Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение

В ответ прислужница только мялась и молчала.

– Что молчишь?! Язык проглотила?!

– Да не прогневается, всемилостивейшая госпожа… – Едва шевеля губами, только и смогла произнести прислужница.

– Что заткнулась?! Продолжай!

Но молодая служанка, стоя перед госпожой на коленях не смея поднять глаз, в страхе не смела больше разлепить и губ.

– Тоже захотела? – Замахнувшись, угрожающе зашипела прекрасная госпожа, и ее милое личико некрасиво исказила жестокая ухмылка.

– Госпожа, – вмешалась повитуха, чтобы спасти девушку от наказания, – это правда, Забар мертва.

– Чтоо…??!! – Возмутилась Элилу наглости рабынь, но неожиданно сообразила, что не могут все говорить неправду, особенно те, кто никогда не был замечен в увертливости; и ее грозный окрик сменился растерянным блеянием. – Каак???

– Господин приказал казнить ее, как злоумышленницу против нашего Единодержия и против нашего любимого вождя и са-каля.

– Неет!

– Это правда госпожа, она созналась в этом под пытками. Кто знал, что в тихой и преданной рабыне может скрываться враг.

– Нет, нет, она не могла, она…

– Она водила заговором, склонив к измене и градского десятника с его стражами. Они тоже в этом сознались. Говорят, только десятник упорствовал до конца, пока не издох, обвиняя во всем… другого.

– Нет! Господи, неет! Я не хотела… я не думала…. Я хотела только… Вы врете! Они живы. Они на работах Единодержия: копают ямы, строят великий дом. Они живы, живы…. Скажи, что ты обманула. Скажи, что они живы…. Ну что ты молчишь?! Что вы все молчите?! Скажите, что они живы! – Кидалась она к рабыням, но те лишь в страхе опускали глаза, беспомощные, что-либо делать. – Я не виновата, это все Мэс-Э. Он виноват во всем.… Неправда. Она где-то на работах, а пятник на дальних рубежах, на страже Единодержия. Ну, конечно, куда такого доблестного воина еще пошлют. Вы сказали неправду, но я не сержусь на вас. Откуда глупым рабыням знать про это. Я велю разузнать про них у государя.

Почуяв, что лучше оставить госпожу одну, пока та сама не прогнала их с побоями и бранью, опытная служанка дала знак остальным. Все разошлись, оставив госпожу одну, наедине с ее горем и совестью. Только новая любимица Тушге еще не хотела уходить, попытавшись утешить свою гопожу, но получив в ответ оплеуху, последовала совету старшей. А Элилу все повторяла, не в силах принять, что явилась причиной гибели своих любимцев:

– Они не могли так легко умереть, ведь пятнику помогают сами боги. А как такой удачливый, мог так легко дать себя убить? Значит, он жив, они живы. Ну, конечно-конечно… Неет!!! Не правда! Не верю…!

***

От топота многих и многих ног, раздавался грохот множества громовых туч, а песчанная пыль поднявшись не опускалась. И ощутимость от вида на долгие поприща, вселяла еще больше уверенности в несокрушимости единодержного войска. Воины в серо-желтых от песчанной пыли облачениях, все казались суровыми, и от этого грозной поступью внушали видимость устрашения.

– И кто-то еще скажет, что это не сила?! – Восторженно, по-мальчишески, почти детским голосом восхитился молодой ополченец вступавшийся за лугаля.

– Да, много людей собрали. – Согласился Гир окидывая войско сверху, когда они поднялись на утес над переправой.

– Не окинуть взглядом. А ведь мы, только в середине всего этого. Представляешь, как мы смотримся со стороны? Загеса должен уже бежать при виде нас. – Хвастливо поддержал юнца, приятель Гира.

– Может и должен, да не побежит. – Хмыкнул маловерный воин, поддразнивая порывы юнца. – У него небось, с его союзниками, силы не меньше нашего.

– Ничего – успокоил Гир, – с умелым руководством нам никакие враги не страшны. Мы на своей земле.

– Верно говоришь, нам здесь каждый кустик союзник. Что нам до его союзников? – Со знанием дела, по-отечески похвалил Гира юнец. – Я только этого и жду, чтобы надрать ему его задравшийся зад.

– «Надрать». – Передразнил его маловерный ополченец. – Ты его встреть сначала.

Смешком его как будто, поддержали другие ополченцы, оторванные от дома и полевых работ, и недовольные чересчур пылким рвением паренька, обращавшегося к десятнику с предложением проситься на самый передний край.

– Ладно, спускаться надо. Видите, к переправе зовут. – Показывая вниз в сторону десятника, сказал Гир, упреждая очередную перебранку.

И новоиспеченные воины, начали спускаться с кручи, спеша сесть в лодки или на плоты. Или если повезет, просто перейти по мосту, чтобы переправится через бурные потоки, навстречу надвигающейся угрозе, к победе и освобождению захваченных подлым южанином родных земель.

***

– Ну, может, хоть на привалах будешь снимать с себя эту образину? – Умоляюще просил уродливого горбуна пожилой скоморох. – Ну, невозможно смотреть на эту рожу да есть, да простят меня боги. Пожалей хоть девочку.

– Ничего, я-то привыкла, он забавный – бодрилась Нин. – Да и людям он нравится. Хотя я и скучаю по плаксивой девочке.

– Да ладно, что ты о ней печешься? Ей любая его затея по душе. Побеспокоился бы лучше о малыше. Еще днем он Хуваву не пугает, но как стемнеет, будто удугу какой перед ним. – Отчитала мужа, вечно недовольная Эги.

– И не дивно, меня к вечере и самого начинает трясти. – Попытался оправдаться Пузур. – Какая рожа… Жуть. Я потому и прошу, чтоб он хоть вечерами это убирал.

– Тебе самому-то удобно, так есть? – С подколкой спросила Эги.

– Вправду говоря, не очень, нос все время мешает еду ко рту подносить, да и вообще неудобно. Но надо терпеть, завтра снова выступать. А когда я утром, успею в него преобразиться? – Сознался Аш, намекая на ее недовольство ранее, долгим его переодеванием.

– Ты не беспокойся, мы тебе поможем и подготовиться и переодеться, и подождем если надо. Так, что можешь спокойно снять с себя этот ужас.

– Хорошо-хорошо, снимай уже. – Согласилась Эги, когда Аш вопросительно взглянул в ее сторону.

– Ну, если так. – Обрадовался горбун и со вздохом облегчения, освободил лицо, подставив вечерней прохладе. – Фууф, как свободно дышится.

– Ты не позволишь взглянуть на сие творение? – Попросил Пузур Аша, увидев, как ловко тот стянул с себя рожу с носом. – А то, я все боялся тебя беспокоить. Думал это какое-то волшебство, коим тебя твой учитель одарил. Гляди, Хувава до сих пор глаза прячет. Хувава, малыш, можно смотреть, утуку больше нет! – И приняв из рук Аша харю, подметил – Легкий. Когда ты успел это сделать?

– Стащил у себя в обители, пока прохлаждался. Когда-то давно, он из себя воплощение гулла представлял, да потом его и забросили, а я подобрал и к себе затащил. А как в этот раз там оказался, дай думаю, прихвачу на удачу, авось пригодится. Пригодился.

– Гляди-ка: нос, щеки, рот до ушей; все будто настоящее, мягкое и даже ужимки шевелятся. Умеют же в храмах чудесно делать. Все вроде бы просто, а ведь мы такого не сумеем… «А я Плут-Переплут, так кругом меня зовут!»… Да, Лул-Лу люди любят. За дерзость и веселый нрав, за смелость против сильных, которой сами лишены. Только не пора ли заканчивать с этим? Я слышал, что в Кише стало опасно выступать с обличением и осмеянием лучших людей.

– Что же тогда разрешается? – Спросила Эги.

– Высмеивать унукцев, да неверных жен; воспевать доблесть и храбрость благородных стражей и воинов Единодержия, в победе над дикими иноверцами и врагами государя; славить единого бога и Энлиля и их верного помазанника Ур-Забабу.

– А других богов?

– Только как божественных слуг единого бога Ана и Энлиля, а не как богов.

– Высмеивать унукцев, да восхищаться дармоедами. Для всего этого у Ур-Забабы шуты есть. – Недовольно хмыкнула Эги. – Что нам остается? Энлиля и выжившего из ума старикашку восхвалять?

– Можно еще смеяться над слабостью мужской силы…

– Да, кажется, нам здесь делать нечего.

– Почему нечего?! – Возмутилась Нин. – Вы знаете, как ждут нашего выступления простые кишцы? Мы им нужны.

– Так-то оно так. Но город не окраина, выступать в городе полном стражей опасно, да и люди там не такие как здесь. Жизнь в Кише сытнее и веселее чем у других, а они слишком дорожат ею, чтобы менять; проповеди же жрецов, призывающих к смирению и вещающих о заговорах, звучат громче и назойливвей, так, что они верят этому, и ради них готовы закрыть глаза на несправедливость сильных. – С горечью в голосе сказал Пузур, поживший бродячьей жизнью многие годы и повидавший людей.