Город, названный моим именем

– Вы чем-то обеспокоены? – спросил он хрипло, казалось, что вот-вот закашляет.

– Нет, нет, все в порядке, – неуверенно ответил я, растерявшись от столь неожиданного вопроса.

Я мог подумать, что спрашивают и не меня вовсе, но точное осознание, что в двадцати метрах вокруг никого нет, тотчас прогнало эту мысль. Остановившись, не ожидая от самого себя, я медленно обернулся и увидел перед собой одинокого пожилого человека. Он сидел на лавочке, покуривая трубку. В темной, потертой временем шляпе из-под которой, будто задыхаясь, выползали пепельные бакенбарды и, встречаясь на подбородке, плавно переходили в длинную бороду. Казалось, ничего необычного в его облике, если б не глаза. Серые глаза, в которых нет ни любви, ни ненависти, ни безразличия, смотрели прямо в глубь моей души. Я ощутил весьма редкое для себя чувство спокойствия и доверия. Легкость долгожданного отдыха под вечер после утомительного дня. Либо он волшебник, либо бессознательно для себя я ищу спасения от мыслей о самоубийстве.

– В мире очень мало людей, которые ничем не обеспокоены. Эти люди либо в сумасшедших домах, либо уже мертвы, остальные же просто лгуны, как и вы, ведь верно? – заметил он, грустно выдохнув.

– Да, – утвердил я, – и большая часть этих лгунов просто не хочет говорить о своих личных проблемах с незнакомцами, как и я, – противореча самому себе, я подсел к своему собеседнику на лавочку.

– Верю! Вот, например, одна моя знакомая для окружающих вообще была человеком, не имеющим чувств. Она не хотела, чтоб кто-то знал, что у нее были какие-то переживания или даже проблемы, и никого к себе не подпускала. Помню, как она говорила: «У меня как всегда все хорошо!» Эта скрытность придавала ей некую загадочность, порою даже шарм! Мало того, она редко задавала вопросы! Вот сидит ее знакомый напротив, пьет чай, а она молчит. Они не виделись год, два, а она даже не спросит, что с ним было за это время. Молчание, еще немного, и собеседнику ничего не остается, как все рассказывать самому. Так вот и выходило, что своим безразличием к человеку она узнавала о нем все что только можно. Но мы давно не говорили с ней, долгие годы я не решался ей все объяснить, хотя шанс всегда был. Вон на той скамейке, – он пальцем показал на лавочку, стоявшую метрах в 20-ти от нас, – с четверть двенадцатого и до пяти вечера она проводит свой каждый божий день. Скоро прибудет. Как же ее имя? Ле… Ол… Нет… – начал он перебирать имена, – Мисс 23, я так называю ее.

– Так вы поэтому здесь?

– Что? – слегка нахмурился он. – Нет, конечно, нет, не за этим. Вот, послушать пришел нового, так сказать, лидера, – с фальшем выразился он, показывая на крохотную размытую точку на сцене, которой с нашего расстояния являлся Сомерсет. – Как вам, кстати, он? – кивнув головой в его сторону, спросил он. – Нравится?

– Сложно ответить, – молвил я, призадумавшись. – Вы знаете, то, чего он хочет добиться, – для меня абсурд, но, говоря откровенно, я завидую его целеустремленности.

– Целеустремленность… – погрузился в мысли старец. – М-да, целеустремленность, а что мешает вам получить такой же титул?

Он будто удерживал меня, задавая правильные вопросы, отвлекая от пасмурных мыслей о мосте, море и донных камнях.

– Титул? Пожалуй, я до конца не уверен, чего хочу от этой жизни, – доверился я своему новому приятелю.

– Хм… – впал в задумчивость старик. – А мне кажется, вы очень хорошо знаете, чему готовы посвятить остаток дней, – бездействию, – он посмотрел на меня так, как будто всем сердцем скорбел об этом, а затем продолжил, опустив глаза. – Всю свою жизнь я ношу это ощущение с собой, ощущение незавершенности какого-то главного дела. Будто вот-вот, еще немного, и мне откроются все тайны и ответы, сбудутся все мои желания сами по себе, я прозрею! Но проходят месяцы, года, десятилетия, и я, будучи уже стар, жду. А осталось мне, по большому счету, смерти только и дождаться.

– Мне казалось, вы как раз и знаете ответы, поэтому и обратились ко мне, чтоб помочь? – удивился я.

– Может, я и знаю, как помочь, молодой человек, но не всегда знающий секрет спасения способен спасти самого себя. Всю свою жизнь я обходил препятствия стороной, боясь споткнуться или, чего более, уткнуться лбом в стену. Я шел со многими людьми по широкой и ровной дороге, в конце которой были видны яркие отблески счастья. Мы шли прямо, и лишь немногие сворачивали с дороги, уходя в заросли леса протаптывать новые тропинки. Они погибали в этих лесах, но кто-то, вдохновившись их поступком, шел вслед за ними и продолжал дело, начатое его предшественниками. Там, за страшной гущей неизвестности, они находили чудесные, ранее никому невиданные места. Так вот, страх перед неизвестностью побуждал нас идти по широкой дороге. И каких просветов я мог ожидать в своей жизни, так и не осмелившись свернуть? Лишь тех миражных образов, навязанных мне общей массой. Так и выходит, что кто-то обретает, – указал он в сторону Сомерсета, – а кто-то не понимает, куда идет. Если вы считаете, что этот человек повел людей не той тропой, покажите им другую, и если же они все равно пойдут за ним, то вы уже не вправе будете осуждать их за неверное направление, так как перед ними появился выбор, сменивший безысходность. Если выберут его, значит, он действительно им нужен.

– Как? – возмутился я. – Вот сейчас? Сегодня? Пока я еще не готов им что-то сказать.

– Можете завтра, можете через десятилетия их детям, – засмеялся старик, – лично я решил для себя все сделать сегодня, все, на что не решался долгие годы, – и, остановив свой взгляд на чуть различимом образе женщины в дали, испуганно добавил, – уже четверть двенадцатого, вот этот миг! Пришло мое время, молодой человек, – встав, он снял шляпу передо мной и воодушевленно молвил: – Спасибо вам за столь редко случавшуюся беседу, но я вынужден вас покинуть, пора!

– Постойте! – поспешно остановил я его, вскочив с лавочки. – И все-таки, кто вы?

– Я? – изумился седовласый мужчина. – Я всего лишь прохожий в вашей жизни, а прохожие имеют свойства появляться и исчезать, прощайте!

Я никогда раньше не делился своими мыслями публично.

Если рассматривать, что появился я в этом мире, открыв глаза в клинике, то всю жизнь, которую позволит вспомнить моя память, я был в тени. Так уж сложилось, что недозволенно мне было быть свободным: как в клинике, так и после нее. Теперь я тут, на суде сотен озлобленных глаз. Я так торопился, что даже не посчитал нужным обдумать, действительно ли мне есть что сказать? Не глупое ли я решение принял пяти минутами ранее?

Пяти минутами ранее, вскочив со скамейки, я смотрел в след человеку, который своими размышлениями открыл мне глаза на происходящее.

Я, собственноручно загнанный в угол, от безысходности своей, хотел броситься с моста. Но он заговорил со мной. Он сказал, что мучается теперь, за трусость взять на себя риск и изменить привычное положение вещей в своей жизни. Я смотрел, как он идет к той даме, которой десятки лет назад что-то недосказал. И в моей голове промелькнула мысль, что с того, что сегодня меня не станет? Ведь меня и так ни для кого не было? Вот он стар, измученный собственными мыслями, решил все исправить, а я так легко, без попытки побороться, сдался! Нет, все должно быть иначе! Сегодня! Сейчас! Покончить со всем, остановив диктатуру Сомерсета! Возможно, я единственный знаю, кто он самом деле и какой целью движим! С этой мыслью я обернулся и побежал прямо в сторону людей. Я бежал быстрее чем, когда-либо, не от боязни опоздать: от боязни передумать.

Моей главной целью была сцена, на которой стоял Сомерсет. Как оказалось, к ней не так легко приблизиться. Всему виной огромное количество людей, стоящих тесно друг с другом. Пришлось достаточно изловчиться и потолкаться, чтоб проскользнуть между ними.

Уже запыхавшийся, я добрался до лестницы, ведущей к желанному, еще усилие, и я окажусь стоящим позади Сомерсета, но внезапно мощный толчок в грудь остановил меня.

– Куда? Не положено! – сказал низким тоном преградивший мне путь.

Это был высокий ростом и широкий в плечах с гладко выбритой головой чернокожий парень. В его глазах отражалась холодная безразличность, казалось, он смотрел на меня, как на неодушевленный предмет. На черной обтягивающей футболке красовался бейджик с надписью «Начальник охраны».

– Но, мне нужно, – жалостно выдавил я из себя.

В ответ последовал завоевательный взгляд, говорящий сам за себя: «Тебе нужно? Попробуй тогда пройти!» На что я сразу отступился. Что уж там противостояние обычных веток или торчащих из-под земли корней деревьев для протаптывающих новые тропы к неизведанным местам по сравнению с таким громилой. Эдакий безжалостный воин! Неприступная гора воплоти! Гладиатор… На коне… Неужели это он?! Тот самый образ, который я писал на заказ? В заявке он упоминал, что хочет видеть себя с обнаженным торсом, на коне и с огромным мечом в руках. Я впервые встретил заказчика вживую.

– Это вы! – говорю я, обрадовавшись, словно встретил старого знакомого.

Моя эмоция не затронула в нем никаких чувств взаимности. Поняв, что требуются объяснения, я продолжил:

– Это ведь я! Я написал ваш портрет! Непоколебимый взгляд, огромные мышцы, верный помощник – белый длинногривый конь, я надеюсь, вам все понравилось? – я заговорил так неестественно, будто Марк-Внушитель вселился в меня и всем своим мастерством старается войти в доверие оппоненту.

На мое заявление охранник тревожно оглянулся по сторонам и, убедившись, что нас никто не слышит, зашептал, расплывшись в заразительной улыбке:

– Правда? Это действительно вы автор? Вот так встреча, давно хотел поблагодарить вас лично, но ваш агент на мои просьбы ответил, что вам некогда, много работы, – он крепко схватил мою ладонь и стал трясти ее в знак благодарности, – работа, да, понимаю, вы слишком заняты, рисуете, наверное, не смыкая глаз?

– Бывает и до этого доходит, верно. Вам, правда, все понравилось? – спросил я снова, освободив свою руку от цепкой хватки.

– Да! Да! – восторженно вскричал он, уже не обращая внимание, что кто-то заметит его эмоции. – Понимаете, с возрастом мышцы уже не те, а вы изобразили их в точности, как с десяток лет назад. Это мотивирует меня к тому, что еще не все потеряно.

– Все произошло как-то само собой, – принялся я объяснять, – я просто посмотрел на фото и понял, этот парень настоящий воин! Я хочу, чтоб он остался на холсте именно таким!

На это заявление мой собеседник засмущался, как ребенок. В могучем теле детский стеснительный взгляд казался немного эксцентричным.

Настала минутная пауза. Слова благодарности были приняты и оставалось только, развернувшись, уйти. Нужно было забыть эту глупую идею о выходе к людям, похоронить ее вместе с тысячей других, не реализовавшихся идей и смириться с тем, что я не способен на поступки, на которые способен Сомерсет. Я тень этого города, разве кто-нибудь помнит о тени? Переживает о том, как она там? Не одиноко ли ей за спиной? Может, у нее есть что поведать? Нет, о тени никто не задумывается, тень появляется ниоткуда и уходит в никуда.

Я пожал огромную руку охранника и сказал на прощание, что надеюсь на повторную встречу, но он не был намерен прощаться.

– Куда вы? – спросил он, не отпуская мою руку. – Вы ведь на сцену хотели?

– На сцену? – растерялся я. – Да… А разве это возможно?

– Минуты две назад у вас не было сомнений! – ухмыльнулся он. – Чуть с ног меня не сбили! Что же теперь?

– Так нельзя ведь! Сами сказали, – недоумевая, ответил я.

– Я сказал, что не положено. Мое дело следить за тем, чтоб люди не натворили глупостей. Вы же не собираетесь творить глупости? – подмигнул он мне.

– Нет, конечно! – уверено вскрикнул я. – Мне лишь нужно сказать пару слов своему приятелю, вон тому, в маске.

– Тогда проходите, – он пригласил меня жестом к лестнице, ведущей на сцену, и добавил, – делающих глупости я выкидываю за шкирку, это у меня хорошо получается.

– Я не сомневаюсь в этом, – ответил я, поднимаясь вверх.

Сзади послышалось послание в рацию:

«Поднимается человек, не мешать»