Сновидец. Трилогия

(с) Гробовая доска – Партаки

Он брел по пустынной улице. Ветер играл с мусорными пакетами, гоняя их по причудливой траектории. Дома хоть и были исписаны яркими граффити, казались пустыми, безжизненными.

Тощий пес выпрыгнул из мусорного бака, держа в зубах большую белую кость. Животное скрылось во дворе одного из домов, чтобы без помех насладиться добычей или спрятать до лучших времен.

Писатель разглядывал трущобы, и что-то знакомое всплывало в его душе. Нет, он определенно не был здесь. Но место было похожее. Амнезия стерла имена и даты, но места и лица появлялись в голове друг за другом.

Вспомнилась одна юношеская драка. Ребята с окраины не любили чужаков. В то время их никто не любил. Писатель не помнил, как оказался на чужой территории, и что ему было нужно. Он помнил только холодный осенний день. Мелкий дождь моросил с самого утра. Его кеды давно промокли, но он даже не пытался скрыться. У него была цель. Писатель (а тогда он им еще не был) точно знал, куда и зачем идет. Но это было тогда. Сейчас он вообще не имел понятия, где находится и куда направляется.

Если верить воспоминаниям, он пролез под товарным составом, когда его встретили шестеро местных. Они не задавали вопросов. В тот день он так и не достиг своей цели. Сколько его били, Писатель не помнил, так как потерял сознание почти сразу, на втором ударе. Пришел в себя от дикой боли в груди. Как позже выяснилось, ему сломали два ребра. Что-то холодное и жесткое упиралось в шею. Писатель с ужасом осознал, что лежит на рельсах. Должно быть, обидчики надеялись, что состав тронется раньше, чем очнется их жертва. На теле не было живого места. Собравшись с силами, он отполз от состава, раздирая локти и колени острым щебнем. Когда сознание вновь вернулось, он лежал в больничной палате.

Сейчас все было немного иначе. Его тело уже в больнице, а душа бродит по чужому городу, который к тому же еще кому-то снится.

Чуть вдалеке, справа, хлопнула железная дверь. Подойдя поближе, Писатель увидел вход в подвал. Крутые ступени вели в сырую темноту. Где-то там, внизу, слышались голоса. Открыв деревянную дверь, Писатель оказался в большом просторном помещении. Стены украшены причудливыми рисунками. Кошки, змеи, волки, абстракции, изображения святых и прочее, прочее. Глаза разбегались от изобилия. То, что это эскизы татуировок, Писатель понял, когда на одной из стен увидел ряд плакатов, изображающих мужчин и женщин, демонстрирующих свое расписанное тело.

– Наколи, а? Я тебя прошу, ну пожалуйста! – умолял почти плачущий мужской голос.

– Слушай, отстань, а? Я тебе сказал, что негде! Посмотри на себя, ни одного пятна свободного.

Писатель не сразу заметил дверь в стене, увешанной черно-белыми снимками. Она открылась, и в комнату вошел высокий худощавый парень. Его руки, как плети, свисали из кожаной безрукавки. Синие джинсы обтягивали тощие ноги. Его огромные тяжелые ботинки смотрелись смешно и неуместно, но, кажется, он считал свой внешний вид пиком моды. Резким движением руки молодой человек откинул с лица косую челку, и, узрев гостя, замер.

– А ты еще кто? – дистрофик угрожающе покрутил правым запястьем, украшенным браслетом с шипами.

– Я… – Писатель не закончил фразу. Позади дистрофика появилось нечто. Он сразу и не понял, что это человек. Тело имело сине-зеленый цвет с красными пятнами. Сначала Писатель подумал, что это костюм, потом – просто рисунок. Но когда человек вылил на голову (она была абсолютно лысая и покрытая причудливыми узорами) бутылку воды, сомнения отпали. Это были татуировки. Человек улыбнулся. Улыбка, была единственным белым пятном в этом темном море красок.

– Чего молчишь-то? Кто такой, спрашиваю?

– Простите, я, кажется, ошибся дверью, – Писатель развернулся в сторону выхода, но человек с синей кожей остановил его.

– Погоди, погоди. Брат, у нас тут спор вышел. Он говорит, что на мне места нет, а показываю, вот, мол, и вот. Коли, не хочу, а он в отказ. Ты сам посмотри, – мужчина завернул правую штанину до колена, обнажив паутину наколок. На щиколотке виднелось еле заметное пятно, не тронутое чернилами.

– Ну что ты хочешь от меня? – худой развел свои руки – плети.

– Нарисуй Джокера, а? Малюсенького! Ну, пожалуйста!

– Я тебе что, ювелир? За такую мелочь даже браться не буду!

– Желание клиента – закон!

– Иди ты к черту! Здесь я закон! Сказал «нет» – значит нет!

– Ну ты же художник! Лучший из всех, кого я знал! Тебе это дело пяти минут, а мне приятно на всю жизнь. У меня в шестнадцать уже партак был. Кореш делал. Так что ж теперь: тормозить. Коли!

– Я потому лучший, что на ерунду всякую талант не трачу. Мне масштаб нужен, а ты – холст уже исписанный, так что извини. И корешок твой в земле давно, своими картинками червей радует. От рака кожи загнулся, если я не ошибаюсь, вот и тебе туда дорога, если не тормознешься.

– А я смерти не боюсь! Она всегда со мной! – парень хлопнул себя по груди. На почетном месте красовалось изображение смерти. Она стояла в черном плаще, держа в костлявых руках острую, как бритва, косу. Казалось, ее пустые глазницы смотрели прямо на Писателя, отчего он ощутил неприятный холодок.

– Значит, не наколешь?

– Нет!

Взгляд просящего потух. Плечи осунулись, и сам он как-то сгорбился. Собравшись было уходить, мужчина остановился

– Масштаб, говоришь, тебе нужен! Холст чистый? – его голос дрожал, и казалось, что он вот – вот расплачется. – Будет тебе холст! – закричав, мужчина вонзил ногти себе в грудь. Сначала он просто царапал себя до крови, раздирая свою плоть снова и снова. В очередной раз впившись ногтями в тело, он сорвал небольшой кусок кожи. И полетели нарисованные черти и голые женщины. Мужчина кричал, заливая кровью пол и стены, продолжая рвать кожу. И вот, одним движением сорвав лицо, словно маску, он упал, захлебываясь собственной кровью.

От увиденного Писателю сделалось дурно. В глазах помутнело. Крови становилось все больше.

В то время как Писатель едва не терял сознание, татуировщик спокойно наблюдал за происходящим.

– Черт! Двадцать четвертый каталог, рисунок номер сорок восемь. Десятый год. Самая удачная работа. – Мужчина держал обрывок кожи, любуясь изображенным на ней рисунком. И ни чувства сострадания или отвращения не было и в помине. Наоборот, он наслаждался.

Писатель сел на журнальный столик, стараясь не смотреть на истерзанное тело.

– А это церковь в огне. Символ безверия и отчаяния. Торжество зла. Помню, когда я ее набил, за городом сгорел храм. Конечно, случайность, ничего более, но заставило задуматься. Впрочем, я всего лишь исполнитель. Я бы колол ангелов и святых, но людям этого не надо. Редко, очень редко, но такие еще встречаются.

Был у меня один клиент, так он, наоборот, принципиально колол только светлое и положительное. Обрастая святыми, он был подобен иконостасу. Искренне верил, что иконы и храмы защитят его. Бедняга. Наверное, он очень расстроился, когда рак кожи сказал ему привет.

Все его святые сгнили еще до того, как он лег в гроб. Пытались даже обвинить меня, но все оказалось чисто. Репутация стоит того.

Один пытался приблизить себя к раю, другой бредил адом. А что в итоге? Оба остались без кожи. Но, думаю, у первого смерть была лучше. Хотя, если учесть разочарование… Не знаю. Порой душевная боль сильнее плотской.

И не надо говорить, что это все из-за чернил. У меня таких разрисованных десятка два. И ничего. Живут и здравствуют, потому что на теле красота – в голове порядок, – Мастер ходил вокруг окровавленного тела, поднимая и разглядывая фрагменты кожи.

Писатель сидел молча. Его воротило от сладко-соленого запаха крови. Мысль о том, что надо покинуть этот зловещий подвал, пыталась пробиться сквозь оболочку безразличия и усталости. Его клонило в сон, а, может, он снова терял сознание. Он был готов. Декорации менялись, как в театре. Вот только чем закончится его пьеса, Писатель не знал. Рука нащупала потрепанную тетрадь. Половина. Ровно половина была исписана.

Наверное, очень глупо было сидеть в этом подвале, в двух шагах от трупа, и пялиться в грязные страницы. Хозяин тату-салона продолжал что-то бормотать себе под нос. Писатель поднялся, отчего закружилась голова. На ватных ногах он медленно направился к выходу. Его качало из стороны в сторону. С большим усилием передвигаясь по крутым ступеням, он всем телом опирался на блестящий поручень, прибитый к холодной шершавой стене.

На поверхности дышалось легче. Пейзаж уже не выглядел таким мрачным. Писателю хотелось закричать. Рассказать о случившемся внизу, но слова комом встали в горле.

Он огляделся, в надежде найти помощь. Никого. Ветер разгонял мусор, гремя оторванным куском железа. За спиной послышался шум. Обернувшись, Писатель увидел худого облезшего пса. Животное смотрело на человека, не отводя своих карих глаз.

– Хороший песик! Не подскажешь, где тут люди? – Писатель улыбался, но голос его дрожал, выдавая нервное напряжение.

Пес зарычал, шумно вдыхая воздух. За углом послышалось цоканье. Это прибежало еще пятеро уличных псов. Разные по внешнему виду и возрасту, они были одинаково голодны. Писатель не сразу понял, что от него пахнет кровью. Это и привлекло животных. Ему совсем не хотелось становиться чьим-то обедом. Глядя прямо в глаза первому псу, Писатель медленно попятился назад, одновременно стараясь зайти за спину животных. Он понимал, что его единственным укрытием является подвал. Собаки зарычали, перейдя в наступление. Медленно и слаженно они двигались за своей жертвой. Должно быть, вожак догадался о планах жертвы и бросился вперед. Писатель уже повернулся к нему спиной, готовясь бежать. Острые клыки впились ему в левое плечо. От неожиданной боли Писатель дернулся и, резко наклонившись вниз, скинул озлобленное животное. Теперь пес был прямо перед ним. Писатель собирался пнуть его, когда почувствовал боль в правой ноге. Другой пес атаковал его сзади, вцепившись в икроножную мышцу. Теплая кровь струилась по спине, смешиваясь с холодным потом. Звери окружали его, скалясь и рыча. Путь в подвал был отрезан. Псы уже рвали куртку, когда под ногами что-то звякнуло. Среди собачьих лап жертва узрела бутылку из-под шампанского. Превозмогая боль, Писатель наклонился, и в тот же миг огромный пес запрыгнул ему на спину.

Челюсти грызли голову, стараясь снять скальп. Кровь попала в глаза, и Писатель не видел, куда бьет. Он размахивал бутылкой, как булавой, стараясь скинуть с себя разъяренного зверя. Какое-то время он промахивался, но, понимая, что жить ему осталось всего несколько секунд, Писатель зарычал, подобно одичавшей собаке, и в очередной раз, ударив наотмашь, попал в цель. Пес, стоявший перед ним, взвизгнул и отпрыгнул в сторону. Теперь, когда на несколько секунд дорога открылась, Писатель рванул вперед, оставляя в зубах заднего пса кусок плоти и одежды. Он просто рухнул в темноту подвала спиной вперед. Кости пса хрустнули, и животное издало жалобный вой. Сам Писатель во время падения почти не пострадал. Пес хрипел, испуская дух, а жертва, не теряя времени скрылась, за железной дверью. Писатель слышал, как скребут когти по металлу, слышал голодное ворчание. И понимал, что собаки не уйдут. Они будут ждать его.

– Эй! Мне нужна помощь! Слышите! – закричал он дрожащим голосом, морщась от боли. Было неприятно сидеть, прижавшись мокрой спиной к холодной двери. Но еще неприятней было видеть разорванную ногу. Крови становилось все больше. До той лужи, в которой лежало тело, было еще далеко, но если так пойдет и дальше, в подвале будет два покойника.

– Эй! Кому снится этот чертов сон? – боль накатывала волной, поднимаясь от ноги к плечу, и, словно электрический ток, ударяла в голову, отчего сознание проваливалось в черную бездну. Скрежет когтей становился невыносимым. Дверь второй комнаты открылась, и в проеме возник хозяин, облаченный в черный брезентовый фартук, резиновые перчатки синего цвета и защитные пластиковые очки.

– Че надо? – буркнул парень, убирая с лица длинные спутанные волосы. Не дожидаясь ответа, он нырнул обратно в комнату и появился снова, держа в руке ножовку по металлу. – Электрической нет. Придется пилить вручную – парень шагнул в лужу крови и опустился на одно колено. Он начал с головы. Жилы, мышцы, хрящи и кости неохотно поддавались тонкому полотну.

– Что ты делаешь?

– А то не видно? Животные, на что уж глупые создания, и те все поняли! – Пилу закусило, и полотно лопнуло. Выругавшись, парень стал вставлять новое.

– Помоги мне! Я умираю! Прошу тебя! Пожалуйста! – Писатель плакал. Ему казалось, что когти уже сточили металл настолько, что еще чуть-чуть, и собаки ворвутся в подвал. Быть заживо съеденным совсем не хотелось.