Кмель

Дед с любопытством поглядывал на нас – старик был явно доволен произведённым эффектом. Сильно не томил. Объяснил просто, как на уроке.

– Есть несколько вещей на свете, которые скрепляют наш мир и держат его в нужной форме, без них он бы уже давно развалился. Вернее, не продержался бы и дня.

Я еле удержался, чтобы не ляпнуть про самогон. Сестра по обыкновению учуяла моё желание и крепко сжала мне руку. При всех недостатках, она умела вовремя угадать дурные намерения, зарождающиеся в паскудной душе своего братца и уже одна эта способность делала её моей сестрой.

– Я называю эти вещи «гвоздями мира», – Дед говорил не слишком уверенно, ибо все-таки ожидал от нас какой-то подлости, в подобном тоне с детьми не общаются. Дети воспринимают такие разговоры как попытку унизить их человеческое достоинство тупым никчёмным пустословием. – Их немного. Подсолнух – один из них. Просто посмотрите на него очищенными глазами.

«Очищенные глаза, – это хорошо подумал я тогда. – С другими в Филатах и делать нечего!»

Да, кстати, насчёт глаз – темень такая, что хоть глаз выколи. Хорошо, что я прихватил с собой налобный фонарик, между прочим, большая редкость по нашим временам! Я приспособил его прямо на шапку, для этого мне пришлось растянуть крепление до предела.

Сидеть на скамье было невозможно, а уж щёлкать семечки и подавно. Я решил очистить дорожку до самого родника, если ночью и заметёт, то, по крайней мере, утром будет легче убирать.

В масштабах улицы света фонарика явно не доставало, но в пристрое конюшни горел свет, а значит, у меня есть хоть какой-то ориентир.

Раньше там была летняя кухня, где готовили скотине – какое-то время по соседству с лошадьми проживали ещё и овцы. Но количество лошадей постепенно сократилось с пяти голов до двух, а овец и вовсе съели. Таким образом, надобность готовить непосредственно в конюшне отпала и в подсобке поселился Лучиан, заменивший дедушку на посту лесхозовского конюха. Печь была и до него, оставалось раздобыть стол, стулья и нары, всё это конюх смастерил едва ли не за день. В качестве подарка на новоселье бабушка пожертвовала новосёлу старый половичек и гобелен с изображением оленя. В результате получилась вполне жилая комната. Одна беда – зимой подсобка быстро выстужалась, но от бабушкиных предложений перезимовать в их избе, Лучиан всякий раз отказывался. Говорил, что по ночам сильно храпит и матерится, пусть по-молдавски, зато громко.

Пару лет назад к гагаузу приезжала жена. Дело было в декабре, перед самым новым годом, во время первой же ночёвки она простудилась и померла в районной больнице от двухсторонней пневмонии прямо в новогоднюю ночь. Поскольку никто её не знал, конюх хоронил жену в одиночку. И вот как, скажите, этот беглый олух мог получить такой козырный участок прямо вблизи от центральной аллеи? Тайна тайн!

– А чё, молодец! – похвалил сослуживца дедушка. – Стало быть, не зря кнутом то размахивает! Девка можно сказать с неба рухнула и прямиком на почётное место! Её вообще хоть кто-нибудь видел?

Оказалось, нет.

За полчаса я добрался до родника. Набрал в ладони из хрустальной струи, ополоснул лицо, сделал пару глотков. Дорожка получилось, что надо! Голливудский бульвар в снежном варианте! А раз так, значит, растает. Как не размахивай лопатой, сколько сил и умений в него не вкладывай, всё равно растает! Голливудский бульвар помноженный на уральские снега равняется нолю.

Домой не хотелось, работа меня раззадорила – что угодно, только не в кровать. Я посмотрел на почерневшие от времени, покрытые мхом и плесенью, брёвна конюшни, на просевший, полуразрушенный фундамент, на покосившуюся крышу и вдруг отчётливо ощутил необходимость зайти вовнутрь и, что, если я этого не сделаю, всё, что случилось здесь со мной прежде, потеряет всякий смысл. Как такое может быть, подумал я, что за всё это время я вообще ни разу не переступил порог конюшни?

С лязгом отъехала чугунная щеколда на воротах дома, кто-то вышел на улицу с фонарём в руке. Знакомая фигура, слегка запрокинутая назад голова, рука, поправляющая выбившуюся из-под пухового платка, прядь. Мама.

– Сенечка! My dear son! Ты где?

– Я на роднике! Не волнуйся, отнесу Лучиану тулуп и вернусь!

– Только не задерживайся, ладно? Поздно уже!

– Хорошо, мама! Я скоро!

От наших голосов содрогнулись окрестности. Разговор этот был теперь так же неуместен, как звук работающей бензопилы или праздничный салют! Наши ласковые пожелания друг другу в этой морозной тишине могли иметь для данного кусочка пространства катастрофические последствия и то, что ничего вокруг не рухнуло, не взорвалось и не исчезло с лица земли, ещё ни о чём не говорило! Если бы в следующее мгновение из темноты появилось некое существо, олицетворявшее вечное равновесие земли и небес и бросилось бы на меня с кулаками, я бы не удивился!

Но вместо ночного монстра появился гагауз. По благодушному выражению его лица, я понял, что конюх только что поужинал и готовился ко сну. При том, что одет Лучиан был по-домашнему: в свитере, брюках-галифе и шерстяных носках, весь его разомлевший малогероический облик был по-прежнему увенчан всё тою же бесформенной шапкой с растопыренными ушами.

– А ну-ка, стоять, ни шагу вперёд! – крикнул гагауз и, раскрутив над головой воображаемый хлыст, с оттяжкой ударил им по снежному бортику, в каком-то сантиметре от меня!

– Это я, дядька Лучиан. Деда Сёмы и бабы Юли внук!

– Чей внук? – не понял конюх.

– Чей, чей – сволочей! – низким голосом сказал я. – Чёрт бы тебя побрал!

Было весело. Если, конечно, он серьёзно. А он, похоже, серьёзно. Раз хлыстом то размахивает!

Пришлось посветить фонариком себе в лицо.

– Ночной дозор! – Я продолжал разговаривать «на низах». – Дайте пройти проход!

После этого мы зашли в конюшню, где я, разумеется, не увидел ничего нового. Парадигма, освобождённая от узды и прочей опеки, меланхолично таскала сено из яслей, глаза её слипались и она в любой момент готова была рухнуть на пол и проспать так до Судного Дня, когда их лошадиный создатель придёт на смену нашему – человеческому!

Видно, кобылка живо представила себе, какие преференции сулит ей подобная хреновация, потому, что, скопив остаток сил, она испустила радостный звук и звук этот совсем не походил на конское ржание.

В дальнем углу конюшни светила тусклая лампочка. Было как-то мрачно, муторно и неприлично чисто. В конюшне явно не доставало запахов навоза и конского пота. А уж это, как мне казалось, обязательный атрибут правды лошадиной жизни.

Конюх исчез. Я легко обнаружил дверь в подсобку и без приглашения перешагнул порог.

Настенный олень, не в пример своей дальней родственнице был бодр и статен, я вспомнил времена, когда он обитал на стене хозяйской спальни и весело цокал копытами в такт дедовой гармошке. Рядом с гобеленом висела, приколотая на булавку чёрно-белая фотография женщины в длинном старинном платье. Рот её был слегка полуоткрыт, а глаза, наоборот, закрыты, да так плотно, будто навсегда. Девушка то ли улыбалась, то ли плакала, то ли пела песню. И я почему-то подумал, что, если это песня, то – последняя.

Огонь в печке почти догорел. На плите, источая ароматы казённого дома, стояла, накрытая полотенцем, кастрюля с гороховой тюрей.

– Это ваша жена?

Он сначала потянул за вожжи, потом со всего маху наотмашь рубанул воздух воображаемым хлыстом. Мне показалось, будто я услышал характерный свист, разрезающей воздух плети.

– Как её звали?

Конюх сделал вид, что не услышал.

– Как её звали? – спросил я уже более настойчиво.

– Дора.

Я сел на табурет, стоявший возле самого входа. Дальше небезопасно, следующий удар хлыста мог пройтись уже по моей спине!

– Супу не дам, – на всякий случай предупредил конюх. – Тут у меня ровно на три дня.

Он, конечно, говорил нечисто. С акцентом. Но акцент его был довольно странным или, точнее, трудноопределимым, ибо не носил какой-то определённой национальной окраски. Так, например, мог говорить коренной житель морского дна или горной вершины, волею случая оказавшийся среди нас. Может, когда мы говорим про человека, что он «козёл», мы неосознанно подразумеваем именно это?

Я всё смотрел на фотографию, как прикованный. Что мне отказали в супе, это, конечно несправедливо, но есть вещи и поважнее. Не для меня. Для него. И он, конечно же, понимает, что я это понимаю. А, если это так, то я для него враг, ведь у меня есть точное знание о том, что он представляет из себя на самом деле.

Я смотрел на фотографию и испытывал непреодолимое желание или разбудить девушку или хотя бы допеть её последнюю песню вместе с ней! Почему? Потому, что он этого не сделал, вот почему!

Пауза опасно затянулась. Он налил в чайник воды из ведра и, убрав кастрюлю, поставил его на все ещё горячую плиту. Достал из шкафчика две алюминиевые кружки и пару булочек, которые, видимо, купил во время сегодняшнего путешествия в райцентр.

В помещении, несмотря на истопленную печь, и правда, было холодно. Похоже, чай для Лучиана не столько забава, сколько спасение.

– Как вы терпите, – спросил я у него. – Как не замерзаете тут? На вашей родине, наверное, каждый день солнце?

– Когда как… – уклончиво ответил гагауз и разлил по кружкам заварку. – Да и какой прок в солнечном свете, если ты слеп словно крот!

За чаем он слегка разомлел и немного рассказал о своём прошлом. Как работал на племзаводе, где впервые ощутил тягу к лошадям. Как выращивал виноград и персики в родительском саду. Как схоронил родителей и долго потом не решался переступить порог отчего дома. Поэтому спал в конюшне с лошадьми, отчего к моменту встречи с Дорой окончательно провонял навозом. Может, именно поэтому Дора и обратила на него внимание?