Что там, за дверью?

Придёт, вопросов не задаёт, сидит, смотрит так. В общем, почти как все. А я себе нет-нет да и подумаю, на кой фиг ей вся эта высокая железоделательная техника вместе с технологией?! До окончания цикла оставалось ещё сколько-то лекций, но – всё. Больше она не появлялась.

Я продолжал свой курс. Разбавлял серьёзное научным и научно-популярным, иногда спорными идеями. Вытаскивал всех на диалоги…. В общем, слушателям я нравился. Сам себе тоже.

В то время работал я уже начальником исследовательской лаборатории. Сидели мы в лабораторном корпусе, весьма приличном по тем временам заведении (стекло – бетон), которое примыкало к ещё более стеклянному экспериментальному цеху. Была осень, кажется. Да, начало осени. Сижу с какими-то таблицами, графиками – работа, одним словом…

Вдруг засовывается голова кого-то из соседней лаборатории:

– Так и так, по имени-отчеству, – ты же помнишь, как это когда-то было – вас ждут в коридоре.

– Чего ждать там, пусть заходят. Голова исчезает и через какое-то мгновение:

– Вас просят выйти в коридор.

– Фу ты! Встаю, иду.

Открываю дверь. У противоположной стенки, сложив в умоляющем жесте руки на груди стоит та самая несостоявшаяся слушательница лекций. И вид у неё такой: то ли спросить хочет что-то необыкновенно важное, то ли сказать, ну… такой вид… Глаза, ждущие: – Вы что? Не понимаете ничего?.. Стою, болван-болваном, как вдруг она – сейчас или никогда! – со сжатыми перед собой кулачками бросается мне на грудь. И, представляешь, я готов был рассмеяться тому, что она продолжает называть меня по имени-отчеству, если бы не почти детская трогательность момента.

– Я вас люблю! – И плач – в голос…

Господи! Перепугался я, а вдруг увидят?! Ну не идиот ли – а вдруг увидят – такая была первая мысль. Девчонка на груди и – так твою перетак – а вдруг!.. Да что, времена-то, кто ещё помнит – какие были…. Помню, успел взглядом коридор окинуть, нет ли кого. Схватил её за плечи:

– Ты что! Ну-ка пойдём скорей отсюда.

Она не сопротивлялась. Закрыв руками мокрое от слёз лицо, покорно шла, бесцеремонно увлекаемая из длинного коридора к лестнице, которая вела вниз к переходу в экспериментальный цех. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь видел эту сцену – чужих мыслей мы боялись больше, чем своих поступков, независимо от того, какими они были… И всё равно – здание большое – несколько пытливых взглядов проводили нас, пока мы спускались по лестнице и остановились в переходе.

Надо было как-то успокоить её, голова опущена, не поднимает, всхлипывает, как ребёнок:

– Ну, что ты, милая. Нельзя же так. Успокойся, всё нормально, то есть ненормально всё это. Просто ты нарисовала себе чего-то такое в своей голове, чего на самом-то деле нет. …И не было… Это как пришло, так и уйдёт. Да и взгляни на меня, сколько мне лет… А тебе… Ты что, подумай только – у тебя всё впереди…

Нёс я, короче, какую-то несусветицу, по-моему, я и сам начинал верить в то, что говорю. Да, верил, пожалуй, – жалко было смотреть, как ребёнок этот заблудился в двух деревьях, увлечённая не столько лекциями, уверен, сколько своими мыслями, нафантазировала прекрасную, но ненужную чепуху, и надо обязательно, чтобы большой этот и красивый ребёнок немедленно всё понял, разобрался и выбросил это из своей очаровательной головки. Хотелось бы, но как эти процессы происходят в её годы?… О, Господи!..Что я ещё такое говорил – не помню. Но говорил, говорил, тряс её за плечи… А она молчала. Молчала и всё. Я тоже замолчал. Опустил руки. Подняла голову. – Милая моя, – мелькнула мысль. – Может…

Она повернулась и пошла. Крепкое такое, в светлых кудряшках, чудо. И побежала, неожиданно, быстро. Она хотела убежать от того, что не произошло, а, возможно, поняла, чего, к счастью, избежала. Возможно, нет. Не знаю…

Я стоял в проёме двери, около которой закончилось то, чему не суждено было появиться. Стоял и смотрел ей вслед. Что-то не так сделал? Э-эх! Задержать надо было, прижать к себе, поцеловать эти глаза, их чистый взгляд я всё ещё чувствовал на себе, нет – в себе… Это же не каждый день, если вообще… И почему, идиот, всё надо обдумывать?..

Смотрел вслед в открытую на улицу дверь. Серое небо, мелкий, колючий дождик, серый мокрый асфальт. Я смотрел и не мог сообразить, как она растворилась. Ушла. Постоял ещё. – А может так правильно, и я должен быть доволен тем, что сделал, точнее – чего не сделал?

Вернувшись в лабораторию, долго ещё невидяще смотрел перед собой. Думал об это странном приключении, о ней, о себе. Да-а…

Вот так. История поставила очередную точку на очередной своей странице… А она, жизнь, продолжалась, между тем…

Выходим как-то с приятелями из кафе старого дворца культуры (сейчас новый есть, красивый), сталинской ещё постройки. Было, конечно, у него название, не помню сейчас, да и не важно. Такие мы из себя, при галстуках, в костюмах; до приезда в Израиль – как иначе! Это здесь уже – есть у тебя что-нибудь на теле, готово – ты, считается, одет… Да… Ну, после кафе глазки блестят, сил полно, куда девать. Щелкаем фотоаппаратом. Обсуждаем, продолжить или на сегодня – всё, по домам.

И тут, вот уж неожиданно:

– Ой, это вы! – и опять, как понимаешь – по имени-отчеству…

– Мама моя! Я, видимо, даже и произнести ничего не успел, это «Мама моя!» ещё и наружу не вырвалось, как руки мои крепко обхватили ЕЁ. Я её почувствовал раньше, чем увидел, ощутил всю её в одно-единственное мгновение. Мгновение такое краткое и пронзительное, и такое долгое… мы провалились в вечность, радужное небытие… время исчезло.

Сколько он вместил, этот миг – её глаза, прильнувшее юное тело, всю её и всю эту незатейливую и небольшую историю. Недосмотренную, недосказанную, недолюбленную, может… со странным началом, с несуществующим продолжением…

Мы, сколько помню, даже не поцеловались, хотя, поверь, в этот момент мне было абсолютно наплевать, видит ли нас кто и что думает. Да нас и не было там, не было нас на этой Земле. Нет, мы не поцеловались. Помню, что нет. Но не помню, говорили ли мы. Помню, как смотрели в глаза друг другу. Совсем не помню, как расстались. На этот раз, казалось, навсегда.

Вот так. Сейчас на пенсии, ну, – ты знаешь. Иногда вечерами уже становится прохладно. Вот в один из таких вечеров я вытащил старый альбом. Положил на колени и открыл. А там снимок: она, Оля, я и её остолбеневшая подруга. Двумя руками Оля крепко держит меня под руку… Когда это приятель успел щёлкнуть?!

Мне показалось, что в комнате, где мы сидели, повеяло забытым запахом, и нота звучит: тоненько-тоненько…

– Ну, вот, – закончил рассказ мой друг. – Такая, значит, случилась история с географией…

– Да-а, – я потянулся за бутылкой, но передумал.

Мы сидим молча. Какой-то мотылёк кружится вокруг пламени. Кружится, кружится.

Кружится себе…

    2004 г.

Tabula rasa или прерванный разговор

Пробки. Сплошные пробки. Чувствую, что опаздываю, но беспомощная сердитость ни в чём не могла мне помочь. Как и чуть позже, когда крутился в поисках парковки. Вторая половина дня, все едут с работы, все торопятся перебраться в домашние тапочки, в которые, кажется, стекут все заботы дня и можно освободившейся душой раствориться в тёплом уюте дома.

У меня тоже есть дом. Плюс тапочки у порога. Но минус уют. Может поэтому я договорился с приятелем (у него тот же плюс-минус) встретиться в небольшой забегаловке недалеко от его дома. Вот только поставлю свою машину…

Нахожу, наконец, небольшую дырочку в цепочке запаркованных машин и хорошо ли, плохо ли, ухитряюсь затолкнуть туда свою. Остаётся через несколько «зебр» перебраться на другую сторону площади, и я вольюсь в вялый ручеёк более-менее постоянных посетителей пивбара, где у меня назначена встреча. По пути пробегаю мимо известного любителям французской выпечки «Cafe de la Paix». Тёплый запах настоящего сливочного масла, горячего шоколада и кофе. Отвожу глаза от призывно глядящих на меня крутобоких круассанов и другой душистой и разноцветной «кондитории». Чудесное место, пусть и дорогое, ноги в его близости, словно сами, липнут к тротуару. Но не сейчас, не сейчас: я и так опаздываю.

Да, – опоздал. Друг ждёт, по-видимому, давно. Хорошо, что не один, как раз сейчас он в компании двух тощих и высоких бокалов. Один уже сиротливо пустой, второй – с ободком пены высотой в хороший глоток. На стуле, по другую сторону стола, его сумка. Так он держит мне место, и он уже устал отвечать на бесчисленные поползновения: – Да, да, занято. Не видно, что ли…

– Пиво?

– Да, пиво. Привет. Извини…

– Конечно, что ж ещё, – согласился он, не ответив на приветствие. Безразличная усталость текла из глаз, замкнутых тёмными окружиями бессонницы. И ещё – запечатанная в них грусть и тревога. Пока я разглядываю его, принесли ещё пару бокалов пива.

– Ну, колись, что приключилось на сей раз?

– Ровным счётом ничего такого, что бы не приключалось в прошлый, позапрошлый и поза-позапрошлые разы. Просто, чувствую, – нет у меня больше сил…

– Поругался с шефом в очередной раз.

– Да нет, не то, чтобы… Сама работа достала.

– Во даёшь! У тебя работа, – я мечтательно запрокинул голову, – дай Б-г другим! Ты же не ящики таскаешь и не за станком стоишь. Сидишь себе, пописываешь…

– Сказав это, я понимаю, что чуточку передернул и что приятелю приходится хорошо побегать, или ждать на сквозняке событий во всяких присутственных и – по умолчанию – отсутственных местах десяток слов, брошенных каким-то местным или заезжим бонзой. В лучшем случае, – висеть часами на телефоне, чтобы добыть какие-нибудь тощенькие данные или бесконечно забрасывать для этого сети в Сети, в Интернет, значит… Короче – ловить тему, даже если временами ему приходилось ползти по лезвию «можно-нельзя».

Вспомнилось, в связи с этим, как он однажды заметил мне, что в поисках ему не раз и не два приходится опускаться в темноту самых глубоких колодцев Интернета. Не зря и названия у них соответствующие, что-то типа «Deep Web» – «глубокий интернет», «Dark net» – «теневая паутина». Меня даже заинтриговало тогда его замечание, что частое появление в этой сумеречной зоне не совсем поощряется специалистами по Интернет-безопасности, хотя, в принципе, в рамках права оно как бы и легитимно. Так что, если, как говорится, колется, но хочется, – так почему бы нет, тем более что в привычном Интернете, говорят, в разы меньше информации, чем, скажем, в менее известном.

Приятель без обиды посмотрел на меня: – Дурак ты. «Сидеть… пописывать», – передразнил он. – Мне ли тебе объяснять, что есть труд и есть творчество. Заметь: вещи разные. Как и соответствующие им зарплата и удовольствие. Правда, одно без другого редко бывает, главное – в каких пропорциях они тебе отсыпятся. Вникаешь? Теперь представь, что тебе прописана из двух всего лишь одна опция, одна(!) – труд, труд, труд! Не просто – труд, знаешь, я иногда завидую тем, как ты сказал, кто стоит за станком или таскает ящики. Им, по крайней мере не надо ломать голову, класть её на плаху, да дорогой мой, и не фигурально, или… Или лизнуть в нужном месте… Ты можешь это сделать? А если я не могу! – он сделал большой глоток и поперхнулся… – Извини, начал заводиться. Просто, всё время решаешь дилемму «чтоб и овцы… и волки» – понимаешь? И порядочность сохранить и-и…, не могу вот слово подобрать, ну опять же: типа – угодить. Не совсем это слово подходит, – он вздохнул. – В общем: что-то такое… С одной стороны начальство, с другой – такие, как ты, читатели. И те, и другие, – он грустно улыбнулся (у него совершенно милая и естественная улыбка), – чуть что – тебя с говном смешают. С одной стороны, надо найти хороший материал, это если тебе не втыкают конкретную тему… Вот, к примеру, пару дней тому вызывает «биг босс» моего непосредственного начальника. Естественно, тот манит меня пальцем и показывает знаком присоединиться к нему, мол, пошли вместе, – то ли раньше они что с боссом обмолотили, то ли подозревал что… Почему – «естественно», – хочешь спросить? Да просто у него невероятный нюх на всякие такие некошерные дела. Ну вот, заходим.