Истинный путь. Часть первая. Знаки свыше

– Скоро все переменится, – неуверенно сказал Ухряк. Перемен, желательно, конечно, к лучшему, ему хотелось всей душой, но он крепко сомневался, что сумеет стать творцом этих перемен. Эх, был бы рядом мудрый наставник, готовый в любой момент подсказать, что делать, научить, как действовать. Он покосился на Эгура. Нет, это не наставник. Этого самого наставлять и наставлять.

Путь их лежал к центральной площади города – большому круглому пространству, где проводились ярмарки и праздничные гуляния, а так же вершились суды, имевшие публичный характер. Ярмарки и гуляния у орков случались редко, и с каждым годом все реже. Из-за того могло показаться, что орки вообще не любят веселиться, что, конечно же, было неправдой. Повеселиться орки любили, задорно, с огоньком. Но не больно-то тянет плясать, когда целый день вкалываешь за еду. Легенды гласили, что во времена расцвета и процветания, при Вандале и после, орки на праздники гуляли неделями, да так лихо, что после всякий раз приходилось отстаивать Вдребезгарию заново. А иногда праздничный угар достигал такого накала, что собирались, да шли в гости к соседям, к эльфам или гномам. Шли, конечно, не со злым умыслом, а лишь с целью заразить вечно угрюмых соседей радостью и весельем. Но вот только заканчивалось все это очередным погромом, разорением и геноцидом.

Что тут скажешь – умели орки веселиться, умели. Умели, да разучились. И не только этому.

А еще на главной и единственной площади Раздрызга стоял грубо сколоченный деревянный помост, из которого вверх торчало толстое бревно. А на бревне том висел большой медный колокол. Как гласило предание, колокол этот был привезен в Раздрызг одним из военачальников Вандала, который происходил родом из здешних краев. И с тех самых пор висел на площади. И каждый орк, у которого наболело на душе, и возникла нестерпимая нужда высказаться, мог воспользоваться этим правом. Делалось это следующим образом: всякий желающий толкнуть речь звонил в колокол, собирая слушателей, а затем следовало излияние души в массы. Являться на зов колокола было необязательно, но все же, как доводилось слышать Ухряку, орки подобные мероприятия не игнорировали, и в каком-то количестве собирались, дабы послушать, что им хотят сказать. Но вот лично эту процедуру ни Ухряк, ни Эгур никогда не видели. Потому что в последний раз колокол на площади Раздрызга звонил еще до их рождения.

Площадь была пуста. Суховей гонял по ней пыль и пучки сухой травы, сорванные с кровель домов. Ухряк и Эгур медленно пересекли ее и остановились напротив помоста. Оба, как завороженные, смотрели на старинный колокол. И оба понимали – колокол, это рубеж. Все, что уже произошло с ними, можно просто выбросить из головы и забыть. И продолжить жить так, как прежде – скучно, бедно и бессмысленно. Но после того как они позвонят в колокол, обратного пути не будет. Раз уж позвонил в колокол, то говори. А что им еще говорить, кроме открывшейся им воли высших сил?

Ни Ухряк, ни Эгур не торопились подниматься на помост. Оба мешкали. Обоим им было страшно. Как-никак, но дело намечалось серьезное.

– Ну, звони, – нарушил молчание Эгур.

Ухряк покосился на спутника, и едва сдержался, чтобы не спросить, не хочет ли он сам потревожить древний колокол. Но спрашивать не стал. В конце концов, ему ведь были явлены знаки. А если так, то ему и звонить в колокол. И держать речь перед орками.

Ухряк медленно поднялся по скрипучим ступеням на помост, чувствуя себя смертником, восходящим на эшафот. Затем сделал два шага, слыша, как стонут под его весом старые доски настила, и остановился напротив столба, к которому крепился колокол. С минуту он глядел на него, борясь с охватившим его страхом. Эгур стоял внизу и помалкивал. Он ждал.

Наконец, собравшись с силами, Ухряк стиснул зубы, протянул руку, и обхватил пальцами веревку, привязанную к языку колокола. Это был рубеж. Рубеж между прежней жизнью, и чем-то новым, чего Ухряк одновременно желал и страшился.

В тишине, царящей в городе, медный звон раскатился далеко, достигнув самых окраин. Ухряк отбил несколько ударов, разжал пальцы и выпустил веревку. Рука у него дрожала. Сам он чувствовал страх и смятение. Но, вместе с тем, его охватила какая-то бесшабашная решимость. Он решил для себя – будь что будет. Вандал никогда не пасовал перед трудностями, и он не станет. К тому же, пути назад уже не было.

Ухряк стоял на помосте, Эгур топтался снизу. Оба осматривали пустую площадь, с нетерпением и волнением ожидая, когда она начнет наполняться орками. Вот сейчас по всему городу захлопают двери, послышится шум шагов, и изо всех улочек повалит народ. Стар и млад, мужчины и женщины. Все они придут на зов колокола, который молчал много лет. Придут, чтобы услышать нечто важное. Возможно, самое важное в их жизни.

Утекла минута, за ней вторая. Ни один орк так и не появился на площади. Эгур поднял взгляд на Ухряка, и предложил:

– Звони еще! Сидят по своим норам, ничего не слышат. Звони, пока не соберутся.

Ухряк принялся звонить, и дергал язык так яростно, что едва не оторвал колокол от кольца, к которому тот крепился. Звон его, громкий и пронзительный, раскатывался по городу, и не слышать его могли только глухие. Вот только на площади вновь никто не появился.

– Эй, орки, да вы что, умерли все? – срывая глотку, закричал Эгур. – Идите сюда, вам есть что услышать.

Ухряк вновь стал звонить в колокол, чувствуя нарастающее раздражение. Все шло как-то не так. Как-то неправильно.

– Орки! – орал Эгур. – Орки! Все на площадь!

– Орки! – вторил ему Ухряк, продолжая терзать колокол.

Минут через десять, когда оба охрипли от крика, а рука Ухряка устала дергать язык колокола, появился, наконец, хоть кто-то. Орк был один. Он вывалился из узкой улочки, и, пошатываясь, побрел через площадь в их сторону.

– Наконец-то! – сердито выплюнул Эгур, у которого от крика страшно пересохло во рту.

Но Ухряк не разделял оптимизма соратника. Во-первых, явился всего лишь один орк, что, мягко говоря, было не густо, а во-вторых, чем дольше Ухряк присматривался к бредущей через площадь фигуре, тем больше она казалась ему знакомой. Наконец, он его узнал. И не только он.

– Да этот же тот пропойца, что валялся у ворот! – выпалил Эгур.

Оба они неотрывно следили за приближением единственного, откликнувшегося на зов колокола, слушателя. Тот, раскачиваясь и оступаясь, медленно преодолел площадь, остановился перед помостом и задрал голову, уставившись на Ухряка мутными глазами.

– Еще, может, кого-нибудь подождем? – спросил Ухряк у Эгура.

– Лучше начинай, – посоветовал тот. – Когда другие подойдут, мы им все повторим.

Пьяный орк продолжал стоять и таращиться на Ухряка. Штаны его по-прежнему были низко приспущены, оголяя зад. К левой щеке прилипло что-то коричневое.

Ухряк откашлялся. Пусть слушатель всего один, но это ведь только начало. Даже хорошо, что народу не собралось много. Перед большой толпой он бы сильно волновался, и не сумел бы внятно связать два слова.

– Значит, так, – заговорил Ухряк, стараясь, чтобы голос его звучал твердо. – Я звонил в этот колокол, чтобы сообщить нечто важное. Мне было послано….

– Прощенья просим, – пробормотал пьяный орк, не переставая глазеть на оратора. – Ты там долго собрался торчать?

– А что? – удивился и растерялся Ухряк.

– Ну, я, как бы, вздремнуть собирался, – объяснил орк.

После чего, опустившись на четвереньки, он заполз под помост.

– Мягко, прохладно, – сообщил он оттуда. – Самое оно в этакое пекло. Ты там наверху только громко не ори. Имей, это самое, уважение. И не трезвонь больше в эту треклятую рынду, и без нее башка трещит.

Ухряк стоял на помосте, опустив руки вдоль туловища. На его лице застыло выражение отчаяния. В этот момент он как никогда сильно сомневался в том, что является избранным. Возникло крепнущее подозрение, что все события и вещи, принятые им за знаки, просто череда случайных совпадений.

Примерно через полчаса появились две женщины, которые миновали площадь и подошли к помосту с колоколом. Судя по всему, это были мать и дочь. Одеты они были в яркие наряды, на каждой висело столько бус, что барышни едва держались на ногах под их тяжестью. Они подошли и встали напротив, с любопытством поглядывая на Ухряка.

– Давай! – подбодрил его Эгур.

И Ухряк заговорил. Заговорил так вдохновенно и складно, будто в него вселился дух самого Вандала – знаменитого златоуста и оратора. Он повел речь о том, каким великим и процветающим был прежде их народ. Как цвела и благоденствовала Вдребезгария, когда орки жили правильно, то есть не срамили себя честным трудом, будто какие-то эльфы, а занимались благородными завоеваниями и священным грабежом. Все соседи тряслись от страха и завидовали оркам. Все орки гордились своей державой и собой, ибо верно следовали правильным путем, что определили им сотворившие мир боги.

Но затем настали темные и печальные времена. Некогда великий народ отринул свой путь, и ступил на чуждую ему дорогу, ведущую в пропасть и забвение. С каждым годом Вдребезгария все больше погружалась в нищету и разруху, а честный труд не приносил ни достатка, ни радости.

Так не пришло ли время воротить взад славные времена? Не пора ли вспомнить, кто такие орки, и для чего сотворили их великие боги? Пришла, еще как пришла! Ибо народ орков стоит на распутье. Один путь ведет к гибели, а второй, верный, к славе и процветанию.

– Возьмем же секиры и мечи, братья и сестры! – почти кричал Ухряк, зверски гримасничая и яростно размахивая своими огромными руками. – Возьмем дубины и копья! И пойдем в великий поход на весь белый свет, как хаживал прежде незабвенный Вандал. Напомнил и себе, и другим, кто мы и зачем. Вернем же прежние времена, и вновь обретем процветание и смысл жизни!

Ухряк замолчал, тяжело дыша. На него с полным восторгом в глазах взирал Эгур. Обе женщины тоже смотрели на оратора.

– Браво! – донесся из-под помоста пьяный крик. – Аж до слез пробрало! Вандал…. Отец родной! Пропадаем без тебя-то. Все верно, шельмец, сказал. Живем, словно эльфы какие. А раньше-то….

Речь пьяного орка оборвалась, сменившись невнятным плаксивым бормотанием.

Старшая женщина вытащила из котомки две монетки, бросила их к помосту, после чего обе они пошли по своим делам.

Еще через полчаса на площадь прикатил свою бочку торговец квасом, и остановился в тени, недалеко от помоста. Ухряк, уже ни на что не рассчитывая, произнес свою речь и ему. Торговец внимательно выслушал, одобрительно кивнул головой, и даже бесплатно налил Ухряку с Эгуром одну кружку кваса на двоих.

– Ничего мы здесь не добьемся, – угрюмо проронил Ухряк, сидя на краю помоста. Время близилось к вечеру. Он выступил уже несколько раз перед пятью орками, но весь результат его усилий составили жалкие монетки, которыми слушатели поощряли оратора. Похоже, они просто не понимали, кто он и о чем говорит, и принимали его за какого-то бродячего артиста.

– Нельзя отчаиваться, брат, – произнес Эгур. – Кто сказал, что будет легко?

– Что будет так трудно, тоже никто не говорил, – ворчливо заметил Ухряк.

– Вандал тоже не сразу весь мир ограбил, – заметил праздный орк. – Сегодня тебя выслушали одни, завтра выслушают другие. Рано или поздно, услышат все. А потом, глядишь, и поймут.