Жёлтая виолончель

Вот и дом. Окошко Веры горит. Я чувствую, как по моему лицу расползается улыбка. Я почти дома. Открываю ключом дверь. Вхожу.

С кухни выглядывает Вера.

– Привет, – говорит она. Вроде не такая надутая, как утром.

– Привет. Это тебе, – протягиваю подорожник.

Смеётся.

– Это с чего вдруг такая щедрость?

– Не знаю, – я пожимаю плечами. – Захотелось.

– Ну, проходи, – говорит она. – Как раз ужин готов.

Она торжественно несёт подорожник на кухню, наливает в литровую банку воды и делает в ней икебану из листьев, похожую на свадебный букет.

Какие же у неё чудесные руки. Точные, быстрые. И сильные. Никакой дряблости. И кожа голубоватая, гладкая. Вера улыбается.

– Как сходил-то? – спрашивает она, доставая тарелки.

– Не поверишь, – отвечаю я. – Меня на работу взяли. С завтрашнего дня.

– Поверю, – говорит Вера. – Это надо отметить. Что за работа? Нормальная?

– По-моему, всё просто отлично, – я сажусь на своё место за столом. – А уж зарплата и вообще… Но я обещал не разглашать.

Она улыбается. Достаёт из шкафа бокалы и бутылку с тёмной жидкостью.

– Это что? – настораживаюсь я. – Вино? Я не пью.

– Я знаю, – говорит Вера. – Это морс. Клюквенный. Сегодня сделала. Была уверена, что тебя возьмут.

– Почему?

Она разливает морс по бокалам. Потом раскладывает по тарелкам жареную картошку и кусочки шипящего мяса со сковородки.

– Потому что ты всё время меня удивляешь, скажем так, – она смотрит мне в глаза. – Вот я и попыталась угадать, чем удивишь сегодня.

– Ты умная, – говорю я. Пробую морс. Вкусный, – Неужели ты клюкву купила? Она вроде жутко дорогая.

– Она в морозилке лежала давно, – Вера рукой смахивает воздух над бокалом себе к носу. – Ах, какой букет… Мы со знакомыми ездили на болото, собирали.

– Ничего себе, – говорю я. – Ты меня удивляешь не меньше.

– Рада слышать. Ну, за твою работу, – чокаемся.

Едим, шурша вилками. Вера смакует каждый кусочек картошки. Я ем менее терпеливо, поскольку почувствовал, наконец, голод. Я несколько раз порываюсь начать рассказывать про работу, про Элемента, но потом думаю, что Вере, наверно, это не очень интересно.

– А почему вдруг такая роскошь? – спрашиваю я. – Мясо, картошка…

Вера странно улыбается, потом говорит:

– Ну, это всё равно за твой счёт.

– За мой счёт?

– Картину мы продали хорошо. Кстати, полезные знакомства завязала. Деньги решили поделить пополам. Не помнишь?

– Нет.

– Ну, ты отказался, сказал, что неудобно тебе брать. Тогда я предложила купить на твою часть, что ты хочешь. Ты сказал – ну, купи еды, а то ем тут бесплатно. Говядину ты захотел, картошку я купила в запас.

– Хм, – говорю я. – А в моей части там что-то осталось?

– Да.

– А там хватит на то, чтобы какой-нибудь мобильник дешёвый купить? Надо бы, а то вдруг на работу надо будет звонить или наоборот.

– Пока моим пользуйся, – говорит Вера, убирая тарелки. – Ты же уже звонил с него.

– Не помню, – говорю я.

Она стоит у раковины, моет посуду. Когда она ставит тарелки в сушилку, я вижу участок голубоватой упругой кожи между поясом джинсов и футболкой. На эту вогнутость хочется положить руку. Но это просто навязчивая идея. Я не хочу её обижать. Вера – чудесная. Я вдруг осознаю, что уже стою с ней рядом, за её спиной. Она настораживается.

– Я тебя люблю, – говорю я и обнимаю её за талию. Она оборачивается ко мне. Я не могу удержаться. Мои губы приближаются к её губам. Меня охватывает волнение. Прикосновение её губ – мягких, тёплых, гладких. Мои руки гладят её спину.

– Почему ты смеёшься? – спрашиваю я, замечая, как расплываются её губы в улыбке.

– Просто ты уже говорил мне это пару дней назад. Ладно. Пусть у тебя снова будет первый раз.

Она целует меня. Её сильные руки обхватывают меня и крепко прижимают к себе. Белый свет. Белый. Я успеваю почувствовать сожаление.

Ёжась под тонким покрывалом, я пытался спрятаться от сквозняка. Казалось, что я нахожусь в аэродинамической трубе, и волоски на моей коже шевелились, показывая направление воздушных потоков. Сходство усиливалось ещё и потому, что общажная комнатушка была высокой и узкой, словно щель в бетоне огромного холодного здания. Должно быть, так выглядели бойницы в крепостях во времена Владимира Красное Солнышко, где сидели с пулемётами янычары и поливали всех свинцом: тра-та-та, тра-та-та. Я сонно попробовал натянуть покрывало на плечи, но заледеневшая нога застряла в дыре и окончательно запуталась. Порыв ветра заставил стёкла в окне громко задребезжать. Я потянул покрывало сильнее и услышал треск рвущейся ткани, после чего безуспешно подёргал несколько раз ногой и понял, что окончательно проснулся.

Я сел на кровати, попытался глотнуть. Стенки горла резала боль, а на языке я чувствовал толстый слой налёта. Я высвободил ногу из плена, отбросив клетчатый зелёно-жёлтый потрёпанный плед на стол.

Я ощущал себя наполовину между серой реальностью и приятным, но ледяным сном. Я двигался к окну на цыпочках и очень быстро, поскольку холодный пол заставлял босые ноги содрогаться. Eдва сунув руку под подоконник, я подтвердил свои опасения. Потайной металлический ящик, играющий роль форточки, был выдвинут, и из него струился влажный холодный воздух. Я схватился за недоступную моему взгляду шарообразную ручку и закрыл форточку.

– Паша, блин! – сказал я громко. – Тебе опять душно, что ли?

Паша, замотанный с головой в простыню, раскидал по кровати длиннющие руки и ноги. Одна нога, обутая в тапок, свисала до пола. Он не реагировал на моё возмущение, и я сделал вывод, что он спит. Он всегда спал крепко, сукин сын.

Я двинулся в обратный тернистый путь к кровати, опустился на её край, отчего кровать чуть не перевернулась благодаря своей дурацкой конструкции, позаимствованной у ваньки-встаньки, и надел очки. На полу валялся пыльный бесформенный комочек, в котором я узнал свой носок. Встряхнув, я натянул его на левую ногу и поискал взглядом второй. Не нашёл и подумал, что это вызывает некоторые трудности, поскольку больше ни одной хотя бы относительно чистой пары у меня не было. Отложив решение вопроса на потом, я влез в джинсы, нащупал ногами тапки и вышел из комнаты.

Дверь блока оказалась распахнутой настежь, создавая дополнительную причину сквозняка. Я захлопнул её и прошёл в ванную. Пустил горячую воду. Наклонился над раковиной, сунул в обжигающую струю руки, побрызгал на лицо. Ух, хорошо.

Стараясь разглядеть в малюсеньком зеркальце, прилепленном на стенку с помощью пластилина, своё лицо, я брился тупым лезвием, больше для порядка, чем из необходимости. Никогда не понимал, какая разница, как человек выглядит. Ну, торчали у меня спутанные волосы во все стороны, ну, рожа была колючей и заспанной, ну и что? Я взглянул на стоящую в стаканчике на раковине зубную щётку и решил, что зубы чистить не буду, поскольку не видел смысла. Если к зубам прилипли частички еды, это не должно никого удивлять, ведь зубы как раз и предназначены для пережёвывания пищи. Я зевнул.