Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

– Это потому, что они не знают. Надо им показать, чем живут люди за пределами стен. И когда и они поймут как горька жизнь простого народа там, добывающего каждый кусок потом и кровью, в них пробудится совесть и сопереживание, и они не захотят смиряться с несправедливостью лугаля и его воров прихлебателей.

– Трудно отвратить людей от их заблуждений, особенно если они в них свято верят. – С горечью сказал Пузур.

– Ну почему, вы так плохо думаете о людях? Ведь когда Аш предложил высмеивать воров в образе Переплута, вы тоже опасались. А смотрите, как получилось.

– И теперь, из-за этого мы нигде не можем задержаться, боясь тайных стражей. – Проворчала жена гальнара.

– Ну, ничего – успокоил ее муж, – все помнят носатого охульника, его и ищут. Уж очень он приметный. А его личина от человечьей неотличима. Не то, что наши глиняные хари и раскрашенные лица. И поэтому, ему нужно снимать с себя это обличье, а нам между делом показывать то, что не запрещено.

– Но ведь если он откроется, его могут узнать как хулителя Ур-Забабы градские стражи и вельможные беженцы из Нибиру. – Обеспокоилась девушка.

– Могут. Но ведь все помнят, что нас было шестеро, когда мы покидали Нибиру: муж с женой, удалец, великан, молодая девушка и старая женщина. Гир надеюсь, скоро снова будет с нами. Остается Ама…, к сожалению покинувшая нас. Она уже спасала нас, когда была еще жива; ему помогла бежать, а отсюда и нам всем помогла. Пусть поможет и после смерти. Аш уже раз был ею, когда его приняли за нее. Вот пусть надевает старушечий наряд

– А если стражи захотят увидеть лицо?

– Мы лицо ему прикроем тряпками, никто и не узнает.

– А как я под тряпками дышать буду? Не надо тряпок. – Воспротивился Аш.

– Ну, не надо так-не надо. Тогда мы тебе лицо грязью замажем.

– Разреши я сам этим займусь.

– Ну, сам так сам. После этого, я не удивлюсь, если у тебя и старушичья личина найдется.

– Значит, мы в город все-таки войдем? – В голосе Нин просквозила надежда.

– Войдем, но выступать не будем.

– Каак?

– Я согласен, выступать в городе опасно. – Чтоб задобрить Эги, неожиданно для Нин, поддержал старших эштарот. – Осмотримся, закупимся всем необходимым и уйдем.

– Ну, нет. Давайте хоть простенькие представления показывать.

– Это опасно. – Неожиданно упрямо, твердил дерзский Переплут.

– Ты-то в город идешь по своему делу. А нам, что там делать? Дразнить свои пустые утробы и неисполнимые желания? В мошне у Пузура не особо прибавилось, за время пока мы сюда добирались, ни накормиться, ни приодеться.

– Это правда, Нин права. Когда ты мне в последний раз дарил что-то? А как выглядят украшения, я и вовсе позабыла. – Пожаловалась Эги.

– Ладно, серебряники нам все-таки не помешают. Все равно здесь мы много не наработаем. – Согласился с доводами девушки гальнар, поддавшись давлению супруги.

– Решено – за всех заключила обрадованная Нин, – завтра идем в город.

***

Они шли вперед обуреваемые жаждой справедливого возмездия, они бежали вздымая вверх оружие, воодушевленные сплоченностью и уверенностью в своих силах. Вперед на врага, чтоб встретившись с ним лицом к лицу, выразить зародившийся гнев на подлого захватчика, посмевшего вторгнуться на их землю творя насилия, выместить всю накопившуюся злобу за все обиды и лишения, терпеливо снесенные от своих лучших людей, ради защиты от врагов и величия и процветания Великого Единодержия. Это был их первый бой, с тех пор как они вступили в добровольное ополчение, и первое задание шестидесятка, в десяток которого довелось попасть Гиру. Их полку выпала честь, выбить расположившихся на постой ополченцев противника. Застав врасплох унукцев, кишцы встретили слабое сопротивление. Но шли пока ровно, лишь сталкиваясь с теми кто не успевал убежать.

Гир имевший опыт в войнах, старался оставаться хладнокровным, помня, что излишняя горячность в бою не лучшая подмога, когда не знаешь чего ожидает впереди. Следуя древним правилам воинской чести, он не принимал законов жестокости войны и пропускал сдающихся в плен, давая возможность идущим следом вязать их, помня, что они такие же каламцы, и чтя добрые отношения его скоморошьей ватажки с простыми унукцами. Но ожесточение войны, требовало своих жертв и жертвователей, и мало кто соблюдал древние законы, не думая даже о необходимости иметь хорошего раба – бывшего умелым каменщиком или земледельцем. Не имея злобы ни к кому из сопредельных земель лично, Гир лишь выполнял свою работу, убивая не упиваясь кровью. Чего нельзя было сказать про его соратников. Даже его давний знакомец, в битвах имевший столько же опыта, вел себя как новичок, только что вошедший во вкус. Юнец, который так возмущался кощунным словам против лугаля, не отставал от своих приятелей, радуясь брызгам крови. И даже маловерный ополченец, вдруг забыл свое неприятие к войне. Видя как он неистово рубит своим тесаком черепа унукцев, недавний скоморох подивился, подумав, что должно быть насмешливый ополченец попав под подозрительное наблюдение, хотел доказать свою приверженность Кишу.

Гир хладнокровно бился, с бросающимися на них редкими храбрецами с отчаявшимися взорами, с ловкостью отбивая самые опасные удары и разя в ответ смертоносным оружием. Глядя на него, его боевые товарищи с недоумением думали: что такой умелый боец делает в глуши ополчения, а не дерется в ряду первых урсов, как настоящий дружинник? И находили ответ лишь в том, что он бережется и боится пасть в бою. И только сам Гир мог сказать, что не в радость убивать простых людей, да еще и таких же каламцев как они, и лишь опасения за родных людей заставляет его взять в руки оружие убийства.

Недолгая, но кровавая бойня закончилась. Уже никто не сопротивлялся и Гир смог с облегчением вытереть пот и опустить окровавленную секиру. Устало окинув побоище взглядом, он заметил, как рядом его юный соратник, добивая стоявшего в мольбе на коленях унукца, воткнул копье ему в глаз, и вертел им в глазнице пытаясь вытащить.

– Зачем? – С жалостью к несчастному выронил Гир, взывая к совести юноши.

– Так нельзя же бросать оружие. Меня за него еще и спросят. – Искренне не понимая, с прямодушной простотой ответил тот, продолжая с усердием вытягивать, застрявшее в черепе живого еще человека острие.

Присмотревшись к трупам противостоявших им ополченцев, Гир с ужасом узнавал в некоторых из них, вчерашних подданных Киша из захваченных земель окрест Нибиру, вынужденных по доброй ли воле или под страхом смерти, встать под стяги захватчиков, против своих сородичей.

– Это же киурийцы! – Поделился Гир своей догадкой. – Я знал этих людей, когда бывал здесь.

– Кого? Этих? – С пренебрежением ткнул в труп концом копья десятник. – Значит это не воины, а трусы недостойные похорон. Жаль легко отделались. Следовало бы предать их лютой и мучительной казни в назидание другим. Надо доложить. Возможно и среди пленников предатели Единодержия.

– Никто ничего не доложит. – Мрачно предупредил Гир.

– Чтоо??? – Опешил от наглости подчиненного десятник.

– Никто ничего не доложит. – Повторил Гир с большей твердостью.

– Это не тебе решать! Ты простой воин, так знай, свое место шут! А решать будут дру…! – Вздумал было поорать на него десятник, но был крепко обхвачен сильными руками скомороха.

– Я сказал, никто ничего не доложит! – Приближая к себе его лицо, зарычал Гир. – И мы их похороним по обычаю!

– Ладно-ладно…! – Лишившись возможности кричать, хрипя, заверещал от страха десятник, помня участь раздавленного подчиненого. – Никто ничего не доложит.

Но бывший шут, не унимался, требуя еще более преступных уступок.

– И мы похороним убитых по обычаю, чтоб родные могли проститься.

– И мы похороним убитых по обычаю. – Обреченно повторял обезволенный десятник, не надеясь уже, что кто-то из его подчиненных осмелится за него вступиться, или заметит кто-то из разошедшихся по полю ополченцев из других десятков.

Только после клятвы подкрепленной именем бога, Гир ослабил хватку и отпустил посрамленного десятника.

Схоронив несчастных, в которых скоморох узнал жителей порабощенной унукцами деревни, не знавший грамоты, но обученный бродяжкой выражать свои мысли начертаннием рисунков как делали древние, он оставил для родных и просто земляков убитых, приметное послание, чтобы те без труда могли найти их упокоение. «Здесь лежат, невинно убиенные жители поселений межземья, павшие не на своей войне. О, вдовы, о, матери и сестры, оплакивайте своих мужей и сыновей, и мы – их невольные убийцы, оплакиваем их вместе с вами» – так гласило его начертание.

***

Киш встретил путников во всем величии и великолепии, какое только может представить город стремящийся слыть средоточием мира, с напускной напыщенностью выпирающей дворцами знати и святилищами посвященными единому богу и его божественным слугам – до такого положения спустили других богов, ради недопущения ненужного теперь многобожия. И над всем, в сердцевине всего этого, возвышался хоть и строящийся еще, но уже громадный и величественный, возносящийся к самым небесам дом вечного блаженства Ана – отца и господина всех богов, и его сына Энлиля. Чтоб его милость никогда не покидала Киша – города Ур-Забабы, призванного расширить прославление его вширь обитаемого мира. И по нему лазили и сновали люди, издали казавшиеся маленькими черными муравьями, копошащимися по своему громадному муравейнику и несущие строительный хлам для лежбища своей матушки. Раздававшийся повсюду шум и беготня многочисленных гостей и жителей столицы, только увеличивал это ощущение, и уже весь город казался гигантским муравейником или ульем с их обитателями. Отовсюду слышались гул речи и крики торгующихся, или стражей разгоняющих толпу перед важными особами.

Нин так стремившуюся попасть в это вожделенное место обитаемого мира, вид самолюбующегося города с его высокомерными хозяевами, с серыми стенами, спрятавшими от людей солнечные лучи, с многолюдными, но безжизненными улицами, заставил усомниться в словах возносивших этот город. Тот ли это город, что воспевали в своих песнях певцы и славили сказители? Тот ли город, о котором с восхищением рассказывали люди, побывавшие в нем, все больше порождая желание юной бродяжки увидеть его хоть краем глаза. И вот она его увидела, и не только увидела, но и входит в его чрево, бродя по улицам и площадям.

Заплатив за право выступать в городе, Пузур продолжал ворчать, ругая порядки, воцарившиеся в городе, со времени последнего его пребывания в столице.

– Глянь, как все застроили: ни тебе пройти спокойно, ни продохнуть. Дома нависают, словно вот-вот свалятся на тебя. Храмы пышные да богатые, а бога в них нет.

Оставив свой возок в ближайшем к городу постое, скоморохи входили в город, навьючив осла и взвалив остальной скарб себе на спины.