Стражи Ирия

Та стремительная жестокость, с которой Мгла расправилась с двумя его соратниками, не обескуражила Цента. Он понимал, чего добивается темная богиня. Она хочет вывести его из себя, заставить впасть в бешенство и повести себя глупо. Цент не пошел у нее на поводу. Он повидал достаточно смертей, чтобы гибель двух не чужих ему людей могла лишить его здравомыслия. К тому же на кону стояло нечто большее, чем чья-то жизнь. И потом, Колю, например, ему вообще не было жалко. Если о чем и жалел, так это о том, что сам не прибил сего клеветника.

За своей спиной Цент расслышал скрип щебенки под чьими-то ногами, и стремительно обернулся. На него шел Владик с камнем в руке. Взгляд программиста был пугающе пуст, окаменевшее лицо не выражало ни единой эмоции. Цент без труда обезоружил загипнотизированного программиста, выбив камень из его руки, после чего пустил в ход весь свой талант истязателя, стремясь причинить слуге самую невыносимую боль, какую только возможно. И это сработало. Взгляд Владика стремительно прояснился, безразличное выражение лица сменилось гримасой страдания, а из разверзшегося рта хлынул истошный крик. Выпустив рыдающего программиста, Цент вновь повернулся к богине, и сказал ей:

– Видишь, моя магия сильнее твоей.

– Что толку с твоей силы? – усмехнулась Мгла. – Ты пришел сражаться за свой народ? Вон твой народ.

И она указала рукой на дно колодца.

– Или ты пришел сражаться за своих богов? Твоим богам плевать на тебя. Может, ты сражаешься за свой мир? Миру твоему скоро придет конец.

– Ни разу ты не угадала, – ответил Цент. – Ты, видно, с кем-то меня спутала. Я, да будет тебе известно, крутой перец. А крутой перец сражается только за самого себя.

С этими словами Цент неожиданно метнул в богиню волшебную секиру. Вообще-то бросать топоры, ножи и прочее холодное оружие он толком не умел, но в этот раз какой-то внутренний голос настойчиво твердил ему, что этот трюк сработает. Или, быть может, это был не внутренний голос, а чей-то еще. Возможно, души стражей Ирия, таким образом, подсказали ему, что делать. Но, так или иначе, а решение оказалось верным. Лезвие топора рассекло грудь Мглы, сокрушило ребра и вонзилось в черное сердце. Богиня пронзительно вскрикнула и рухнула на колени. Она пыталась вырвать секиру из груди, но небесное оружие жгло ей руки. Хрипя и выплевывая изо рта черную зловонную слизь, заменяющую ей кровь, Мгла силилась произнести какие-то заклинания, но слова ее путались, а взгляд делался все менее осмысленным.

Цент подошел к ней и остановился в трех шагах, спокойно, без эмоций, наблюдая за агонией монстра. Мгла подняла голову и уставилась на него затуманенным болью взглядом.

– Рано радуешься, дурак! – прохрипела она. – Наша взяла!

Мгла вдруг рывком поднялась на ноги, каким-то немыслимым усилием вырвала из рассеченной груди секиру, уронила ее на землю, вскрикнула, сделала два неровных шага, и бросилась в колодец. Цент подобрал топор и подошел к краю врат, дабы выяснить, что стало с богиней. И сразу же увидел ее тело, нанизанное на колья. Мгла не шевелилась. Черная жижа, сочащаяся из ее ран, стекала вниз по кольям и смешивалась с кровью убитых людей. Судя по всему, богиня была мертва.

Цент стоял на краю гигантского бетонного колодца, глядя вниз, и в голове его ворочались разные мысли. Осознание победы почему-то не вызвало бурной радости. Причиной тому была накопившаяся усталость. А еще тот факт, что все его подданные были мертвы. Конечно, в мире еще оставались люди, и немало, но сколько времени уйдет на то, чтобы найти их, выдрессировать, заставить служить себе. Цент чувствовал, что он очень нескоро вновь станет князем, лидером нации и венценосной особой, если вообще станет. Из сотен покорных лохов, служивших ему верой и правдой, в живых остался один денщик Владик, который только и делал, что печалил князя своим возмутительным поведением. Он был как крошечный пенис – и самому не нужен, и людям показать стыдно.

– Ладно, что уж там, – вздохнув, произнес Цент. – Хоть с главной напастью разобрался. А остальное уж как-нибудь наладится. Оно всегда налаживается, так или иначе.

Но, как выяснилось, герой девяностых изрядно поторопился с выводами. Таинственные письмена, высеченные в бетонных стенах врат, внезапно вспыхнули алым пламенем. В их свете Цент увидел, как нанизанные на арматуру человеческие тела начинают чернеть и дымиться, будто бы охваченные неким внутренним жаром. Понимая, что вот-вот грянет что-то запредельно страшное, Цент попятился от края колодца, на ходу подобрав застывшего столбом Владика. Программист все еще пребывал в прострации. Слишком много испытаний выпало на долю страдальца, так много, что его мозг уже отказывался воспринимать кошмарную реальность. Взгляд Владика был затуманен, на лице застыла придурковатая улыбка, будто его разум находился где-то далеко, в стране фей и единорогов, где все любили программиста, никто не обижал, где он наконец-то встретил любовь всей своей несчастной жизни и уже раскатал губу на перспективу пожить долго и счастливо. Но не успел Владик познать блаженство, как был грубо возвращен в реальный мир. Очнулся из-за того, что кто-то наотмашь отвешивал ему звонкие пощечины. Избитое лицо горело огнем, а удары продолжали сыпаться, становясь, раз от раза, все сильнее.

– Хватит! – возрыдал великомученик.

– Ты очнулся? – спросил Цент, прекративший избивать слугу и схвативший его за грудки, дабы основательно встряхнуть с отрывом от земли.

– Да, да, – забормотал Владик. – Где я?

– Все там же.

– А где Мгла?

– Отправилась вслед за своей сестрой.

– Значит, все кончено?

Слезы счастья покатились по щекам Владика, и он не пытался сдержать их. Не думал прежде, что когда-нибудь будет столь сильно радоваться чужой смерти, но взбалмошные богини заслужили ее сполна. Теперь же Владик хотел лишь одного – скорее вернуться к своей работе в поле. Как же он мечтал вновь стать бесправным крестьянином, у которого в жизни одна обязанность – копать землицу с рассвета до заката. И не надо ему больше никаких приключений, и крутости не надо, и вообще ничего не надо. Дали бы тихонько дожить те годы, что ему отпущены, и все.

Но лицо Цента почему-то не выражало особого ликования, а ведь обычно изверг из девяностых до неприличия бурно радовался умерщвлению очередной партии врагов. Владика охватила тревога. Неужели это не конец?

– Что случилось? – простонал он, отчаянно надеясь, что ничего, а Цент просто сильно устал, и потому не пляшет о радости.

– Крепись и мужайся, очкарик, – суровым тоном посоветовал ему Цент.

Этими словами князь обычно предвосхищал что-нибудь эпически ужасное. У Владика подломились колени. Он не мог понять, чего ему следует бояться, если обе богини мертвы. Он хотел спросить об этом Цента, но тут всю земную твердь сотряс настоящий сейсмический удар, который опрокинул с ног и князя и слугу. Земля, содрогнувшись, не успокоилась. Она вся вибрировала и вздрагивала, будто что-то немыслимо огромное и чудовищно сильное продиралось сквозь ее толщу. Из бетонного колодца изливался уже настолько яркий свет, что его алое зарево поднималось на добрую сотню метров. К тому же и Цент, и Владик ощутили, как со стороны врат накатывают волны жара, будто они стояли рядом с доменной печью. Земля продолжала вздрагивать, щебень, покрывающий ее, елозил, будто живой.

– Что это такое? – заверещал Владик.

Багровое сияние, льющееся из глубин колодца, внезапно погасло, жар, исходящий от него начал спадать. Земля больше не вздрагивала. Наступило странное пугающее затишье, создавшее иллюзию, что все кошмары уже закончились, и беда миновала. Но и Цент и Владик чувствовали, что это не так. Воздух буквально звенел от напряжения, будто весь мир сжался от ужаса в ожидании чего-то неминуемого и кошмарного.

И оно последовало. Землю сотряс такой удар, что ее поверхность вздыбилась волнами и пошла огромными рваными трещинами. Уцелевшие городские здания рушились одно за другим, взметая к небу клубы густой пыли. В небе тоже творилось что-то неладное. Его голубая безоблачная поверхность внезапно потемнела, будто кто-то нарочно убавил яркость, и на мир упали сумерки.

Цент с удивлением обнаружил, что у него изо рта при дыхании вырываются клубы пара. Жар, прежде исходящий от врат, сменился мертвенным космическим холодом. Глядя на Владика, он увидел, как волосы, брови и щетина программиста стремительно покрываются инеем.

И в этот момент из провала врат высунулась рука. Жуткая рука, с полусгнившей кожей, сквозь дыры в которой просматривалась тухлая мышечная ткань. Скрюченные пальцы венчали грязные обломанные ногти. Эта рука поднималась все выше и выше, метр за метром. Исполинская лапа древнего монстра, чудовищного и неодолимо могущественного. Казалось, она дотянется до самого неба, схватит его, и притянет к земле, но поднявшись на сотню метров, рука резко согнулась в локте, и исполинская ладонь с размаху ударилась о земную твердь, ощутимо поколебав ее.

За первой рукой из колодца вылезла и вторая, ухватившись за его бетонный край. Обе руки напряглись, глубоко продавливая землю под собой и кроша бетон, как пенопласт, и начали медленно вытягивать наружу все остальное тело.

Исполинское чудовище выползало из врат. Оно лишь отдаленно напоминало человека, скорее – смесь истлевшего зомби и еще чего-то, более омерзительного и жуткого. Огромная голова была облеплена грязными серыми волосами. В пустых провалах глазниц зияла пустота. Беззубый рот жадно хватал воздух, будто чудовище только что вынырнуло из-под воды, где провело немало времени.

Тварь высунулась из врат по пояс. Она возвышалась на сотню метров, страшная, истлевшая, изуродованная, будто вылезшая и самых кошмарных глубин ада. Цент и Владик, распластавшиеся на земле, оцепенев от ужаса, не мигая смотрели на это исполинское чудовище. Обоим прежде казалось, что они уже повидали достаточно всяких монстров, чтобы перестать поражаться им. Но то, что вылезло из построенных богинями врат, было настолько чудовищным и несуразным, что разум отказывался признавать реальность этого существа. Какой-то голос в голове твердил с маниакальным упорством – такого не может быть!

Тварь замерзла, опершись руками на бетонные края врат. Пустыми глазницами она взирала на раскинувшийся перед ней мир, мир, из которого она была изгнана тысячелетия назад. В пустоте между мирами, в холоде, мраке и одиночестве, древняя богиня терпеливо ждала того дня, когда сумеет вернуться обратно. И настроение у нее за это время отнюдь не улучшилось.

Цент первым вырвался из лап оцепенения. Вид исполинского чудовища внушал невыносимый ужас, но герой девяностых не утратил способности трезво мыслить. Он быстро понял, что сейчас, когда богиня только-только вырвалась из своей темницы и находится в некоторой растерянности, у него есть единственный шанс остановить ее раз и навсегда. Едва ли он сумеет убить Морену одним ударом, даже с ее дочерями это не срабатывало, но нужно попытаться что-то сделать, иначе всему конец.

Стиснув зубы, Цент начал подниматься на ноги. От разверстых в пустоту врат тянуло невыносимым холодом, а от самой богини несло тошнотворным трупным смрадом такой силы, будто где-то поблизости разлагалась целая тысяча тел. Владик продолжал валяться на щебне с широко распахнутыми глазами, и Центу стало ясно, что от слуги помощи ждать не приходится. Впрочем, Владик и в своем обычном состоянии был довольно бесполезен.

Пошатываясь, и стараясь не выронить из руки топор, Цент побрел к вратам. Мистическая секира духов пылала ярким синим пламенем, и чем ближе Цент подходил к Морене, тем ослепительнее оно становилось. Но, одновременно с этим, усиливался и исторгаемый вратами холод. В какой-то момент Цент понял, что не дойдет. Он уже промерз до костей настолько, что боялся в любой момент выронить топор из окоченевших пальцев. А до исполинской ладони богини, которой та опиралась на край колодца, оставалась еще метров двадцать.

В голове вдруг завертелись крайне нетипичные для крутого перца мыслишки: отступить, сдаться, бросить оружие и склониться перед божеством, надеясь на его милосердие. Цент не знал наверняка, порождены ли эти пораженческие мысли им самим, или кто-то ненавязчиво транслирует их извне. Но, тем не менее, эти мысли дико взбесили конкретного пацана.

– Да что я, Владик, что ли? – прорычал он. – Чтобы я, да сдался?

Через секунду он уже бежал к цели, наплевав на смертельный холод, и замахивался секирой для удара. Топор, занесенный над его головой, ослепительно пылал синим огнем, будто предчувствуя скорую победу над своим главным врагом. Цент подскочил к огромной ладони богини, и, не раздумывая, рубанул секирой по указательному пальцу. И в тот же миг воздух сотряс чудовищной силы крик, который взметнулся к небесам и раскатился по ним, подобно грому. Богиня резко отдернула руку, едва не зацепив ногтями героя девяностых. Тот махнул секирой, пытаясь достать Морену повторно, но не успел – ее рука уже была высоко над ним.

Удар не убил богиню, даже не особо-то и ранил. Но зато Цент, наконец, сумел привлечь ее внимание к своей нескромной персоне. Черные провалы глаз теперь смотрели на него.

– Иди сюда и дерись честно! – срывая голос, прокричал Цент.

Богиня взирала на него с тем же брезгливым недоумением, с каким человек иной раз наблюдает за крошечной букашкой, нагло ползущей по обеденному столу. Затем ее огромный рот искривился, и на отвратительном лице образовалось некое подобие улыбки.

– Иди сюда, бить буду! – бесновался внизу Цент, яростно размахивая топором и демонстрируя богине разнообразные жесты оскорбительного характера. – Дочек своих помнишь? Я их убил! И ты сейчас получишь! Еще не знаешь, с кем связалась. Да я….

Поток угроз и самовосхвалений пришлось резко прервать. Огромная рука богини попыталась прихлопнуть надоедливую букашку, но поскольку двигалась она слишком медленно, Цент успел унести ноги.

От удара огромной ладони вздрогнула земля. Цент обернулся, желая выяснить, нельзя ли угостить Морену по пальцам еще раз, но богиня уже подняла руку. Теперь она смотрела куда-то вдаль, забыв, казалось, о крошечном человечке с топором. Вот ее полуистлевшие губы шевельнулись, и зазвучал голос. Низкий. Жуткий. Вначале тихий, он постепенно набирал силу, и в какой-то момент загремел так невыносимо, что Цент невольно попятился, зажимая ладонями уши. Попятился он еще и по той причине, что слова неведомого языка, исторгаемые богиней, своей ритмичностью напоминали некое стихотворение, или, что куда вероятнее, заклинание.

Цент подбежал к распростертому на щебенке Владику, реанимировал программиста по ливеру, и вздернул на ноги. Страдалец явно был неадекватен. Вид ужасного чудовища, звучание ужасных заклятий – все это пошатнуло рассудок Владика.

– Матерь божья! – потрясенно вымолвил он, цепляясь за Цента, чтобы не упасть. Попытался закрыть глаза и не смотреть на весь этот кошмар, но не смог. Взгляд его словно приклеился к исполинскому монстру.

– Да, очкарик, это она и есть, – проворчал Цент, который вдруг понял, что бежать не имеет смысла. Какое бы заклинание ни произносила Морена, от него едва ли удастся скрыться. Он поднял перед собой пылающий синим огнем топор, надеясь на то, что небесное оружие сумеет как-то защитить их от темных чар. Верилось в это с трудом.