Стражи Ирия

Владик вытаращил глаза и завопил на всю округу.

– Господи! Остановитесь! – не выдержала Инга, и вклинилась между привязанным Владиком и Центом с шампуром. – Так нельзя. Если Владик виновен, его нужно судить. Судить, ясно?

– Я же князь, – напомнил Цент, – мне закон не писан. То есть, я хотел сказать, что писан он мною и для меня. К тому же, как наместник господа на земле, имею полное право карать и миловать всех своих подданных. А теперь отойди, и не мешай мне мучить очкарика. Я так долго этого ждал.

– Если ты умучаешь его, он не сможет привести нас к темным богиням, – напомнила Инга.

– Да ведь я же его чуть-чуть, любя, – признался Цент. – По щадящей программе.

– Владик слаб и хил, – сказала Инга. – Он вообще никакой пытки не выдержит. Погляди на него, он уже одной ногой на том свете.

Заступница сказала правду – выглядел Владик ужасно, а пах еще хуже. Его трусливый организм, в ожидании истязаний, щедро выплеснул из себя все, что смог. Сам страдалец был местами бледный, а местами зеленоватый, непрерывно трясся и изливал потоки слез из покрасневших глаз.

Окинув взглядом смертника, Цент пожал плечами и заявил:

– Владик всегда так выглядит, это его обычный вид. И запах. Но есть в твоих словах и доля правды – немощный очкарик не умеет терпеть боль. Начнем его пытать, он, чего доброго, ласты склеит.

– Склею! Склею! – закивал головой Владик. – Сразу склею!

– Да ты-то молчи! – одернул его Цент. – Тебе надеяться не на что, сразу говорю. Есть грехи, которые можно искупить, но твое злодеяние не относится к их числу. Не сегодня, так через неделю, но быть тебе зверски умученным.

Он отбросил в сторону раскаленный шампур, покосился на Колю, и проворчал:

– Отвязывай этого гада.

Коля ножом перерезал веревки, и Владик, обретя свободу, тут же упал перед Ингой на колени и стал осыпать ее ноги страстными благодарственными поцелуями.

Глава 17

– И ведь мог ли я помыслить, что пригреваю на своей широкой груди ядовитую гадину? – с чувством вещал Цент, стиснув пальцы на рулевом колесе. – Могло ли прийти мне в голову, что человек, который был столь щедро облагодетельствован мною, нанесет мне, своему лучшему другу, опекуну и повелителю подлейший удар в спину. А ведь я заботился о нем. С самого первого дня зомби-апокалипсиса этот гнусный предатель находился под моей опекой. Я оберегал его от всех опасностей, я щедро делился с ним пищей, я пекся о нем, будто бы он был моим сыном. Нелюбимым, неполноценным, с задержкой в развитии и целым букетом психических отклонений, сыном, который был обязан своему появлению на свет некстати порвавшемуся презервативу, но все же сыном. Видит бог, я, в своей жизни, насмотрелся всякого. Доводилось мне быть свидетелем и чернейшей неблагодарности, и подлейшего вероломства. Иной раз даже не верилось, что люди способны на подобные низости, ведь посмотришь на них, все православные, у каждого крестик на шее, а что творят – уму непостижимо. Но все это меркнет и скукоживается на фоне той феноменальной подлости, что проявил в моем отношении мой некогда лучший друг и почти сын Владик. Его поступок столь отвратителен, что мне, признаюсь, даже противно находиться с ним в одной машине. А потому я вновь, в который уже раз, ставлю на обсуждение вопрос о сиюминутной эвтаназии поправшего честь и совесть очкарика. Предлагаю следующие способы умерщвления грязного предателя: посадка на кол с разбега, погребение заживо, сдирание шкуры медленно и тупым ножиком, ну или можем просто забить его насмерть ногами. Давайте голосовать. Кто за немедленную казнь вероломного программиста?

И Цент, подавая другим пример, поднял вверх правую руку. Секунду спустя руку поднял Коля.

– Мы же уже решили, что не станем убивать Владика, – напомнила князю Инга.

– Черт, и верно, – проворчал тот. – Просто я все время об этом забываю. Не могу поверить, что согласился продлить ему жизнь. Кстати, напомни, а почему мы решили не подвергать очкарика неистовому истязанию с последующим умерщвлением?

– Потому что он нужен нам, чтобы показать дорогу к нашим врагам. Без него мы их никогда не найдем.

– Да, нам они враги, а ему друзья, – скрипя зубами, прорычал Цент, и бросил страшный взгляд на Владика через зеркало заднего вида. Программист под этим взглядом съежился еще сильнее, хотя, казалось, сильнее уже некуда. И так сидел, сжавшись, почти не дыша, и изо всех сил старался не упустить свою душу ниже пяток.

– Послушай, мы же выяснили, что эти богини обманом заставили Владика служить им, – напомнила Инга. – На его месте мог оказаться любой. Наобещай они мне всякого, я бы, возможно, тоже не устояла. Да и ты….

– Вот уж нет! – решительно возразил Цент. – Уж я бы точно не позволил каким-то бабам навешать на свои свободолюбивые уши килограммы макаронных изделий. А этому центнер навалили, и ничего. И как столько лапши у него на ушах поместилось? Эльф он, что ли, или осел? Скорее все-таки осел, если и не формой ушных раковин, то количеством и качеством мозгового вещества. А ведь я как чувствовал, что этим дело и кончится. Что рано или поздно темные силы соблазнят Владика через постель. И ведь сколько раз собирался его стерилизовать, понимал, что это необходимо, да так и не собрался. А ведь кастрируй я очкарика еще два года назад, в день нашего знакомства, и история могла бы пойти по иному пути. Впрочем, лучше поздно, чем никогда. Предлагаю сделать небольшую остановку. Я, Владик и секатор отойдем ненадолго, а когда вернемся, очкарик будет уже совсем другим человеком.

С заднего сиденья послышался тихий скулеж – на самом деле то был истошный крик ужаса, но издавать громкие звуки Владику было слишком страшно. Несчастный программист, успевший за минувший час неоднократно проститься с жизнью, не переставал корить себя за проявленную глупость. И как только он мог подумать, что сумеет отнять у Цента секиру? Не иначе, темные богини околдовали его, затуманив разум. Будь он в здравом уме, ему и в голову бы не пришло пытаться проделать что-то подобное. Ведь Цент, это Цент. Его не обманешь и не обокрадешь. А если и сделаешь что-то подобное, то будешь жалеть об этом долго и мучительно, подвергаясь лютым пыткам.

Владик уже не хотел ни долголетия, ни прописки в новом возрожденном мире. Хотел он лишь одного – уйти из жизни тихо и быстро, без предварительных истязаний, обещанных ему извергом из девяностых. Для этих целей можно было использовать даденный Погибелью нож, но тот остался валяться где-то там, далеко позади. Цент не стал брать колдовское оружие, и другим запретил к нему прикасаться.

– Думаю, лучше воздержаться от хирургического вмешательства в организм Владика, – заявила Инга. – Ты ведь не медик, и едва ли сумеешь провести процедуру стерилизации правильно.

– Да что там уметь? – отмахнулся Цент. – Чик-чик, и готово. Если что-то лишнее случайно и отрежу, то велика ли трагедия? Я беспокоюсь об ином. Начни я Владика кромсать, сумею ли вовремя остановиться? Это ведь такое дело увлекательное, затягивает с головой. Я с этим много раз сталкивался. Вроде бы честно собираешься слегка попытать, а потом как разойдешься, и вот уже перед тобой куча фарша. Конечно, немалую роль играет личность жертвы, но и тут с этим полный порядок. Одно дело – жадный коммерсант, забывший занести за крышу, и совсем другое подлый очкарик, предавший род людской в обмен на столь же сладкие, сколь и лживые обещания. Его так и хочется пытать. Слушайте, ну давайте ему что-нибудь отрежем. Небольшой кусочек. Что-нибудь такое, что ему уже никогда не пригодится. Хоть от сердца отляжет. Я все сделаю аккуратно, стерильным инструментом, а рану прижгу. Единственное, от чего придется отказаться, это от анестезии. Сами понимаете, применение обезболивающего лишит всю процедуру смысла.

– Пожалуйста, возьми себя в руки и думай о деле, – взмолилась Инга. – И оставь уже Владика в покое. Судьба мира под угрозой, вот о чем стоит волноваться.

– Я думаю о спасении мира, – заверил ее Цент. – А еще я думаю, что вот было бы хорошо зажать коленный сустав Владика в тиски, и начать медленно вращать ручку. Интересно, как бы он, в этом случае, кричал. Думаю, очень громко.

До самого города Цент увлеченно и вслух фантазировал на тему того, как он будет пытать своего неверного слугу. Это была какая-то бесконечная аудиокнига ужасов, каждая глава которой описывала истязание несчастного программиста с последующим умерщвлением оного. Но лишь затем, чтобы воскресить страдальца в следующей главе, и пустить его по очередному кругу ада. Классические пытки, известные широкому обывателю, сменились экзотикой, да такой, что кровь стыла в жилах при ее описании. К тому же стыть кровь заставлял и тот факт, что Цент говорил об этих пытках с глубоким знанием дела, будто не только владел информацией теоритического характера, но и имел за плечами богатую личную практику. Слушая ужасные фантазии Цента, с упоением вещающего об истязаниях, потрошениях, расчленениях и прижиганиях, Инга и Коля задались тем же вопросом, который давно уже мучил многострадального Владика: чем лютый Цент отличается от темных богов, и почему эти столь похожие сущности до сих пор не поладили?

– Я медленно поворачиваю колесо дыбы, слыша хруст суставов подлого Владика и упиваясь его болезненным криком, – грезил Цент.

– Ты можешь говорить о чем-нибудь, кроме пыток? – не выдержав, спросила Инга.

– Могу. О боге.

– Ну, давай лучше о боге.

– Хорошо. Значит, ввожу я Владику паяльник в зад, а он как закричит: господи! боже! матерь небесная! ангелы-заступники! святые угодники! Я ему, гаду, молотком по пальцам, а он: господь-вседержитель! архангел Гавриил! силы небесные!

– Серьезно, давай сменим тему, – взмолилась Инга.

– Что, и о боге не хочешь говорить? – удивился Цент. – Ну, тогда предлагай свою тему.

– Как насчет еды?

– О, это вот хорошая тема, – оживился Цент. – Значит, я такой сажусь за стол, а передо мной огромная сковорода, полная восхитительной яичницы с салом и колбасой. И я ем ее. О, мой бог, как же я ее ем! Цепляю вилкой и отправляю в рот, заедая оное яство свежим белым хлебушком. Вкуснятина! Съедаю все до последней крошки, встаю из-за стола, хватаю нож и продолжаю сдирать шкуру с Владика. Та сходит с ласкающим слух треском, я осторожно тяну ее, чтобы не порвать, ювелирно орудуя ножиком. Портить кожу программиста я не хочу, она мне еще понадобится для чучела. Владик орет, громко, истошно, до хрипоты и рвоты. Эта божественная музыка услаждает мой утонченный слух. Век бы слушал ее, но, боюсь, так долго очкарик не протянет.

Инге, в итоге, стало ясно, что переводить тему бессмысленно, и она, отвернувшись к окну, постаралась не слышать зверских речей героя девяностых. А вот Владик не мог позволить себе такой роскоши, поскольку все это говорилось о нем, и говорилось не просто так. То были зловещие пророчества, имеющие немалый шанс исполниться. Ситуация усугублялась еще и тем, что Владик не видел для себя никакой возможности спастись. Если Цент не ввергнет его в муки адовы, то это вполне могут осуществить темные богини, чей приказ он так и не сумел выполнить, хотя аванс-то получил.

До города добрались в вечерних сумерках. Инга и Коля попытались уговорить Цента дождаться утра, ибо соваться в логово тьмы ночной порой им жутко не хотелось. На самом деле, их не тянуло туда и при свете дня. Но князь на это заметил, что силы зла их ждать не будут, и поскольку неизвестно, как скоро они собираются осуществить свой дьявольский план, действовать нужно немедленно и безжалостно.

В город они въехали беспрепятственно. В нем даже ночью кипела работа. Околдованные черной магией люди трудились посменно, не прерывая процесс возведения врат. Ночная тьма не была им помехой – прожекторы, подключенные к бензиновым генераторам, успешно рассеивали ее. На проезжавший мимо автомобиль они внимания не обращали, продолжая заниматься своими делами. Пассажиры глядели на них из салона со страхом и сочувствием.

– Несчастные! Даже не понимают, что сами же роют себе могилу, – произнесла Инга.

– Вполне обычное явление, – заметил Цент. – Люди это делают постоянно. Этих хотя бы оправдывает тот факт, что они под гипнотическим контролем и буквально не ведают, что творят. А что можно сказать о тех, кто занимался подобными вещами добровольно, будучи в своем уме и обладая свободой воли? Мало что ли было великих целей, ради которых целые народы на целые поколения превращались в таких вот безмозглых зомби? И, заметь, без всякой там черной магии. Хватало обычной болтовни. То коммунизм какой-то строят, то величие обретают, а в итоге всегда остаются без штанов и куска хлеба. Хвала небесам, что священные девяностые вскормили меня воздухом свободы, и я навеки приобрел иммунитет к стадному помешательству на почве великих целей. Потому что вся суть этих целей вот в чем.

И Цент указал пальцем в окно, где группа трудяг с пустыми бездумными глазами загружала кирпичи в самосвал.

– Нынешний зомби-апокалипсис на нашей грешной планете далеко не первый, – произнес Цент. – Сколько их уже было – не счесть.

– Но этот первый, который может уничтожить человечество полностью, – подсказала ему Инга.

– Это мы еще поглядим! – грозно произнес князь.

Автомобиль они оставили в двух кварталах от резиденции темных богинь, и дальше пробирались пешком, стараясь никому не попадаться на глаза. Пусть люди в городе и не реагировали на них, это вовсе не означало, что они не замечают чужаков. Кто знает, вдруг через глаза загипнотизированных зомби за воинами добра и света внимательно следят темные боги. Цент, разумеется, понимал, что ему едва ли удастся застать своих врагов врасплох, но он отнюдь не хотел, чтобы те, оповещенные обо всех его передвижениях, устроили по пути следования геройского отряда коварную западню. Тем более что героем в их отряде был один он, остальные в той или иной степени являлись бесполезным балластом. И это не считая Владика, который при первой же возможности опять предаст всех, кого только можно, и переметнется на сторону врага. Дабы подобного возмутительно непотребства не произошло, Цент решил, что любой ценой убережет слабохарактерного программиста от постыдного поступка, продиктованного трусостью и похотью. А поскольку разумные доводы и призывы к мужеству применительно к Владику не работали никогда, князь пришел к выводу, что при первой же опасности очкарика придется убить. Не со зла, конечно, а лишь с целью спасения если не жизни оного субъекта, то души его грешной. Разного рода контакты с темными богинями и без того резко сократили его небольшие шансы попасть в рай, а ежели он переметнется на темную сторону окончательно, то неминуемо обречет себя на адские муки. Движимый христианской любовью к программисту, Цент, разумеется, не мог допустить подобного. Он спасет Владика, пусть для этого и придется прервать его земное существование. Разумеется, Центу хотелось бы сделать момент спасения долгим и приятным, украсив его затяжными пытками разной степени интенсивности, но в условиях боя это едва ли станет возможным. Разве что начать пытать программиста заранее. Это желание одолевало Цента с все большей силой, и отнюдь небеспричинно. Владик вел себя плохо. То есть, он всегда отличался скверным поведением, но в настоящий момент оно перешло все разумные границы. Вместо того чтобы попытаться искупить свое предательство феноменальным героизмом, вместо осознания своей принадлежности к человеческому роду и стремлению борьбы за его будущее, программист трясся, ныл, источал сопли, и пекся исключительно о своей шкуре. Центу казалось, что он даже слышит мысли Владика, читает их будто в книге. И книга та была горька, как полынь. Плевать очкарик хотел на род людской, плевать ему было на похищенных из Цитадели людей, с которыми он прожил бок о бок полтора года. Что уже совсем за гранью, ему и на богом данного князя было плевать. Мечтал же он лишь о том, как бы сберечь себя любимого и славно устроиться, а уж где и как – его не волновало. Готов был жить хоть под властью темных богов, хоть черта лысого, лишь бы не били да изредка кормили. Но что особенно бесило Цента в его денщике, это готовность оного смириться с любой участью, пусть и самой унизительной, лишь бы жить. Назначив Владика землекопом, и нарочно перекрыв ему все пути для карьерного роста, Цент в тайне надеялся, что программист рано или поздно отыщет в себе крупицу гордости и горсточку самоуважения, и восстанет против подобной участи. Но тот поступил иначе – все проглотил и смирился. Он и под властью богов тьмы сделал бы то же самое – глотал бы и смирялся. И не важно, сколь унизительную роль те бы ему уготовили. Заставь его злые богини вылизывать им грязные ноги или иные части тела, Владик делал бы это до конца своих дней.

Осознав всю омерзительную суть Владика, Цент не удержался, и слегка покарал его путем физического воздействия. Владик снес побои безропотно, только тихо ойкал, когда княжеские кулаки достигали цели. Тошнотворная пассивность, с которой программист выхватывал гостинцы, еще больше взбесила Цента.