Иерусалим

Пастор подошел поближе.

– А что ты строишь?

– Ах, господин пробст, что бы вам не подойти пораньше! У меня тут весь наш приход был – очень красиво! Загляденье! И церковь, и школа, все-все…

– И куда же они подевались?

– А я разобрала все постройки, господин пробст. Теперь это будет Иерусалим.

– Что-что? – спросил ошеломленный пастор. – Ты хочешь сказать, что разрушила весь наш приход и собираешься на его месте строить Иерусалим?

– Да. Уезд очень красивый, ничего не скажешь, но я его разломала. Теперь здесь будет Иерусалим. Я строю Иерусалим.

Пастор провел рукой по лбу, соображая, что на это ответить. Внезапно его поразила мысль, такая ясная и четкая, как давно не бывало. Перед ним же ребенок, безгрешный ребенок!

– Мне кажется, девочка, твоими устами говорит кто-то высший.

И задумался: настолько странной и многозначительной показалась ему затея. Он несколько раз повторил про себя: я строю Иерусалим. Но тут же мысли спутались и свернули на привычный путь: Господня воля, промысел Божий. Подумать только, какие необычные пути выбирает Спаситель. Вот уж воистину – устами младенца…

Резко повернулся и, не снимая шубу, подошел к учителю.

– Я на вас не сержусь, Стром, – сказал он и сам удивился, как ясно и примирительно прозвучал голос. – Вы делаете то, что следует делать. По вашему мнению, конечно. Всю жизнь размышлял я и говорил о Боге… Как можно кого-то убедить, если сам не понимаешь, как Господь правит миром? А главное, мне кажется, вы считаете ваш замысел важным. Более того – необходимым.

И открылись им Небеса

Зимой чуть не каждый день, а иногда сутками шел снег, и, когда стало тепло, вода в Дальэльвене поднялась очень высоко. Природе показалось мало сотен и тысяч сбегающих с гор и холмов ручьев: непрерывно шел дождь, вода сочилась из каждой колеи, из каждой борозды. Вода поднималась и поднималась. Обычно спокойная, ласковая река превратилась в мутный бурный поток, несущий с собой бревна, кусты и ломающиеся с пушечным грохотом льдины.

Поначалу жители не особо беспокоились. Никто даже не поглядывал в сторону взбесившейся реки, разве что дети каждую свободную минуту бежали на берег и смотрели на грозное и величественное зрелище.

Вода несла с собой льдины, кусты, даже деревья. А потом и стиральные мостки, баньки, стоявшие у самого берега. Все чаще попадались полузатопленные лодки, обломки понтонных мостов.

– Наш тоже смоет, – решили дети. – Обязательно смоет.

Им, конечно, было страшновато, но интересно и весело: надо же, какое зрелище повезло увидеть.

Проплыла огромная сосна с вывороченными корнями, за ней белоствольная осина, вся в почках, набухших от долгого пребывания в воде. А вслед за подмытыми и унесенными деревьями появился все еще набитый сеном перевернутый сарай.

Тут забеспокоились и взрослые. Сообразили, что где-то на севере река вышла из русла, и поспешили на берег c баграми, веревками и шестами – не глядеть же сложа руки, как мимо проплывают полезные, а иногда и довольно ценные предметы.

На самом севере уезда, там, где почти никто не живет, на берегу реки стоял Ингмар Ингмарссон. Ему уже было почти шестьдесят, но выглядел он старше. Грубое, изборожденное глубокими морщинами лицо, согнутая спина. С виду неуклюж и беспомощен.

Стоял с длинным и тяжелым багром в руке и смотрел на наводнение – сонно и равнодушно. А взбесившаяся река гордо проносила мимо него свои трофеи, все, что ей удалось похитить с затопленных берегов. Словно хотела подразнить хуторянина – что ж ты такой нескладный? Ну нет, если кому и удастся что-то у меня отнять, то уж никак не тебе.

Но Ингмар Ингмарссон не обращал никакого внимания на проплывающие лодки и разбитые понтонные мостки. Даже попытки не сделал подцепить что-то приглянувшееся.

Ничего, думал он. Там, в селе, найдется кому поживиться.

И все же ни на секунду не сводил глаз с потока. Внезапно взгляд его упал на странный предмет. Он заметил его издалека. Трудно не заметить ярко-желтое пятно в буром одноцветном потоке.

Заметил и встрепенулся

– Вот этого я и боялся, – сказал он сам себе вслух.

Различить невозможно, но, если кто знает, как одевают маленьких детей в Даларне, – задача несложная.

Ясное дело – сидели и играли на мостках для стирки. Маленькие, не догадались вовремя убежать на берег.

Не прошло и минуты, как догадка его подтвердилась. Теперь ясно видно: на чем-то вроде плотика – трое малышей в желтых шерстяных кафтанчиках и желтых же шапочках. И другая его догадка верна: в самом деле, мостки для стирки. Долго им не продержаться. Уже видно, как потоки воды и громоздящиеся льдины отрывают доску за доской.

Дети были еще довольно далеко, но кому, как не Ингмару Ингмарссону, понимать все прихоти реки, на которой он провел всю жизнь. И место-то выбрал, потому что знал: тайные течения обязательно принесут мостки именно сюда. Повезет, удастся вытащить малышей на берег.

Ингмар Ингмарссон ждал. И дождался: мостки будто кто-то толкнул – и сразу жалкий плотик изменил направление. Повернулся, и его понесло к берегу. Теперь Ингмар ясно различал бледные, перепуганные мордашки и даже слышал перекрывающий рев потока плач.

Но с берега не достать. Он поспешно и решительно вошел в воду. Внезапно возникло странное чувство, будто незнакомый голос зовет его вернуться.

Ты уже не молод, Ингмар. То, что ты задумал, очень опасно. Опомнись.

Может, и в самом деле не стоит рисковать жизнью? Хотя… Брита, жена, та самая, которую он когда-то встречал у ворот тюрьмы, умерла этой зимой, и он ничего так не желал, как поскорее последовать за ней. Но и позволить себе умереть не мог: сын, которому собирался передать хутор, еще слишком мал. Надо держаться. Он должен перетерпеть жизнь ради этого мальчика.

Что же, пусть будет, как Бог того пожелает, решил он и двинулся дальше.

Если бы кто-то видел его в эти минуты, поразился бы произошедшим в нем переменам и сразу сообразил, почему беспомощного с виду старика называют Большим Ингмаром. Куда подевались сонливость и вялость! Вошел в реку, выбрал место, куда упереться шестом, чтобы не снес стремительный, грозно бурлящий поток. Постарался поглубже закопаться ногами в илистое дно. С невероятной для его возраста ловкостью уворачивался от грозящих сбить с ног или переломать кости обломков льдин и топляков. Точно уловил момент, зацепил багром мостки и хрипло крикнул:

– Держитесь!

Заторможенный плотик круто развернулся, подгнившие доски угрожающе затрещали, но не рассыпались. Ингмару удалось вывести плот со стремнины. Теперь можно отпустить. Он прекрасно знал: именно здесь подводное течение обязательно вынесет мостки на берег. Повернулся и в ту же секунду получил сильный удар в бок несущимся с потоком бревном. Как раз под занесенной рукой. Очень сильный удар: Большой Ингмар закачался, пытаясь сохранить равновесие, чуть не упал, но удержался и кое-как выбрался на берег, боясь посмотреть на последствия удара: наверняка грудная клетка вдребезги. Рот тут же наполнился кровью. Понял, что уже не может сделать ни шагу. Вот тебе и конец пришел, Ингмар Ингмарссон, успел он подумать – и потерял сознание.

Спасенные дети добежали до ближайшего хутора. Оттуда пригнали телегу и отвезли Большого Ингмара домой.

Сбегали за пробстом. Тот просидел у постели весь день, а вечером, не заходя домой, направился к учителю – настолько надо было ему с кем-то поговорить.

Учитель и матушка Стина уже знали: Ингмар Ингмарссон окончил свой земной путь. Горевали, конечно, и очень удивились, услышав легкие, едва ли не пританцовывающие шаги пастора, никак не соответствующие грустному событию.

Разумеется, учитель спросил, успел ли пастор причастить умирающего.

– Да-да… но если Большой Ингмар кого-то и ждал, то не меня.

– Как это? – удивилась матушка Стина.

– Вот так. – Пастор загадочно улыбнулся. – Он, можно сказать, сам себя причастил.

Задумался и продолжил:

– Не так-то легко, скажу я вам, сидеть у постели умирающего. Особенно когда уже не десятого и даже не сотого.

– Да уж, наверняка тяжело, – согласился учитель.

– А особенно когда умирает самый, можно сказать, знаменитый человек в уезде.