать! Слушай, Адольф, есть у меня здесь один! Помнишь, я тебе рассказывал – один врач? У меня подозрения, что он ненормальный, и в таком случае он не имеет права проводить психотерапию! Можем мы его на психиатрическую экспертизу направить? Да, да! Нет?! Почему?! Незаконно! Ну, как же, а что можно?! Да! Нет?! Ну ладно, спасибо, я тебе позже позвоню, придумай что-нибудь! Говно он! – бросил Шнауцер, положив трубку. – Трус! У него всё нельзя! Зачем я только ему деньги плачу! Силке, знаешь, что я придумал! – объявил ей Шнауцер, когда она на подносе кофе принесла. – Будете, доктор? Вам с молоком или без? Так вот, Силке! Если главный врач это всё затеял, пусть он и расхлёбывает и убирает это говно – Оттена и всех остальных, если сам хочет работать! Или я его самого уберу! А, Силке, как идея?!». «Его надо, так или иначе, убрать!» – бросила Силке. – «Да, Силке, но раньше их – его руками! А, доктор, как идея?! Силке, подготовь-ка приказ о том, что главный врач больше не является экономическим директором фирмы, и я это тут же сейчас, объявлю на собрании! Силке, собери-ка всех, нанесём ему первый удар и посмотрим, как он будет выглядеть при этом!».

«Друзья и коллеги! – начал торжественно и взволнованно, напряжённым голосом – Шнауцер. – Друзья, я вас всех собрал здесь, чтобы сказать, я вас всех глубоко уважаю и ценю и очень рад, что вы решили мне помочь – организовать этот Совет, который, я уверен, поможет мне решить многие проблемы!». При этих словах, все удивлённо переглянулись, а Оттен заулыбался, как бы говоря: «Ну, я вам говорил, что всё будет хорошо, и мы победим!». «Да, да, доктор Оттен! – заметил это Шнауцер. – Я глубоко рад, что всё это произошло и буду рад, если вы мне и нам всем поможете! Но хочу предупредить – Совета мало! Главное нам всем надо работать! На нас ложится теперь еще большая ответственность за нашу клинику! Надо тяжело работать, трудиться теперь в несколько раз больше и трудом своим доказать преданность общему делу! Если мы хотим вытянуть клинику, а положение, должен сказать, у нас критическое, денег, прямо вам скажу, нет и клиника на грани банкротства, закрытия! Да, скажу вам честно! Сегодня моя сестра мне сказала: – Хватит, больше мы не имеем права швырять деньги на ветер! Мы не должны на старости лет остаться нищими и швырять деньгами на игры неблагодарных работников – паразитов! Они будут говно творить, бездельничать, и на наши деньги заниматься безобразием! – Друзья, я тяжело эти деньги заработал: потом, кровью, здоровьем, и не хочу нищим умереть! Давайте вместе спасать клинику – наш дом, наш хлеб, наше рабочее место! Давайте работать, тяжело и много работать! И вот мой первый шаг по оздоровлению клиники её финансового бремени! Друзья, с сегодняшнего дня я вам всем объявляю, что главный врач, доктор Зауэр, больше не является экономическим директором! Я его сместил, дорогие друзья!». Все посмотрели на «смещённого», а он весь кисло сморщился, как будто проглотил горькую пилюлю и загрыз её при этом ещё и лимоном. «За что! – выкрикнул Оттен. – Он-то здесь причём?! И вы не имеете права теперь без Совета! У нас теперь есть Совет, который решает все вопросы по увольнению!». «Нет, доктор Оттен, пока я свои деньги вкладываю – я всё решаю! Я могу и, скорее всего, вообще закрою клинику! А ты, Оттен, работай тяжело, если хочешь, чтобы клиника не закрылась, иначе я такое говно, как ты, терпеть не буду! Я знаю, и вот сейчас и Ковачич подтвердит! Ты ему сказал, что клинику разрушишь!». – «Я не говорил, вы врёте!». «А, Ковачич?!» – обратился Шнауцер к сидящему в первом ряду в синем комбинезоне, со шлейками на плечах, как у Карлсона на крыше, только тощему, Ковачичу. Ковачич насупился и молчал: «Говори, говори, не бойся!» – подбадривал его Шнауцер. «Ничего он не говорил», – выдавил из себя Ковачич и выскочил их зала. «Ладно, я сам всё знаю!» – заорал Шнауцер, весь покраснев от злости. «А вы не имеете права кричать!» – крикнул Оттен. «Это ты не кричи, – напряжённо, зло улыбнулся Шнауцер, – я совершенно спокоен и не кричу. Ты не кричи, говно! Друзья желаю вам всем успеха, судьба клиника в ваших руках».

«Он не имеет права», – уже слабо возмущался Оттен, когда Шнауцер и Кокиш покинули зал. «Конечно, не имеет права, – тоже слабо согласилась арт-терапевт фрау Ганзен, – и ещё нас оскорблять при этом. Я предлагаю всем в следующий раз, когда он придёт или нас соберёт, всем встать и выйти в знак протеста, не дадим себя унижать. А как все считают? Только всем надо встать и уйти, если кто-то останется, то ничего не получится, согласны?» – поставила Ганзен вопрос перед залом. «Согласны», – вяло произнесла танцовщица Роллике. «Согласна», – ещё слабее произнесла музыкантша Отремба. В знак слабого согласия кивнула головой также психолог фрау Мисс, посмотрев на меня. На утренней конференции все возмущались поведением Шнауцера и Кокиш, и больше всех Оттен, который сказал «кислому» главному врачу Зауэру, что ему жаль, что он его втянул в это дело, но благодарен, что тот на стороне восставших и это благородно. И главный врач Зауэр, кисло улыбнувшись, сказал, что это «харизматическое» выступление Шнауцера его не удивило, он это ожидал. «Сегодня же, соберём на заседание Betriebsrat!» – горячился Оттен.

«Всем собраться в конференц-зале! – вошла и объявила секретарша Пирвоз. – Только что пришла с важным сообщением фрау Пиппер!». «Я обязана всем сообщить, – начала траурным голосом зам. главврача Пиппер, – около часу ночи меня разбудил телефонный звонок Шнауцера. Он меня поднял ночью с постели и велел всем передать: он закроет клинику, если мы не распустим Rat (Совет) Это его ультиматум!». «Не ищи наказания – оно тебя само найдёт!» – подумал я. «А, нет, не имеет права! – воскликнул радостно Оттен. – Вот, это и хорошо! Это то, чего мы добивались, пусть только попробует! Сейчас решает всё Совет! Не надо поддаваться на провокацию! Сейчас только начинается борьба!». «Скажу всем прямо, – продолжала Пиппер, выдержав паузу ради Оттена, – мне очень дорого моё рабочее место! Я хочу работать! И он, Оттен, больше всего вас имел в виду! Если вы не уйдёте, он клинику закроет, а мне моё рабочее место дорого, мне некуда уйти!». Все посмотрели на притихшего Оттена. «Зайдите ко мне», – ласково после собрания попросил его главврач Зауэр.