Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

По пути домой я познакомился и подружился с моим одноклассником Витей. Фамилия его звучала чуть жутковато, хотя это вполне нормальная Украинская фамилия – Череп. Основанием для нашей скорой дружбы стал факт попутного шагания вдоль улицы Нежинской, на которой он тоже жил, но немного дальше, возле Нежинского магазина, расположенного на равном удалении от концов улицы.

На следующий день я попросил Альбину Григорьевну пересадить меня на последнюю парту в левом ряду, к Черепу, потому что мы с ним соседи и сможем помогать друг другу в приготовлении домашних заданий. Класрук уважила столь вескую причину и я покинул опасное соседство с Зоей.

За предпоследней партой, перед нами с Витей, сидел одинокий Вадик Кубарев и эта ситуация тут же вылилась в наш дружеский тройственный союз. Фамилии, есессна, использовались лишь со стороны учителей, а среди учеников Череп непременно становился «Чепой», Кубарев превращался в «Кубу» и так далее. Какая мне досталася кликуха? «Голый», или «Гольц»? Ни та, ни другая, потому что если тебя зовут Сергеем, никто не станет парится с фамилией и ты для всех автоматически становишься «Серым».

Дружба – это сила. Когда нас трое, даже Саша Дрыга не слишком наезжает… Дружба – это знание. Я поделился высокими образцами поэтического творчества, что не вошли в школьную программу, но известны были наизусть любому пацану на Объекте: и «Себя от холода страхуя, купил доху я…», и «Огонёк в пивной горит…», и «Ехал на ярмарку Ванька-холуй…», а также прочие короткие, но цветистые примеры рифмованного фольклора.

В рамках культурно-филологического обмена, мои друзья растолковали мне значение таких устоявшихся Конотопских выражений как «Ты что, с Ромнов сбежал?», или «Пора тебя в Ромны отправить», потому что в городе Ромны, за семьдесят километров от Конотопа, находится областная психушка для чокнутых.

~ ~ ~

В то утро стих звяк битков по копейкам. В то ясное апрельское утро ребята стояли и спорили, и никто никого не слушал, все ждали подтверждения радостного слуха про ошибку допущенную вчера Центральным Телевидением в программе новостей Время. Глупая ошибка. Потому что один парень слышал от ребят школы № 10, что вчера вечером какой-то человек опустился на парашюте в Сарнавский лес на окраине Конотопа. И скоро приедет Саша Родионенко, он же Радя, из Города, куда недавно переехала его семья, но он продолжает учиться в нашей школе. Вот погоди, Радя точно знает, он подтвердит.

Я помнил полёт Гагарина, и как вскоре после него Герман Титов летал по орбите весь день, а вечером казал: —«Всем спокойной ночи. Я иду спать». И отец восторженно хихикнул и сказал настенному радио: —«Во, дают!»

Наши космонавты всегда были первые, а мы, младшеклассники, криком доказывали друг другу кто из нас первым услышал объявление по радио про полёт Поповича, или Николаева, или первой женщины-космонавта Терешковой…

Саша Родионенко приехал, но ничего не подтвердил. Значит это правда. А программа Время вовсе не ошиблась. И солнце померкло в трауре…

Космонавт Владимир Комаров…

В спускаемом модуле…

При входе в плотные слои атмосферы…

Погиб…

Потом приехал отец, а спустя неделю контейнер с нашими вещами с Объекта прибыл на Товарную станцию и был оттуда привезён грузовиком на Нежинскую № 19, чтоб выгрузить во двор и шкаф с зеркалом на двери, и раскладной диван-кровать, и два кресла с деревянными подлокотниками, и телевизор, и всякую другую утварь. Прибыл даже старомодный диван с дерматиновой спинкой, для которого места в хате совсем не нашлось.

(…все мои чувства уместятся в двух словах – «бескрайний ужас» от одной лишь мысли: как могли десять человек—две семьи плюс общая Баба Катя—размещаться и жить в одной кухне и одной комнате?

Но тогда я ни о чём таком не думал, потому что раз это наш дом и мы живём как мы живём, то по-другому и быть никак не может, всё так, как надо, живу я здесь, вот и всё тут…)

На ночь, мы с Сашкой укладывались на раскладном диване, в ногах у нас— Наташа, поперёк, а ноги положены на стул придвинутый вплотную. Нам с братом приходилось подживать свои чуть не на полдивана, а то Наташа начнёт бурчать и ябедничать родителям на их кровати под стеной напротив, что мы брыкаемся. Ничего себе, а?!. Она может вытянуть ноги насколько хочется, а когда я предлагаю поменяться местами – только носом крутит…

Семья Архипенко и Баба Катя спали на кухне.

Параллельно Нежинской, метров за триста, шла улица Профессийная, одна сторона которой была просто бесконечной стеной из высоких бетонных плит, что отгораживала Конотопский Паровозо-Вагоно-Ремонтный Завод. Но в нормальном человеческом общении это название заменялось кратким и благозвучным КаПэВэРЗэ. Завод послужил причиной тому, что часть Конотопа по эту сторону Путепровода-Переезда именовалась Посёлком КПВРЗ, или же просто Посёлком.

По ту сторону завода такая же плито-бетонная стена отделяла его от множества железнодорожных путей Конотопской Пассажирской Станции, а также прилегающей Товарной, на которой длинные товарные составы дожидались своей очереди тронуться по своим разным направлениям, потому что Конотоп – крупный железнодорожный узел.

Товарняки не только ждали, но и формировались в Конотопе. Для этого на Товарной станции имелась сортировочная горка – насыпь с пологим уклоном, на несколько метров выше остальных рельсовых путей, куда маневровый локомотив втаскивал вереницу товарных платформ и вагонов, от которой там отцепляли сколько требуется и он подталкивал их катиться обратно, вниз с горки. Поодиночно, или сцепками скатывались они, перенаправляясь стрелками на нужные сортировочные пути, визжа железом тормозных башмаков, гахкая об уже отсортированные вагоны, под невнятные крики громкоговорителей на столбах с докладами про тот или другой состав на том или ином сортировочном пути. Однако днём симфония сортировочной горки не слишком донимала, её трудовой пульс отчётливо всплывал уже на фоне ночной тиши, когда стихает шум прожитого дня…

Независимо от времени дня и ночи, когда ветер дул со стороны близкого села Поповки, воздух наполнялся характерным ароматом отходов тамошнего спиртзавода, этот атмосферный феномен сентиментальная часть населения Посёлка окрестили Привет Поповки, звучание нежней, чем Hugo Boss… Не то, чтоб смрад совсем уже смертельный, но особо так лучше не принюхиваться, во всяком случае, насморк по таким дням был типа как благословение.

– У бедя дасббогг.

– У, блин, везунчик!

Улица Нежинская связывалась с Профессийной частыми улочками. Первой из таких транспортных артерий являлась (считая от школы № 13) улица Литейная, поскольку выходила к бывшему литейному цеху на заводской территории, но впоследствии упрятанному за бетонную стену.

Затем шла улица Кузнечная, предлагавшая выгодный обзор высокой кирпичной трубы заводской кузни, за той же высокой стеной.

Потом от Нежинской ответвлялась (это уже миновав нашу хату в № 19) улица Гоголя, невзирая на отсутствие великого классика по ту или иную сторону стены Завода.

Перечисленные три улицы отличала некоторая прямота, но дальнейшая сеть проулков перед и после Нежинского магазина представляли нескоординированную неразбериху, которая, в конечном итоге, тоже выводила к бетону стены, если знаком с навигацией в их фиордах и шхерах…

Нежинский магазин удостоился такого имени за то, что стоял на улице Нежинской и был самым большим из трёх магазинов на Посёлке. Которые помельче именовались по их номерам. Нежинский магазин занимал одноэтажное, но высокое кирпичное здание и проезжий двор со складскими сараями. Он состоял из четырёх отделов, каждый со своей отдельной дверью на улицу. Замутнённые течением времени жестяные вывески над дверями указывали куда за чем заходить: «Хлеб», «Промышленные товары», «Бакалея», «Рыба-Овощи».

«Хлеб» открывался утром и работал до того момента, пока не раскупят батоны белого и кирпичики чёрного, после чего отдел спокойно запирал свои опустошённые полки. Во второй половине дня, по прибытии крытого жестью грузовика-фургона Конотопского хлебзавода с надписью ХЛЕБ на борту, который привозил следующую партию кирпичей-батонов, отдел был вынужден открываться снова на час-полтора.

Следующий, он же самый просторный из магазинных отделов—«Промышленные Товары»—чьи две, симметрично расположенные по обе стороны могучей двери, широкие витрины были многозначительно украшены изнутри белыми коробочками притиснувшейся к пыльному стеклу сигнализации о взломе. За товарами, потемневшими в пожизненном заключении под стеклом витрин-прилавков, присматривали три работницы торговли в полуживом от скуки состоянии, потому что за весь день к ним заглядывали от двух до трёх посетителей. Обитатели Посёлка за товарами промышленной отрасли предпочитали съездить в Город.

Но две продавщицы в отделе «Бакалея» трудились весь день как пчёлки. Иногда к ним даже выстраивалась очередь, особенно по дням, когда в отдел завозили масло, и ножом устрашающих размеров они шматовали его громадный жёлтый куб водружённый на прилавок рядом с весами, чтобы завернуть в рыхло-синюю бумагу твои двести грамм.

А когда в «Бакалею» заходил рабочий Завода КПВРЗ, его обслуживали вне очереди, потому что копейки зажатые у него в кулаке уже неоднократно пересчитывались—точняк на бутылку, без сдачи, хоть штангельциркулем проверь. К тому же, ему надо быстрее вернуться на рабочее место, даже замазутченную спецовку не переодел, потому что ж товарищи ждут.

Выбор водок в отделе был довольно обширным, всевозможных оттенков и наименований—«Зубровка», «Ерофеич», «Ещё по одной…» и так далее—но люди покупали только «Московскую» с бело-зелёной этикеткой.

Заключительный отдел, «Рыба-Овощи», бережно хранил запах сухой земли от проданной в прошлом году картошки и совместную дрёму початой бочки солёных огурцов и запылённых пустых полок, а потому вообще не открывался.

А за Нежинским магазином шла улица Слесарная, и улица Колёсная и, в неисследованных ещё глубинах Посёлка, другие улицы, переулки, и тупики…

~ ~ ~

В первое же воскресенье после нашего приезда Тётя Люда вывела меня с сестрой-братом по улице Кузнечной на Профессийную, единственную заасфальтированную улицу Посёлка. По ней мы двинулись в направлении Базара и через пять минут приблизились к цели – Клубу КПВРЗ с киносеансом для детей в три часа дня.

Клуб Завода представлял собой импозантное здание из двух этажей, но высотой в четыре. Кирпичную кладку его стен и окон отличало множество выступов, арок, столбиков типа кружев из старо-копчёного кирпича. Бетонная стена Завода не упустила заграбастать и заднюю сторону Клуба. На небольшой площади перед его входом стояла Главная Проходная Завода, в таком же изощрённо дореволюционном стиле кладки, напротив модернистского сооружения нормальной двухэтажной высоты – стеклянистого куба Заводской Столовой рядом с бюстом революционера-конотопчанина Степана Радченко на чахлом газоне.

Мы вошли в высокий вестибюль Клуба КПВРЗ полный разновозрастной, но одинаково крикливой детворы в очереди к небольшому окошку в обитой жестью двери билетной кассы. Какой-то пацан, по виду второклассник, завёлся канючить 10 копеек на билет у Тёти Люды, но она гаркнула разок и он заткнулся. Её заметно наслаждала царящая вокруг атмосфера и возможность окунуться в этот галдёж малолеток перед дневным сеансом.

Так я узнал маршрут в Клуб, где, среди прочего всего, находилась библиотека Завода в двух просторных залах. Столы в первом ломились под широкими и толстыми слоями подшивок центральных газет и городской Радянський Прапор более скромных габаритов. Сквозь стекло дверей в высоких шкафах выглядывали знакомые ряды никем не читанных работ Ленина-Маркса-Энгельса и прочие многотомники такой же популярности. Следующий зал заполняли привольно расставленные полки с книгами для нормального чтения. Излишне долго объяснять, что я мгновенно записался, потому что пара полок с затрёпанными сказами в пионерской комнате школы фальсифицировали суть и назначение библиотек.

Первого мая наша школа вышла на общегородскую праздничную демонстрацию. Колонна школы оживлялась красочностью парадной формы юных пионеров (верх – белые рубашки, красные косынки галстуков, низ – чем темнее, тем лучше) и бесформенными прикидами учащихся старших классов, что декорировали шагающе-орущую толпу более весомыми украшениями из голов Членов Политбюро Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза насаженных на оструганные палки в красной краске под чёрно-белыми портретами руководящих лиц, по одному на группу из трёх-четырёх Членоносцев, сменяющих друг друга, пока не смоются, свалив почётный долг на самого тупого.

Под предводительством группы педагогов сплотившихся, словно личная охрана, вокруг Директора, мы прошагали по выбоинам в булыжном покрытии улицы Богдана Хмельницкого до Базара, где Профессийная делилась своим асфальтом со спуском в туннель Путепровода. Бетонированный подъём в конце туннеля вливался в Проспект Мира тянувшийся к далёкому мосту в высокой насыпи железнодорожного полотна, чтобы пройти под ним, миновать жилмассив пятиэтажек, Зеленчак, и достичь центра города – Площадь Мира. Касательно затронув Площадь Мира, Проспект Мира отделял её от здания Горсовета, укрывшегося сквером из густых Каштанов, напротив гранитного кольца фонтана посреди отделённой Площади, который никогда не работал, чтобы не закрывать вид на замыкающее Площадь здание Кинотеатра Мир, чьи фасадные ступени тоже, кстати, из гранита, но он работал без выходных.

Средняя из трёх Каштановых аллей сквера, идущая прямиком к ступеням входа в Горсовет баррикадировалась, на время демонстраций, высокой красной трибуной, мимо которой и проходил весь город в праздничных колоннах, кроме жильцов пятиэтажек окруживших Площадь, которые наблюдали эти демонстрации со своих балконов, свысока. Сперва мне было завидно, но вскоре попустило…

По пути к Площади Мира, колонне школы № 13 часто приходилось останавливаться всерьёз и надолго, дожидаясь пока школы с предыдущей нумерацией подтянутся и пройдут вперёд. Но трудовые коллективы пропускали нас, такие как Локомотивное Депо, или Дистанция Пути Юго-Западной Железной Дороги, как стояло белыми рельефными буквами из пенопласта на малиновом бархате щитов на велосипедных колёсах во главе их колонн. Из-за демонстрации ни одно средство передвижения и носа не смело показать на всём протяжении Проспекта Мира, ни трамвай, ни грузовик, ни даже легковушка. Только люди, множество людей, шагающих пешком в потоке колонн во всю ширь Проспекта или запрудивших тротуар и стоящих, как живые берега, глазея на общее течение, что делало Первомай таким особенным и непохожим на другие дни.

При выходе на широкую Площадь Мира, мы вдруг переходили с торжественного марша на фривольную рысь и как бы бежали в атаку, задыхаясь от смеха и бега, со скособоченными Членами, потому что как всегда случилась какая-то перепутаница с колоннами и нас передержали. А поскольку школа № 13 была предпоследней среди школ города, то к моменту когда мы, смешавшись с галопирующим табуном школы № 14, миновали красную трибуну, репродукторы выкрикивали сверху: —«На Площадь вступает колонна Конотопского Железнодорожного Техникума! Ура, товарищи!»– И приходилось уракать не себе.

После Площади Мира дорога миновала вход в Городской Парк Отдыха и сворачивала вправо, под уклон к улице Ленина, но мы не опускались до такого. В ближайшем переулке мы сваливали Политбюрократических Членов и полотно красных транспарантов на грузовик, который вёз их на Посёлок, под замок в комнате Завхоза школы до следующей демонстрации. И мы тоже отправлялись обратно, пешком, далеко огибая Площадь Мира, потому что проходы меж окружающих её домов преграждали пустые автобусы, лоб в лоб, а по широкому безлюдью вокруг фонтана лениво бродили фигуры одиноких ментов.

И всё же это был праздник, потому что перед выходом на демонстрацию мама уделяла каждому из нас по пятьдесят копеек, с которых даже оставалась сдача. Пломбир в тонкой бумажной обёртке стоил 18 коп., а Сливочное вообще 13. Женщины в белых халатах продавали мороженое из своих фанерных ящиков с двойными стенками на каждом перекрёстке Проспекта Мира свободного от передвижения всех видов транспорта.

Когда я вернулся домой, учащиеся в белых рубашках и нарядных красных галстуках всё ещё шагали вдоль Нежинской растекаясь с демонстрации по улицам Посёлка. И тогда я совершил первый подлый поступок в моей жизни. Самый первый. Я вышел за калитку нашей хаты и выстрелил из своего шпоночного пистолета в ни в чём не повинную белую спину проходившего мимо пионера. Он погнался за мной, но я убежал во двор к Жулькиной будке, так что он побоялся войти и только обзывался в открытую калитку под ответный лай рвущего свою цепь Жульки…