Четыре

– Ага… – согласился я.

– Незамужняя?

– Нет.

– Это хорошо… И вы не женаты?

– Нет. Это имеет какое-то значение?

– Ключевое… – Василий Абдурахманович набрал в легкие побольше воздуху и продолжил: – Так вот… Врач, Николай Петрович, он сказал, что химия и радиация – это, конечно, нужно… Но нужна мотивация к выздоровлению, своеобразное плацебо.

– То есть мы с Аглаей – это плацебо?! – догадался-выстрелил я.

– Не торопитесь… Я же вам сказал, если потребуется, мы немедленно заберем девочку…

– Но ведь всё, что вы рассказываете, – это уголовщина какая-то!

– Смотря с какой стороны посмотреть, – опечалился директор детдома. – Официально – Настя в гостях в семье.

– Это что? Всё подстроено? – Во мне начало уже закипать возмущение.

– Вы дослушаете или сразу поедем за Настей? – грустно спросил Василий Абдурахманович, и в глазах его появилась такая же неизбывная безнадежность, как у дежурного Вити на первом этаже. – Когда вы вошли в кабинет, я даже обрадовался: вижу, что вы человек творческий, добрый, романтик…

Он меня, конечно, не подкупил, но я успокоился.

– Рассказывайте дальше, – попросил я смиренно.

– Николай Петрович, как и я, часто слышал от Насти, что раз детей посылает в семью Отец Небесный, то родителей детям Он тоже может послать. И бабушка ей так говорила. Но где найти родителей для умирающей девочки?

Я воткнул взгляд в полированную столешницу. В горле встал комок. Не знаю, насколько я был добрый и романтичный, но сентиментальный – точно.

– Николай Петрович также заметил, – продолжал директор, – что Настя довольно часто дает прогнозы по развитию заболеваний. И сама в это верит. А еще она говорила родителям, которые приходили в их отделение, почему болели их дети… Понимаете?

– Понимаю, но сам с трудом верю.

– Это не важно, верите ли вы; важно, что верит она! И мы с Николаем Петровичем разработали план… Мы сказали Насте, что Отец Небесный поможет ей найти семью. А дальше она всё придумала сама. Почти сама… – Василий Абдурахманович насторожился, пытаясь понять, какое впечатление производят на меня его слова.

– Да говорите уж, – нетерпеливо поторопил я.

– Она попросила увезти ее к монастырю в день памяти бабушки. Она попросила, чтобы в больнице ее сочли умершей. Ну чтобы не искал никто… И Николай Петрович ей пообещал…

– С ума сойти! И вы согласились на эту авантюру?! – Мне даже воздуху не хватило на мое изумление.

– Но… – Василий Абдурахманович заглянул мне в глаза так, как заглядывают в глаза родителям дети, которые точно знают, что их обманывают. – Но вы ведь тоже приняли правила ее игры?..

Это был удар ниже пояса. Но справедливый.

– Разве с вас не спросят? Разве ее какие-нибудь проверяющие комиссии не потеряют?

– Не спросят… Если над ней возьмут опекунство или… удочерят. Но, повторю, я готов прямо сейчас поехать с вами за Настей.

– Стоп! – выдохнул я. – И что мы ей скажем?!

– Ну, что вы не от Отца Небесного…

«Шах и мат, Сергей Сергеевич, так сегодня любят говорить. Но ситуация, скорее, патовая».

– Но… она… именно в то время… именно в том месте… она почувствовала нашу симпатию с этой женщиной… – бормотал я.

– Аглаей Ивановной, – подсказал Василий Абдурахманович. – Вы думаете, я с бухты-барахты принял Крещение? Я если не мусульманин, то вполне себе советский атеист!.. Был…

В кабинете директора детдома повисло тягучее, вязкое молчание, разбухающее от наших несвязных, растерянных мыслей, сомнений, от оглушительного понимания того, что, если звать Высшую Силу, она может и прийти. Особенно если зовет ребенок. Я буквально увидел – не вспомнил, а увидел – эти строчки из Евангелия от Матфея, когда Иисус одернул учеников, которые не пускали к Нему досаждавших детей. Я произнес Его слова вслух:

– …Пустите детей и непрепятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное.

– Я вот думаю, что обо всём этом скажет ваша Аглая Ивановна? – задался резонным вопросом Василий Абдурахманович.

– Она не моя… – просто ответил я. – И насколько я понимаю, о законном опекунстве, тем более об удочерении речи и быть не может.

Директор вдруг, наоборот, приободрился, изобразив значимого человека.

– Если вы люди свободные, то в нашей администрации я в два счета зарегистрирую ваш брак, – сказал он непривычным за время нашего разговора тоном дельца или чиновника.

– Но… Аглая… М-да… Надо ехать…

– Вы бумагу подпишете, что Настя в данный момент у вас в гостях? – Василий Абдурахманович вынул из ящика стола явно заготовленный лист с текстом. – Надо только все ваши данные внести…

* * *

– Вы к кому? – Заспанный охранник на входе-выходе открыл глаза.

– Теперь, скорее, уже от кого, – улыбнулся я в ответ.

– А… э… эм…

– Он, наверное, по поводу Насти приезжал, – пояснил растерянному охраннику дежурный Виктор. Из его взгляда вдруг исчезло недоверие и тренированное презрение, оттуда выглянул обычный русский мальчик и попросил: – Вы там ее не обижайте. Она хорошая. Очень хорошая.

– Я это уже понял, – сказал я, остановился и протянул подростку ладонь для рукопожатия. Виктор по-взрослому ударил по моей. Мол, бывай, дядя, не кашляй, а в глаза его снова вернулась серая стена, но на ней уже было написано что-то ироничное…

Ехал я из поселка не торопясь, медленно и вдумчиво. Нужно было утрамбовать всё услышанное и в уме, и в душе. Уже перед выездом на трассу я заметил в зеркале заднего вида всадника на орловском рысаке серой масти, и всадником этим был дежурный по детдому парень Витя. Он гнал коня галопом, и я понял, что он хочет догнать меня. Затормозил и вышел из машины. Конь пронесся мимо. Витя чуть ли не на дыбы его поднял, чтобы остановить и развернуть.

– Откуда такой рысак? – спросил я у спрыгнувшего из седла парня.

– Вы в лошадях разбираетесь? – выдохнул Витя.

– Нет, но у меня друг часто играет на ипподроме, делает ставки. А я помогаю ему делать ставки, потому вынужден кое-что знать, – попросту объяснил я.

– А-а…