Хроники Ландвика. Тёмные времена

– Ты из Конвира? – Бышевур хлопнул по плечу тяжело дышащего парня.

– Да. Западный Конвир, – усмехнулся лопетегг, у которого воспоминания о родине навеяли лёгкую грусть. – Гусман из рода Гаргантюа, – южанин изобразил корявый полупоклон и его ребра отозвались мгновенной болью. По жестокой насмешке, посланный самим провидением ветер, отогнал непослушные тучи, обнажив звёздную россыпь безмятежного неба. Никто не преследовал их, прижимаясь к обледеневшей почве, но в тридцати колёсах от них о чём-то не спеша переговаривался небольшой отряд дикарей.

Возможно, они вовсе не были столь безнадёжно глупыми, какими рисовала их людская молва, а может убеждённые каннибалы, коими испокон веков принято считать всех потомков Шакала, сперва собирались разобраться с мёртвыми.

– Чёрта с два, я позволю им сожрать мои кости, -злобно прошипел Бышевур, приглаживая растрёпанную бороду. – Мы возвращаемся в Хартум.

Глава третья

Салхэмский дракон

Харла из Рода Охотников казнили на закате. Вечерний Хартум тонул в неровных сполохах праздничных костров, зажженных в честь Весеннего Равноденствия. По всему городу коптились чаны и котелки полные хмельного мёда, и Уриилу приходилось с трудом проталкиваться сквозь шумную толпу горожан.

На следующий день возобновлялись работы в полях и для многих пришедших поглазеть на казнь, этот вечер был последним светлым пятном в череде тяжких однообразных будней. У самого эшафота ему попалась знакомая фигура, выделявшаяся над толпой на две головы.

Барбаду должно быть заметивший фиолетовую мантию жреца, не обладавшего столь заметной наружностью, сбавил шаг.

– Стоит один раз встретиться с незнакомцем, и он начинает попадаться тебе повсюду.

– Божьи помыслы неисповедимы, – скромно улыбнулся Уриил, довольный тем, что ему не приходилось наблюдать, расположенный за спиной эшафот. Всё-таки многого он не понял из того, что силился втолковать ему малообразованный даргамец, коему больше никогда не придется повторить своей страшной исповеди.

– Куда теперь? – поинтересовался жрец, заметив дорожную сумку, болтавшуюся на мощном плече Виконта.

– Болтая с Богами, ты упускаешь то, что творится у тебя под носом. Кажется, я не задержусь в столице надолго, – ухмыльнулся Ронэ Барбаду, ловко скручивая самокрутку из пожелтевшего, заскорузлого клочка бумаги. Несмотря на то, что тринадцатый век был окрещен великими умами, эпохой Расцвета и Просвещения, большинство Суравийских торговцев до сих пор торговали бумагу, по цене золота.

Уриил даже подумал, что среди предков достойного Барбаду и впрямь водились люди графских кровей, коль он мог позволить себе столь расточительное обращение с бумагой. Впрочем, последние слова Виконта заглушил торжественный рёв сигнального рога.

Звук доносился со стороны деревянного помоста, выстроенного в некотором отдаление от эшафота, на котором раскачивался на ветру, бедняга Харл.

И хотя вторые подмостки и уступали первым в масштабе и высоте, выполнены они были в таком удачном месте, что Ярмарочная Площадь, утопавшая в неровном свете костров, представала перед глашатаем во всей своей мрачной красоте. Герольд, у которого на груди был прикреплен небесно синий пегас, говоривший и приближенности к личной свите короля Олина Доброго, торжественно оглядел собравшихся. Дождавшись пока стихнут приветственные возгласы во славу правителя, (благо не слишком полагавшийся на народную любовь глашатай, собственнолично нанял несколько добросовестных крикунов), он возвёл руки к толпе.

За его спиной, словно вытканные чёрной нитью на сером лоскутке догорающего неба выделялись лохматые руины замка, раскинувшегося гораздо дальше границ купеческого квартала. Между ним и домами, посеребрёнными белой глиной, словно стрела, криво вошедшая в землю, торчал одинокий остов чародейской башни.

Как всегда, в тёмное время суток, в окошке под самой крышей плясало бледное пламя, извещавшее добрых людей столицы о том, что всё в их маленьком мире идёт своим чередом.

Тем временем герольд извлёк королевский приказ, из округлого, кожаного чехла, крепившегося на поясе из тусклого, заморского молескина.

– Вольный люд Хартума! Милостью Богов, король свободных народов Суравии, заступник всяких земель от южных степей Аскерии до приграничного Милеаполиса, Олин Второй из рода Ундвиков, именуемый Добрым, премного сожалеет о том, что государственные дела не позволили Его Величеству, лично присоединиться к светлому празднеству весны. Но даже короли не вправе ставить собственные интересы превыше интересов короны, и как гласит Суравийская мудрость, худые вести не заглядывают в календарь.

– В этот праздничный вечер, мы предали правосудию очередного мерзавца, бесчинствовавшего в наших, и без того суровых краях. Зло подобно ядовитому плющу не выбирает для себя благодатной почвы, и несмотря на все усилия, всегда прорастает сызнова. В то время как у западных границ нашей империи стоит Адамантовая Орда султана Амеррина, в самом сердце нашей страны вскрылась старая язва, обнажив то, во что даже древние старики верили не больше чем в складную, древнюю легенду. Стерхи, – презренные сыновья Шакала спустились с гор, чтобы вновь оспорить старые счёты с правнуками могучих воинов, изгнавших их, много веков тому. Это отцы ваших прадедов взялись за меч в тот судьбоносный, далёкий день, чтобы показать жестокому врагу силу Правого дела. Я знаю, что некоторые из вас уже слышали о случившемся, и прямо сегодня изъявили благородное желание наняться в солдаты, чтобы под началом Гвардии Короля очистить наши добрые горы от скверны, выползшей из вечных холодов Снегорья. Король Суравийский, Олин жалует добровольцам восемьдесят дархамов ежедневного жалования и двухразовое питание в походной кухне.

– Но, – герольд развёл пухлыми ручками, на пальцах которых красовалось, несколько колец, стоимостью в несколько не самых бедных кварталов, раскиданных в дальних уголках стольного града. – Всему, что мы намерены делать во имя войны, придется подождать до завтра, сегодня мы празднуем равноденствие, и горе тому, кто не чтит традиций своего народа.

– Его Величество, Светлый Суравийский король Олин, распорядился пожаловать сюда три бочки вина из своих личных запасов, чтобы в эту ночь в Хартуме каждому из вас спалось немного теплее!

Толпа поддержала его слова одобрительными возгласами, и тысячи глаз стали жадно шарить по площади, выискивая заветные бочки, украшенные королевскими знаками. То, что бочки оказались самыми обыкновенными, возможно даже пылившимися вовсе не в королевских погребах, а в грязных, душных подвалах дешевой харчевни не остужало аппетиты разгоряченного люда.

Уриил, жрец Огму, повернул к Виконту своё худое лицо.

– Думаете наняться солдатом?

– Я и так состою на вечной службе, – оскалился Барбаду.

– Похоже, ты забыл, в каких местах находится мой отец, а если королевские гонцы не врут, очень скоро большая часть Шапаллохов подвергнется внезапным налётам. Кажется, за несколько лет, я впервые лично заинтересован в исполнение приказа, и уже успел подзабыть каково это на вкус.

– Что именно?

– Делать то, что хочется! – Виконт закурил очередную из своих гадких самокруток, и, выдохнув густой, едкий дым в лицо жреца, отрывисто засмеялся..

*****

Гамаркан. Хаитское княжество

– Пошла прочь, старая! – прикрикнул сердитый солдат, стараясь перекричать истошное завывание псов. Черничные тучи пронзила первая молния, одинокая предвестница надвигающейся грозы. Лес, раскинувшийся перед людьми как на ладони, казался пустым и молчаливым, деревья, словно насупившиеся великаны угрюмо перескрипывались между собой, укрывая косматыми ветками нетронутые тропинки.

Если бы княжна выглянула из шатра секундой позже, она наверняка даже не заметила бы женщины, которую столь бесцеремонно пытался выпроводить из лагеря Ливерстон Гулдер. Вообще- то все привыкли называть его «Папашей Гулдом», он присматривал за собаками и знал десятка два не слишком приличных песен, но сейчас на его круглом, простодушном лице, играли недобрые желваки.

– Что происходит? – красивым, не по девичьи строгим голосом поинтересовалась Оливия ЛаМэй.

– Княжна? – Гулдер огорчённый ещё и тем, что ему вновь случилось привлечь внимания молодой княжны, которой в столь раннее утро следовало бы ещё нежиться в тёплой постели. Так недалеко разбудить и молодую принцессу, и тогда ещё до обеда все оставшиеся в лагере собаки, будут тоскливо смотреть в сторону леса, уклоняясь от назойливой ласки высокородных девиц.

Тянуть девочек в лес, было не самой лучшей идеей, жаль только сильные мира сего, довольно редко прислушиваются к мнениям малообразованных собачников. Папаша Гулд не скрывал раздражения ещё потому, что охотничий лагерь, укреплённый достаточно для сдерживания небольшого войска, отчего- то проспал хромую, подслеповатую старуху. Даже собаки залаяли лишь в последний момент, когда старая стерва, треща ветками, буквально вывалилась из ближайших кустов.

– Зачем ты пугаешь эту бедную женщину? Помоги ей подняться на ноги и проследи чтобы её как следует накормили! А ещё вели разбудить Алишу, я обещала, что до завтрака научу принцессу плести хаитские косы лесных дев.

– Помилуйте княжна, но я дам ей кунжутовую лепёшку и пусть убирается ко всем чертям! Ваш отец, с Его Величеством Тюдором могут вернуться в любую минуту, и у меня есть тысяча более важных дел, чем следить за бродяжкой! – завопил Гулдер, кипящий негодованием, словно забытый на огне котелок.

– Тогда я сам займусь этой женщиной, бездушный ты дровосек! С напускным возмущением, Оливия ловко вынырнула из палатки и прежде, чем Папаша Гулд успел что либо возразить, княжна уже обхватила костлявую и холодную, словно камбала, ладонь нищенки. Гулдеру показалось, что старуха подленько улыбнулась ему своей победосной, беззубой улыбкой, и собачник досадливо сплюнув, побрёл вглубь лагеря. Не его делом было давать советы человеку, которому в скором времени, возможно, придётся вершить судьбы всего государства. Папаша Гулд преуспел в воспитание собак, и не стремился к пониманию того, без чего он мог вполне обойтись в повседневной жизни. Над безмолвным лесом мелькнула вторая молния.

****

Шабали-Шинайский хребет. Шапалохские горы.

Абаллох стоял на краю широченного горного плато укрытого в тени Пика Дамтура, чьё безграничное величие, здесь, в Верхогорье ощущалось едва ли не сильнее и больше чем на твёрдой почве. Подставив лицо обжигающему горному ветру, который жители предгорий именовали «паторок», старый воин с молчаливым одобрением наблюдал за полётом молодого орла, устроившего воздушный танец в центре оранжевого шара, медленно ползущего вниз.

Колючие, крупные снежинки вырывались из распахнутой форточки сталистого неба, а надменно гудящий паторок бахвалился перед горами, что зима никогда окончательно не покинет этих дивных земель.

Абаллох и сам бы с удовольствием остался среди заснеженных хребтов с быстрыми прозрачными речушками, в которых плескалась непуганая горная форель, а по влажному берегу неторопливо и чинно прогуливались дикие гуси. В тех местах, где прошла жизнь немолодого стерха, лишь вождям да верховным шаманам позволялось возводить жильё на берегу рек, только те перемёрзшие, узкие ручьи мало чем напоминали здешние проворные и шустрые побеги, сверлившие горы от пика к самому подножью.

Абаллох услышал позади себя тяжелые шаркающие шаги и обернувшись, встретился с мрачным взглядом Абудиафата, или Откликнувшегося на Зов, как с недавних пор требовал величать вождя полусумасшедший шаман Дархэ кос Тархан, который по великому стечению судеб вознесся до второго человека племени. Поглаживая грубую рукоять шестопёра, висевшего в нескольких ладонях от земли, вождь глубоко вдохнул свежий морозный воздух и прикрыл глаза. Накидка из скального барса, красовавшаяся на его широких плечах распахнулась, подставляя обнажённую грудь порыву леденящего ветра, но Абудиафат лишь расплылся в блаженной улыбке, не предпринимая малейших попыток укрыться. На последнем совете племён Абудиафат Тамирак провозгласил себя первым стерхских императором, и на удивление, желавших оспорить это решение было немного.

Хотя вождь был уже немолод, он прожил едва ли половину уже отмеренного Абаллоху и всегда прислушивался к мудрости, которую постиг его более зрелый соплеменник.

Так было раньше. Так было до свержения старого верховного, до той ночи, несколько лун назад, когда Дархэ кос Тархан бросил вызов предыдущему шаману племени Снежного Барса, луноликому Сизару, упокой Шагал его бренную душу.

Слишком долго многие поколения его племени ждали перемен и сейчас когда колесо судьбы сделало плавный оборот их не могли испугать испытания, уготованные им, ибо их дети и внуки готовились к этому с самого рождения. Древние легенды, рунами высеченные на каменных скрижалях повествовали о дне, когда их древний, но не забытый бог, протрубит в свой громогласный рог, чтобы созвать своих детей на последнюю битву. Битву, в которой им были уготованы благодатные земли, отнятые у них несколько сотен лет назад.

И только одно лишь это могло объединить разрозненные, разобщившиеся племена, разбросанные в самых отдалённых и темных горных ущельях. Немалого труда стоило Абуидиафату разыскать их всех и убедить присоединиться к великому сходу, рассказав о черной молнии расколовшей горную гряду, предсмертный стон которой и был долгожданным знаком рога их божественного отца.