Излом

– Что капитан вздыхаешь так тяжело?

– Предчувствие, товарищ полковник, – честно признался я, вспомнив обеспокоенное лицо матери, сжимающая трубку, и последующие минуты, вплоть до отъезда от управления. Какое-то странное чувство было на душе. Тревога – не тревога, волнение – не волнение. Хотя оно – волнение всегда присутствовало, когда выезжаешь на убийство, понимая, что это моя работа, а меня ждет запутанное, сложное дело. Каждый раз, приступая к расследованию преступления, я неизменно ощущал пугающую, непроницаемую темноту, которую я обязан рассеять и найти виновного.

– В нашей деле предчувствие – не последняя вещь, – продолжил за меня Тарасенко. – И ты не ошибся. Меня оно тоже не покидает, черт бы его побрал, учитывая тот факт, что нам предстоит увидеть.

– Все так плохо, Лев Иванович? – насторожился я, ощущая в тоне полковника напряжение.

– Плохо, Максим не то слово. Едем в Преображенку.

Преображенка была на слуху. Село славилось своим колхозом – «Светлый путь». Колхоз был большим, богатым, при этом награжденный еще Орденом Ленина, молва о котором гремела не только в нашем крае, но и далеко за его пределами. Он стал крупным многоотраслевым хозяйством, а руководил им – Хлебодар Яков Ильич – гордость области, да и, пожалуй, всей республики. Поселок стал образцом настоящего развитого социализма. Чего только стоил один лишь Дворец культуры, музыкальная школа и собственный пансионат, предназначенный как раз для работников колхоза. В нем даже были свои собственные «Икарусы». Я был там всего один раз, и меня поразила красота и порядок, царящая вокруг. Эдакое маленькое государство в государстве. И теперь наш путь лежит туда. Это уже ЧП, но дальнейшие слова полковника вообще повергли меня в состояние грогги.

– Убили сына председателя. Понимаешь, Максим Анатольевич?

Вопрос так и повис в воздухе, накаляя и до того напряженную ситуацию. Представить подобное я никак не мог. Дело теперь действительно приобретало характер особого значения и можно смело утверждать, что оно будет стоять на контроле на самом высшем партийном уровне. Вот почему такая спешка и задействованы силы всего нашего управления. Не районного, а именно нашего – городского. Лишить жизни сына председателя передового колхоза – поступок отчаянный и дерзкий, открытый вызов. Час от часу не легче. Теперь мне стало понятно настроение полковника. И нам предстоит тяжелая работа, в чем я не сомневался, раз преступник пошел на такое тяжкое преступление. Итог первый. Нас ожидают изнурительные дни и ночи, пока не будет установлен преступник или преступники. Нужно будет закатать рукава и «пахать» в самом прямом смысле слова. Рыть землю и добыть результат. А результат должен быть один – суд и приговор. Перспектива ближайших дней меня конечно не пугала. Но то, что будет нелегко, я был почему-то уверен на все сто процентов.

– Кто сообщил об убийстве? Уже что-то известно? – ко мне вернулся инстинкт опера, прогоняя прочь все мысли, пытаясь сосредоточиться на главном.

– Сообщил сторож, так как труп нашли на бахче. Но есть одно но… – Тарасенко замолчал и я принял паузу, как предвестника чего-то неординарного, выходящего за грань понимания.

Не дождавшись от меня отклика, полковник продолжил.

– Тело сына председателя обнаружили, как оказалось голым, без единого предмета одежды на нем.

– Как голым? – не поверил я всему услышанному, и мое воображение уже рисовало весьма неприглядную и непристойную картину, от которой так и веяло мрачностью и какой-то чертовщиной, как будто это произошло не в наше время, а в каком-то средневековье, когда правили дикие, жестокие законы.

– Вот в том то и дело, Максим, – полковник словно читал мои мысли, подчеркнув своей фразой то, о чем я думал.

– Вы знали сына Хлебодара?

В том, что Тарасенко был лично знаком с председателем «Светлого пути», я не сомневался. Они пересекались на партийных собраниях, областных съездах, да и часто на городских праздниках, устраиваемых по тому или иному поводу. Я лишь видел фото Хлебодара на страницах газет, лицо которого довольно таки часто мелькало в прессе. Еще его снимок висел на городской доске почета, среди таких же передовиков производства, прославляющих наш край. Его лицо мне помнилось волевым, устремленным, как и подобает быть управленцу, руководящим передовым колхозом области.

– Нет. Не знал.

– А что можете сказать о самом Хлебодаре?

Тарасенко повернулся ко мне, окинул меня каким-то странным взглядом, затем немного задумался, и лишь после этого стал говорить.

– Якова Ильича я знаю давно. Лет пятнадцать, как только он стал во главе колхоза. Человек он конечно не простой. Но сам понимаешь, поднять колхоз до такого уровня, нужна крепкая рука хозяйственника. Напорист. Любит быть первым. Его «я» всегда на первом месте. Инициативен. Для него не существует слова «нет». Иногда крут, ты надеюсь, понимаешь, о чем я?

Я кивнул, продолжая слушать характеристику председателя и теперь уже отца, потерявшего сына.

– Прямой в общении. Может и крепкое словечко сказать в разговоре.

– Фронтовик? – об том факте из жизни Хлебодара у меня был пробел. Статьи читал, но вот запамятовал.

– Воевал, конечно.

– Сын то, небось, у него взрослый… – и я осекся на мгновение, а затем вставил – … был. Семья там… своя.

– Вот тут ты ошибаешься, капитан. Насколько я помню, то женился Яков Ильич поздно, а соответственно детки пошли то же поздние. Старший сын помниться этим летом школу закончил. Вот его как раз и убили.

– Еще дети есть у председателя?

– Вроде бы, да, но вот кто не помню.

Беда непомерная, несоизмеримая. Терять детей – дело неправильное, даже можно сказать жуткое, страшное. Нет сильнее горя, чем утрата родной кровинушки. И моя мысль невольно перевернулась в сторону матери убитого. Ведь она дала ему жизнь, которую кто-то оборвал, навсегда зарождая в ее сердце и душе постоянную боль и муку.

– С супругой Хлебодара пересекались? – не стерпел я и поинтересовался насчет второй половинки председателя, которой выпало самое суровое и тяжкое испытание.

– Виделись несколько раз. Дай Бог памяти, как же ее зовут то… – но Тарасенко быстро порывшись в своей памяти, вспомнил имя жены Хлебодара. – Наталья. Точно. Наталья Митрофановна. Верно. Женщина спокойная, кроткая. Бедная Наталья Митрофановна. Горе то, какое, – искренне опечалился Тарасенко, выразив свое сочувствие, и мы вновь умолкли, погрузившись в осознание лиха, которое нагрянуло на семью Хлебодар.

Вот и показалась развилка, ведущая в Преображенку. А ведь совсем недавно я ехал в этом же направлении, когда начинались поиски гражданина Якубы. Было это в июле, а мне казалось, что все события происходили буквально вчера – так свежи были воспоминания. Только тогда мой путь лежал в Лиманское – еще один колхоз, расположенный в западной части района. Невольно передо мной вспыли образы безрукого председателя Оноприенко и говорливого, такого добродушного, гостеприимного Гонцовского. Проехав еще с пару километров, нас встретил указатель на колхоз «Светлый путь» – массивная железобетонная конструкция, которая словно дает подсказку путнику, куда он въезжает.

Я посмотрел на свои наручные часы, приобретенные на премиальные за выполнение того июльского дела: сложного и запутанного. Почему – то я был уверен, и это не было моей оперативной интуицией, что меня ожидает не менее запутанное расследование.

На горизонте показалась Преображенка. Рассеивающийся туман можно было сравнить с миражом. Дома поселка то выплывали, то снова покрывались белой паутиной тумана. Что-то мистическое было во всем этом. Только назойливая мысль никуда не уходила, продолжая преследовать меня. И конечно была она связана с произошедшим убийством. На обочине нас поджидал низенький человечек, подняв над собой руку, привлекая к себе внимание. Свободной рукой он держал велосипед, который был чуть-чуть ниже его, и я задался немым вопросом: «Достает ли мужчина до педалей?», учитывая его маленький рост и такие же маленькие ноги.

– Это за нами, – произнес Тарасенко и велел притормозить у обочины.

Мужичок, схватив свое транспортное средство, поспешил к нам, при этом тщательно приглядываясь к идущей колонне. Притормозив возле мужчины, Тарасенко, широко открыв дверь, ступил на еще влажную землю – последствие тумана.

Мужичок как-то нервно кивнул, да так сильно, что с его переносицы едва не слетели такие же крохотные очочки.

– Зд – ра-вс-тв – уй-те, – заметно заикаясь, произнес встречающий нас мужчина. Волнуется что ли? Или убийство так подействовало на него?

– Доб… – машинально начал полковник, но осекся на полуслове, понимая, что слово «доброе» в данной ситуации будет неуместно. Какое же оно доброе, если тут такое! – Это вы нас проведете?

– Дд – а, – и голова мужичка мелко затряслась.

Я догадался, что мужчина страдает заиканием, хотя изначально его поведение я принял как результат волнения или смятения, вызванное произошедшим событием, которое взбудоражит без сомнения все население Преображенки.

– З – а мн – ой, – махнул заика, и лихо вскочив на велосипед, словно циркач, покрутил на проселочную дорогу, которая видно и вела к тому месту, где и был обнаружен труп сына председателя. Вот такой нам выдался провожатый.

– Кто это? – спросил я полковника, как только мы ввязались за нашим проводником.

– Местный почтальон. Сторож с баштана первым делом бросился на почту, чтобы позвонить в управление, а после звонка, направил его нам навстречу, чтобы показать место.

– Смекалистый сторож, – похвалил я пока неизвестного сторожа, который действовал весьма правильно и решительно.

– Посмотрим скоро на этого, как ты говоришь, смекалистого. Лишь бы он ничего не начудил.

Я понял, к чему вел Тарасенко, продолжая всматриваться в горизонт. Наш провожатый так лихо ехал на велосипеде, что мы едва поспевали за ним. Сразу видно – человек здешний, абориген – одним словом, и знает все вокруг, как свои пять пальцев. Миновав сбросной канал, маленький и узкий, служивший как я понял для орошения полей, перед нами предстало поле кукурузы – царицы полей, любимица бывшего генерального секретаря, отводя именно этой культуре передовые позиции в развитии сельского хозяйства.

Стебли росли один к одному, а початки уже налились спелостью. Эти высокие сочные стебли, с почти готовыми плодами, шли аккуратными ровными рядами, тесно примыкая один к другому. Сквозь открытое окно я слышал, как тихо шелестели, зеленые мечевидные листья.

И где-то здесь, среди всего этого засеянного царства, лежал совсем еще юный парень, мальчишка даже, который уже не сумеет насладиться всеми прелестями жизни. На душе как-то сразу стало тяжело, словно кто-то невидимый сдавливал меня так, отчего мое дыхание стало прерывистым и глубоким.

Впереди замаячила полевая сторожка – ветхое зданьице, построенное на скорую руку, на сезон полевых работ. Мы подъезжали, и я вмиг почувствовал, как в машине зависло напряжение. И не только у нас с Тарасенко, но и видавшего многое нашего водителя – Филиппова, прошедшего войну, смотря смерти прямо в глаза.