Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Конотоп – город трезвенников.

Неотвязный свет прожекторов пришпилил мою тень на стену. По мере приближения к дыре, силуэт сокращается, подёргивая полями шляпы на ходу, а вот уже и утонул во мгле пролома…

Не хватает сбережений на машину времени? А и хрен с ней, попробуйте пешком. Сейчас шагну вслед за своей пропавшей тенью и окажусь в таких средневековых непролазях и тьмах…

– Софокл! Эсхил!

Опаньки! Шаг получился чересчур широким, я проскочил по самую античность, нет?..

– Эсхил! – хрипло надрывалась чёрная тень, сливаясь со слякотным мраком ПМСных задворков шагах в двадцати от чёрной дыры.

Моя? Нет, эта пониже и круглее. К тому кепка и кожаное пальто.

– Чё встал? Тебя звали? Бутта понятие имеешь про Софокла.

– Вы правы, дальше Аристофана я не углублялся.

Он икнул и чуть покачиваясь, но решительно, заступил мне путь.

– Ты кто? – пахнул он винищем.

– Прохожий… А вас что привело сюда?

Он словно и не услыхал вопроса.

– Софокл… Эсхил… – умильно вторил сам себе. – Да, да… Эсхил… Аристофан! А ещё?

– Ну ещё Еврипид.

– Точно! Еврипид! – со слезой воскликнул он, а следом, с прежним самозабвеньем, простонал, – Софоо-о-кл…

Мы стояли друг напротив друга, словно сошедшиеся после разлуки Санчо Панса и Дон-Кихот. Санчо, в молчании, сокрушённо понурился. Козырёк кожаной кепки клюнул меня в переносицу.

Проклятье, Санчо! У меня ведь поднято забрало…

– Художник я, – горестно поведал он, подняв голову, – а сюда на два месяца.

И новый кивок-клювок… На два месяца из нарко-два для излечения от алкогольных склонностей… Теперь я знаю чья вдохновенная кисть творила ту несмываемую надпись на заборе…

Эx, Санчо, Санчо!.. Любой сопьётся, коли не с кем про Софокла перемолвиться. И бисер есть, да метать не перед кем…

Нет, надо уходить… туда, за горизонт, к далёкому, как детство, лукоморью, где высится заветный дуб с дуплом, чтобы шептать в него свои давно уж никому не нужные цитаты и имена забытых мудрецов…

План безупречен, но как насчёт деталей? Например, куда?

Ну во-первых, туда, где тепло – хватит с меня обморожений, а во-вторых, где есть море и горы… Крым не подходит – горы низковаты, к тому же он занят Ольгой. Следуя карте, палец скользит к следующему морю. Баку? Какая разница…

Получив причитающийся мне отпуск в строительном цеху «Мотордетали», я написал заявление на увольнение. Но прежде чему уехать, оставалось ещё одно дельце. Обещание данное мною трём незнакомцам в ресторане – наведаться в город Львов…

Чем ближе ко Львову, тем медленнее шёл поезд по склонам Карпатских гор с вертикалями колонн высоких тёмных Смерек-Елей, но под вечер довёз таки до места назначения… В ячейке камеры хранения я оставил свой портфель, где, кроме гигиенических необходимостей, притаилась также серая полузимняя кепка. По городу пройдусь налегке, в своей агентурной шляпе.

Львов красивый город, в нём немало памятников старинной архитектуры и улиц мощёных булыжником. Недаром именно здесь снималась 4-серийная Советская экранизация Трёх мушкетёров. Просто пришлось стараться, чтобы трамвайные рельсы не попадали в кадр.

Никаким видом транспорта во Львове я не воспользовался, а пошёл пешком… Куда? К Оперному театру, разумеется. Моё обещание исполнено, во Львов я наведался, но отнюдь не собирался бегать по улицам и приставать ко встречным: —«А вы, случайно, не проезжали через Конотоп два года назад, после того как откинулись с Зоны?» Я ж не полудурок. Я шёл культурно и приятно провести время, потому что поезд на Киев отправлялся ровно в полночь…

Оперный театр во Львове – просто загляденье, настоящий дворец; молодцы построившие его Поляки. Но насчёт приятности, то фиг я угадал – там шла опера современного местного классического композитора о крестьянских волнениях XVI-го века. Творение в стиле «поедят!» Однако назвался груздем – полезай в кузов, и я отсидел от звонка до звонка.

К полуночи я вернулся на вокзал, открыл ячейку камеры хранения и расстегнул стоявший в ней портфель. Шляпу я положил на пол ячейки, а себе на голову плотно насадил серую кепку из портфеля. Затем я застегнул его, вынул из ячейки и нежно прикрыл дверцу, да ещё и хмыкнул, когда представил ощущения последующего её открывателя при встрече взглядом с одинокой шляпой без головы. Иди и думай что подумать…

Вернувшись в Конотоп я принялся наносить прощальные визиты – к брату Саше на Сосновскую, к сестре Наташе На Семь Ветров, вот только на Декабристов 13 не пошёл. Всё-таки я полудурок…

Наташа на прощанье сделал мне богатый подарок – новое зимнее пальто серого сукна с каракулевым воротником. По-видимому, на Гену размер не подошёл, а мне оказалось впору.

Ещё я сходил в ЗАГС, чтобы мне в паспорте поставили штамп о разводе с Ирой, но меня послали в нежинский ЗАГС, по месту заключения брака. Нежинский ЗАГС, в свою очередь, потребовал справку из Конотопского народного суда, где расторгался наш брак.

– Послушайте, – сказал я, – у вас уже записано, что она со мною развелась. Поставьте мне штамп на основании её развода и дело с концом.

– Такой записи нет. Она к нам не обращалась.

Вот так они меня оглоушили. Пришлось ехать в Конотоп, брать справку в суде и везти обратно…

Мотаясь электричками туда-сюда, я думал: опояшется ли экватор километражем наезженный мною в поездах? Ещё я думал: почему Ира столько лет не ставит в своём паспорте штамп о разводе? Наверное, чтобы добавить остроты? ощущений в своих отношениях с другими. Типа как бы по-прежнему наставляет рога своему мужу-геологу пока он в отъезде. А потом я вдруг понял отчего мне всегда нравилась сцена финального прощания Д'Aртаньяна с Рошфором в романе Двадцать Лет Спустя:

– Иди, старый дьявол, – с грустной улыбкой произнёс Д’Артаньян, глядя вслед удалявшемуся Рошфору. – Иди. Всё равно, нет уж больше Констанции…

Я понял, что Констанция – это Ира и я. Только не по отдельности, а вместе. Констанция – это мы, когда ещё мучили друг друга своей глупой любовью…

Потом я поехал в Сумы. Сводил Леночку в кино наФанфана-Тюльпана, только в этой роли был уже Ален Делон.

В парке мы покормили лебедей, бросали им с высокого моста кусочки пирожка с капустой, потом и сами сходили в ресторан. Для неё там всё было в диковинку.

Она проводила меня на вокзал и расплакалась на прощанье. Красивая, на мать похожа, только волосы как у меня…

~ ~ ~

На следующий день я пошёл на улицу Гоголя 25 и отдал Саше Плаксину свой чёрный дембельский дипломат заряженный словарями и ещё парой книг. Мы условились, что он вышлет их мне, когда где-нибудь обоснуюсь и сообщу ему адрес…

Конотоп провожал меня угрюмым холодом и ветром, но пальто от Наташи грело очень даже хорошо и я поехал в Нежин, чтобы вернуть Жомниру книгу рассказов Селинджера. Спортивную сумку с одеждой и прочими вещами я запер в камере хранения на вокзале и, с одним только портфелем, поехал на улицу Шевченко.

На мой звонок дверь не открылась, наверно, он и Мария Антоновна вышли куда-то в гости. Тогда я поехал в центр города, в новый кинотеатр «Космос» напротив универмага. Там крутили какую-то фигню про Синдбада-морехода производства студии «Узбекфильм», но мне просто нужно было убить время.

Я сел и поставил портфель под сиденье. Место слева заняла женщина моих лет, по наклонному проходу справа бегала девочка лет четырёх. Её мать, сидевшая в передних рядах, звала ребёнка вернуться, но она не слушалась, а всё бегала и кричала каждому из входящих зрителей: «папа!», но его среди них не было.

На пару рядов выше и метров на пять левее, сидели пара лётчиков в офицерских бушлатах. Один из них начал здороваться с моей соседкой, но как-то по-хозяйски и с подковыркой.

Начался фильм и Синдбад оказывался то на море, то в пещере, то фехтовал саблей рядом с древними стенами Самарканда на фоне высоковольтной линии электропередач.

Фильм наконец-то кончился, я поднял свою кепку с колен и одел её на голову. Соседка слева обронила свои тонкие перчатки поверх сукна пальто у меня на коленях.