Просто так

Скоро осень. Я оденусь в ржаво-рыжее, чтобы встретить сон ли, смерть. Говорят, что если испить из шляпки чернушки воду с растворённым в ней небом, то проживёшь тысячу лет. А если противно жить тысячу лет, то можно не пить, просто смотреть.

Моя неделя

…отходили огородами, когда меня ранило в живот. Обычно мы отходим по одному, а группу они быстро засекают и сразу открывают огонь. Но остальных не задело, а я как-нибудь вылечусь.

В больницу, конечно, не пошёл – там сразу распознают отхожего человека и замучают. Лечусь настойками, всё равно какими, – даже самая обычная вода, настоянная на спирту, эффективна при таких ранах.

Я не знаю, зачем отхожих людей оставили на Земле. В качестве наблюдателей? Приманок? В своё время ко мне присматривались, и довольно внимательно (я писал об этом), но забрать не забрали. Забраковали, получается. Что ж, я не в обиде, главное – забрали остальных.

Не верите? А куда, по-вашему, делись люди, грезящие другими планетами? Заполнявшие стадионы и площади, чтобы слушать стихи? Населявшие леса, чтобы под гитару петь песни? Записывавшиеся в очереди на книги в бесчисленных библиотеках? Мечтавшие стать полярниками, геологами, физиками, лириками, врачами, учителями, инженерами, наконец? – вон, сколько профессий против сегодняшней одной.

Я вам точно говорю – их забрали. Вычеркнули из человеческой книги, стёрли из памяти. И где они сейчас – неизвестно, может быть, на какой-нибудь планете своей мечты. Здесь остались менеджеры и желающие ими стать, а ещё остались отхожие люди, ни туда, ни сюда не годные. А раны с годами заживают всё хуже.

Белый свет

Нужно прощаться с осенью, но как? как выворачивать, выдёргивать с корнем из себя речку и лес? Всё чаще останавливаешься, задумываешься, оглядываешься вперёд – вспоминаешь будущую зиму. Как всё начинается, как начинается белый свет.

…Морозное утро пахнет снегирями и монпансье. У сосен под носом за ночь отросли белые усы. На лавочке у подъезда сидит старик и смотрит прямо в бесконечность. У старика в глазах сугробы белого света. Мороз ментовски шарит по одежде, находит дырочку – вот куда ты спрятал тепло! – и туда иголкой. Мелкий снег похож на паутину, в нём вяло возятся мухи-люди, а вот сейчас придёт большой белый паук и всех съест. Снег крупный – путает стороны света, верх и низ, кажется, оттолкнёшься получше и повиснешь неизвестно где, застрянешь в нём. С каждым годом всё меньше кажется.

Речка чернеет от горя при виде снега. Падая в неё, снежинки не оставляют следов, глупые рыбы поднимаются к поверхности – посмотреть, что за странные насекомые порхают над водой, но, не увидев своего отражения в небе, бросаются вниз, с ужасом прижимаются ко дну. По чёрной воде плывут последние ржавые листья; все свои концы осень незаметно прячет в воду.

В лесу тихо, сонно. Синицы и поползни улетели в город, поближе к людям – рядом с людьми теплее и больше вкусных червячков. Белый свет заполняет лес, оставляя немного стволов и ветвей, чтобы выгодней себя подчеркнуть. Студёный ветер зализывает снег до блеска, как сахарную пудру на калаче, оттого на солнце белое прикидывается золотом, а в сумерки – синью…

А вот года память различает плохо, нет у неё такого, чтобы в уголочке – дата, видимо, не важно ей – какой год, важно лишь – свет какой.

.

Новогодняя сказка.

В утро после праздника город похож на старую растрёпанную куклу с оторванной ногой, брошенную специально посреди комнаты – нате, смотрите! – как огрызок зряшных фантазий и надежд. В небе, чуть тронутом серым, кричали вороны. Снег так и не выпал. В свете редких фонарей на чёрной земле блестели бутылки, потроха хлопушек, обрывки гирлянд и прочей новогодней мишуры.

Светка, уборщица, 55 лет, шла на работу. Мелкий липкий дождь приклеивался ко лбу, щекам, губам, хотелось отодрать его, как коросту. Оставалось пройти небольшой лесок и будет магазин с голубой светящейся надписью: «КЭШ ВАМ В БЭК», где её ждали грязные прилавки и полы, швабры, тряпки и вёдра с обжигающе холодной водой.

Дождь вдруг усилился и пошёл ливнем. Светка быстро промокла почти насквозь, заторопилась и больно упала на бок, поскользнувшись на чём-то гадком и жирном. Хромая, она добралась до сосны, обхватила её руками и заревела. Она плакала от непраздника, от беспомощности, мокроты и холода, навзрыд, как ребёнок, пытаясь даже причитать, но причитания из-за лязганья зубов выходили не жалостно-напевно, а какими-то кусками с неровными краями: «…что же это, каждый день… ни мужика… упала, вся грязная… ни денег… ангелы небесные, за что такая жизнь…» Другая, взрослая Светка, смотрела на неё как бы со стороны и укоряла: «Светка, дура несчастная, заткнись и иди на работу, опоздаешь ведь, курва!», – но от этих укоров плакалось ещё слаще и уютнее, слёзы были намного теплее дождя. Вдруг ливень резко, как по команде, прекратился, а перед Светкою оказался благообразного вида пожилой мужичок, небольшого роста, в плаще с откинутым капюшоном.

Ангелы небесные, стандартные, двое отдыхали у себя на небесах – дежурство, как всегда на Новый год, выдалось хлопотливым. Зов дошёл до них в слабом, разбавленном дождём виде, но была в нём какая-то отчаянность. «С одном стороны», – заметил один из Ангелов, – «волшебная ночь закончилась. С другой – набор обычный, без излишеств: мужик и деньги. Да и нечасто она к нам обращается. Думаю, старичка какого ледащего и миллион – по её запросам хватит. И дождь укоротить, распоясался.»

Ледащий Иван Карлович, бывший сотрудник, 60 лет шёл по предрассветной улице, бодро переступая ногами и лыжными палками. На нём были резиновые сапоги с тёплым меховым нутром и офицерская плащ-палатка. Внезапно дорогу ему загородили двое, тоже в плащах, со скрытыми в тени капюшонов лицами и чем-то вроде рюкзаков за плечами. «Туристы», – подумал Ледащий. «А не окажете ли вы нам, уважаемый Иван Карлович, любезность – отдать последний долг Родине, искупить, так сказать, вину?» – Услышав вежливые и просительные интонации, Ледащий по привычке попёр в дурь: «Какая вина, да я всю жизнь на галерах, биография без пятнышка». – «А тебе напомнить, Ледаший, что ты делал в 91-м (93-м…)?», – вступил в разговор второй турист. «Не надо. Готов искупить», – не раздумывая, ответил Иван Карлович. Ведь в том царстве-государстве история была столь наполнена событиями, что в процессе любого из них каждый мог поступить не так, как впоследствии окажется правильным. Только туристов – для напоминания – на всех не хватает. «Тот ещё жук,» – сказал второй турист, – «надо закрепить». Он вынул откуда-то из подмышки стрелу и воткнул её Ледащему прямо в грудь. Было не больно, щекотно только и почему-то захотелось писать стихи, как в 7 классе. «Вон там, под деревом, стоит женщина и плачет, зовут Фотиньей. Отдашь ей миллион и предложишь руку и сердце», – объяснил турист. В руке у Ивана Карловича оказалась пачка денег.

Дождь осенний, холодный, мокрый шёл себе в охотку, как внезапно сверху поступило указание: в таком-то месте – ни ногой. Приказ есть приказ, но подсмотреть-то ведь никто не мешает: в запрещённом месте, обняв сосну стоит тётка и плачет. К сосне идёт мужик в плаще с капюшоном, дойдя дотуда, где дождя нет, он достаёт из кармана деньги, пересчитывает, половину кладёт обратно в карман, откидывает капюшон и подходит к тётке. Дождь ведь умеет не только ходить, но ещё шептать и даже стучать. Всё увиденное было немедленно передано куда следует.

Светка от неожиданности перестала плакать, потом улыбнулась и на щеках как будто даже обозначились ямочки, там, где они были лет 10 назад. Жених был хоть и старенький, но на вид годный, да и ей ли выбирать? «Пятьсот тысяч – это какие же деньжищи!», – думала она, – «половину надо сразу дочке в эту Америку послать: хоть и говорит, что живёт богато, а всё – чужая земля. Тёте Зине, соседке, на операцию надо дать, потом ещё в приют для собак, и в этот, как его, Фонд обиженных чиновников… Ангелы небесные, сколько обиженных-то на земле!..» – «Ага!», – сказали двое с рюкзаками, выходя из кустов, – «много, и ещё сейчас прибавится. А ты, Ледащий, за то, что делал в 91 (93…) году, и ещё за то, что скрысятничал у суженой половину денег, как недостойный её, будешь наказан». – «Но я же её люблю», – прошептал Иван Карлович, превозмогая колотьё в груди. – «Нет, нет, Ангелы!», – воскликнула Светка, – «достойный, достойный! Главное, чтобы любил, а… свои-то деньги я, почитай, уже и потратила».

И стали они вместе жить-поживать и добра наживать – того, что Ледащий успевал припрятать. А поздней осенью часто вдвоём сидели под грибком на лавочке, шептались с дождём.

Ужасная планета.

Пфуй с Альфы прибыл в космопорт задолго до рейса. Забившись в угол своей ванны и прикрыв голову щупальцами, он жадно слушал объявления по радио.

«Прибывающим на экскурсию на планету просьба отнестись к будучи встреченным земным и иным формам жизни с пониманием и сочувствием»

Отпуск на Земле за казённый счёт явился следствием высокого общественного положения Пфуя, но никак не источником удовольствий. Даже наоборот.

«Желающим посетить планету Халява: все билеты забронированы на ближайшие 10 лет».

…Всё сразу пошло как-то не так. Сначала его подцепили к воздушному шару и Пфуй плескался как подтаявший студень высоко над землёй, умирая от головокружения и страха, потом в насыщенной песком и жарким солнцем местности в его ванну густо плюнуло какое-то печальное существо с двумя холмами на спине, которому он всего-то хотел сделать приятное – почесать в носу, после чего Пфуй до конца отпуска забился в тесную расщелину на дне мелкого моря, но и там отвратительная зубастая тварь, напрочь лишённая конечностей, попыталась откусить ему дружески протянутое четвёртое справа щупальце. Всем местным обитателям было, видимо, невдомёк, что щупальца предназначены исключительно для ласки и объятий, а зубы – чтобы соскребать сочную растительность с подводных камней. Это была ужасная планета, неудивительно, что люди с неё исчезли.

«Рейс на планету Альфа отправится с третьего тупика в 15—00».

Наконец-то! Теперь Пфуй запрётся в своём отдельном купе и выйдет из него лишь на Альфе, в водах безбрежного и спокойного океана.

«Чудовищам с планеты Чудовища просьба покинуть территорию космопорта. Отлёт на вашу планету задерживается на неопределённое время из-за неполного состава группы. Стопятьсот лет вам говорят – сами ищите!»

Пфуева каюта оказалась занята! Некто, исключительно похожий на него, расположился в ней, как хозяин и уверял, что он и есть Пфуй с Альфы! На скандал подоспел служащий, проверил документы, билеты и заявил, что они совершенно идентичны, а так как пассажиров тоже невозможно отличить друг от друга, всё решает право первенства. Пфую было предложено отыскать себе уголок в общей каюте и не отсвечивать, если он не хочет неприятностей.

«Возвращающихся на планету Лохи предупреждаем, что стоимость билета с сегодняшнего дня увеличивается в два раза».

В общей каюте низкопоставленные альфы, целый год копившие на земной отпуск, наперебой рассказывали о своих приключениях. «Это, несомненно, Паразит», – думал Пфуй, превозмогая головную боль, – «представитель одной из Великих Исчезающих рас. Только Паразит может прикинуться кем угодно и пользоваться незаслуженными благами и привилегиями. Положим, я долечу с этим мужичьём до Альфы, а что, если и там Паразит вместо меня займёт моё положение в обществе?! Нет, необходимо вызывать Решалу, только он и может мне помочь! Дорого, конечно, но другого выхода нет».

«Рейс с планеты Свобода совершил посадку в карантинной зоне номер шесть. Просьба пассажиров занять места в спецтранспорте, обозначенном красными крестиками».

Стоило только Пфую подумать о Решале, как тот тут же и появился перед ним – среднего роста существо с продолговатым туловищем и четырьмя некорректно расположенными щупальцами. Решалы были второй Великой Исчезающей расой во Вселенной и являлись лишь для устранения сложных проблем за наличные. Третьей, самой Великой и Исчезающей расой, были, конечно, Люди, которых вообще никто не видел.

«Отбывающих на планету Дутых Мечтаний убедительная просьба оставить все колющие и режущие предметы, подобранные на Земле»

«Ты в курсе, альф, что деньги вперёд?», – Решала неприятно присвистывал при разговоре. Пфуй расплатился и изложил суть проблемы. «Выходит так, что раз вас не отличить друг от друга, то один – Паразит? Разберёмся», – сказал Решала, опустил левое верхнее щупальце в ванну, приподнял голову Пфуя над поверхностью, а правым верхним щупальцем ударил его прямо в глаз.

«Прибывающим на экскурсию…»

…Семён бросил на прилавок монету: «Мишель, два по сто пятьдесят», – он присвистнул и повернулся к Джиму, – «ты не находишь, старина, что на выпивку зарабатывать становится всё трудней?». – «Всё в порядке вещей, дружище», – ответил его приятель, потирая немного распухший глаз, – «просто стареем понемногу».

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

«Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться…»

Б. Окуджава

Блестящая звёздочка внутри век – ориентир для бессонницы, не уснёшь, пока не погаснет. Грусть – тихое чувство, грустный человек не станет громко в ночи распевать песни. Под весёлую песню принято подскакивать, под грустную – бережно положить однокласснице ладони на талию и медленно раскачиваться в такт, сквозь волшебный туман едва сознавая, что держишь в руках великую тайну, раскрыв которую, станет ещё грустнее. Примерно в этом возрасте и понимаешь, что грусть находится внутри тебя.

И то сказать: «Грустный вой песнь русская». Все великие наши поэты черпали в себе грусть, пока довольно быстро не вычерпывали до дна – для этого, может быть, достаточно ежедневно всматриваться в себя в зеркало, например, при бритье. А вот Фет прожил долго, просто отпустив бороду. Писатели, наоборот, как правило, бородаты, Толстой, по слухам, бывало, и не умывался по две недели кряду, а гуляя босиком по поместным лужам, нарочно пускал волну, чтобы не видеть своего отображения.

Встречаются грустные люди, которые в любом возрасте думают, что причина грусти не в них самих, а в ком-то другом. Из них получаются хорошие чиновники, сановники, вожди – они воруют, грабят, постоянно перекраивают мир, но ни на что существенно не влияют.

А есть грустные люди, считающие себя весёлыми. Они скапливают под веками звёздочки бессонницы, а потом щедро осыпают ими окружающих, разя встречных женщин наповал.

Женщины, как правило, не идут в солдаты и не бреются (хотя иногда смотрятся в зеркало), поэтому говорить о них здесь не буду, как бы мне того ни хотелось.

Противогрустные лекарства, продающиеся в продовольственных магазинах и супермаркетах, имеют временный эффект воздействия и множество противопоказаний.