Невыдуманные рассказы

А я шёл по бульвару тоже в коже! Мой вильнюсский друг и учитель Слава Евдокимов подарил мне своё знаменитое кожаное пальто, которое сводило с ума и покорило не одну литовскую богемную красавицу. Правда, за эти бурные годы пальтишко несколько поистрепалось, и если принять во внимание, что его носил ещё дедушка Славы, то можно только диву даваться, как оно вообще не распалось на куски. Время от времени его надо было натирать чёрным сапожным кремом и драить жёсткой обувной щёткой. В общем, вид у него был достаточно приличным. Только многих почему-то смущал запах, особенно в транспорте.

А ещё мой друг подарил мне мутоновую шапку. Коричнево-рыжий пирожок. Этот мутоновый пирожок, похоже, испекли в XIX веке. Тулья у него была такая высокая, что виднеласб с любого конца бульвара. К тому же, пирожок был мне мал на два размера, сидел на макушке – и от этого он казался ещё выше. Вдобавок я носил длинные волосы и бороду.

Поравнявшись с Гафтом, я, как интеллигентный человек, элегантно приподнял свою уникальную шапку и слегка поклонился. Увидев такое чучело, да ещё приветствующее его, Гафт выпучил на меня и без того круглые глаза. Он был явно сбит с толку. Он ещё долго, пока шёл к театру, всё оборачивался в мою сторону. А я специально старался идти медленнее.

***

Всплывает в туманах памяти женщина, образ которой стал для меня почти мифом или легендой. Блондинка, с небесными глазами, с пышной грудью и чувственными чуть припухлыми губами.

Она притащила меня к себе в Лианозово с выставки, вернее из кафе недалеко от ЦДХ, где мы и познакомились. Я произвёл на неё впечатление познаниями в области живописи и вообще искусства. Мы пили водку сначала просто так, потом на брудершафт. После чего она предложила немедленно ехать к ней в Лианозово и продолжить живой разговор об искусстве. Она захотела ехать, чтобы не терять времени, на такси. Денег у меня оставалось мало, но, по моим подсчётам, должно было хватить. Я поделился с ней сомнениями насчёт того, что, возможно, не хватит, но она успокоила меня, сказав, что если не хватит, то она добавит.

Был уже вечер, когда мы весело подкатили к её дому. Поднялись на третий этаж пятиэтажки. Вошли в квартиру. Квартира как квартира. Да и некогда мне было особенно разглядывать. С порога занялись искусством. Причём подруга для утех выбирала самые неожиданные места, кроме дивана. Видно, блюла супружеское ложе, а может быть, так ей было интересней. Особенно ей приглянулась квадратная крышка стиральной машинки. Потом была ванна, кухонный стол, ковёр в гостиной, потом был балкон, и, под конец, мы опять вернулись к исходной позиции на машинке. Наша культурная программа закончилась, когда было около двух ночи. Я уже было собрался прилечь на диванчик и отойти ко сну, на что блондинка, несколько протрезвев и встрепенувшись, заявила, что о ночлеге не может быть и речи, так как скоро должен приехать со смены её муж-милиционер и у него есть пистолет. На вопрос, куда же я пойду в мороз, зимой, в два часа ночи, она ответила, что так будет лучше для нас обоих. Делать было нечего – и мне пришлось выметаться на улицу.

Я вышел и, пройдя несколько кварталов совершенно одинаковых домов, вспомнил о неприятном обстоятельстве: у меня не было денег.

Мелькнула мысль: «Пойти, вернуться и попросить денег у блондинки?» Но я обернулся назад и, увидев лабиринт зданий-близнецов, понял, что найти квартиру любительницы искусства и стиральной машинки просто нереально. Тем более что я не запомнил ни номера дома, ни номера квартиры.

Приходилось выбирать: оставаться в Лианозово и ждать шести часов утра, пока пойдут автобусы, или пилить пешком до Ярославки.

«Ждать на холоде четыре часа – это полный бред!»

К тому же дул резкий пронзительный ветер и гнал мокрую снеговую труху. Порывшись в карманах, я обнаружил, что денег не хватит даже на автобус. Оставалось идти пешком.

Самый близкий путь, который я знал – идти по МКАД. Сколько это будет в километрах, я себе не представлял. Всё равно выбора не было. Я кое-как добрался до кольцевой и пошёл в направлении Ярославского шоссе. Слева дул суровый северо-восточный ветер и бросал позёмку на асфальт трассы. Постепенно вся левая сторона моего туловища стала покрываться ледяной коркой. Шапки не было, и волосы с левой стороны головы превратились в сосульки. Но я шёл…

Виделась мне в тёмном сером пространстве женщина, сотканная из холодного бледного тумана, с ледяным мечом в руке, занесённым надо мной.

Через три с половиной часа я дошёл до своей общаги. Вахтёрша не узнала меня и не хотела пускать. Но потом узнала по голосу и пустила.

Кинулся в ванную и пустил струю горячей воды. Левую сторону тела я почти не чувствовал. Не стал дожидаться, когда ванна наполнится, сбросил с себя одежду и прыгнул внутрь. Горячая вода медленно, но бесповоротно возвращала утраченное телом тепло, и по мере того, как я согревался, в голове стали оттаивать мозги. Я вспомнил вчерашний день, вечер и эту блондинку, женщину, которой я был не нужен, которая утром обо мне и не вспомнит. Мы были и расстались чужими. От близости с ней внутри не осталось ничего, кроме пустоты и холода и ещё ощущения почти детского сиротства и невозвратимой потери. Стало так тяжело! Я набрал воздуха в лёгкие, ушёл с головой под воду и, чтобы заглушить стон и рыдания, закричал в плотную вязкую ткань воды:

– М-о-о-о-с-к-в-а-а-а-а-а!!!

ПЕСНЯ

АЛЁНУШКА

Алёна на кухне варит в эмалированной кружке одно куриное яйцо. Когда вода в кружке закипела, она стала помешивать содержимое чайной ложечкой. Само действие помешивания она производила осмысленно или, точнее сказать, глубокомысленно. По-видимому, Алёна знает некий кулинарный секрет. Иначе невозможно понять: зачем помешивать яйцо в кипящей воде? Я не решился спросить её об этом, поэтому до сих пор нахожусь во тьме невежества.

И вообще Алёна – старушка в своём роде уникальная: она умеет так соединять слова и предложения, что совершенно непонятно, что же она всё-таки хочет сказать. А это, согласитесь, большое искусство. Всякий дурак, мнящий себя Спинозой, может гладко озвучить пару–тройку истёртых временем и чужими губами сентенций. Алёна же Ивановна «ни о какой Спинозе» слыхом не слыхивала, поэтому имеет мозги светлые, ум незамутнённый, в первозданной своей стерильности. Впрочем, иногда там у неё что-то происходит. Слышно какое-то шебуршание: ше-ши-бур-бер-быр-ш-ш-ш. И тогда Алёнушка выдавливает из себя мёртворождённые фразы, аккуратно заворачивает их в полиэтиленовые мешочки и складывает их в пакет для мусора.

Слова, выпущенные из её ротового отверстия, поворачиваются к вам спиной, и вы видите их грязные зады и изнанку. При этом светлые души и живое тепло слов куда-то исчезают.

Но всё же, мне кажется, со временем её мыслительный аппарат начинает сдавать. То есть сам процесс мышления остался таким же, как и в молодые годы. Она и тогда умела облекать суетливые мысли в бессмысленные фразы. Говорила она так безапелляционно и уверенно, с таким умным видом, что окружающим её людям действительно казалось, что она понимает то, что произносит её ротовая полость и поганый язык. Но со временем апломба и самоуверенной наглости поубавилось. Тельце ожирело, лишилось гибкости, стало дряблым и беспомощным. Сквозь обвисшую, поражённую целлюлитом кожицу стали просвечивать злоба и эгоизм.

Она любит и может бросаться словами, и они, вылетая из дырки в её голове, иногда холостыми зарядами пролетают мимо меня, не попадая в цель, а иногда, бессильные и пустые, падают на пол у её ног. Так что, когда я по субботам занимаюсь уборкой, то выметаю с пола кучу бессмысленных, сухих и мёртвых слов. Я их собираю и складываю в коробочку из-под шоколадных конфет «Волшебное чудо», а ночью произношу над ними заклинания и пробую их оживить. Иногда мне это удаётся. Многие слова настолько изувечены, что требуют срочного филолого-хирургического вмешательства и искусства.

Алёнушка обладает ещё одной важной особенностью, которую, в свою очередь, можно считать достоинством: никогда прямо не говорит о том, чего она от вас хочет. Это можно было бы принять за деликатность с её стороны. Но со временем вы понимаете, что такт и деликатность тут не причём. Она шевелит фиолетовыми от злобы губами и произносит: «Я всех вас люблю и жалею». – И вы понимаете, что любит и жалеет она только себя и требует этого от других. Мне кажется, она просто врёт и делает это совершенно бескорыстно, в силу данной от природы склонности. Это просто привычка.

Я человек весёлый и люблю пошутить. Одно время я развлекался тем, что выключал свет, когда Алёнушка заходила в ванную, туалет или на кухню. Но она, в свою очередь, оказалась находчивой и вообще перестала зажигать свет, делая свои дела в темноте. Тогда я нарочно стал включать свет. Светлые этапы у нас перемежаются с тёмными. Столкнулись два стойких бойца, два упрямых, непримиримых характера. Кто кого?! Сейчас мы как раз находимся в «светлом» периоде наших отношений.

Мне кажется, что она больше похожа на старую механическую говорящую куклу, а иной раз (что ещё страшнее) – на уже умершую, но почему-то двигающуюся и говорящую старуху. Куклу можно было бы разобрать на части, открутить башку или заклеить рот пластырем. С говорящими старушками так поступать не полагается, поскольку они от этого делаются ещё злее и свирепее. Поэтому надо всегда держать наготове намордник и палку.

Я даже думаю, что злых старух и стариков надо собирать и показывать в цирке. Приходили бы дети и усталые взрослые люди. Я выходил бы на арену под грохот оркестра в кожаной куртке и высоких ботфортах, в цилиндре с чёрными, торчащими вверх усами.

(N.B. Сейчас перечитал последнюю строчку и понял, что допустил грубую ошибку. Получилось, будто не я с усами, а цилиндр. Так что простите и можете считать, что я выхожу на арену без усов, но зато с длинной чёрной бородой. Эдаким цирковым Шатобрианом.)

Рассаживал бы группу злобных и диких стариков на тумбы. Щелкал длинным чёрным кнутом и кричал «Але-оп!» – и они послушно становились бы на задние ножки, смешно выпучив свои недобрые очи, и делались бы совсем не страшными, мягкими, пластилиновыми. Дети радостно бежали бы на арену и лепили из них то, что они любят и хотят, о чём мечтают. Родители бы умилялись этой картине, и всем бы становилось весело и тепло. Все поют, танцуют, хлопают в ладоши и пускают вверх под купол разноцветные воздушные шары!

И вот, в то самое время, когда пишу эти бессмертные строки, я, кажется, начинаю понимать, для чего нужно помешивать яйцо в кипящей воде. Разгадка, признаюсь, удивляет меня самого: потому что так надо, так правильно. Иначе зачем стоять над горящей плитой и помешивать куриное яйцо чайной ложечкой в эмалированной кружке с кипящей водой? Действительно. Каждый может попробовать и в этом убедиться. И не надо задавать никаких дополнительных глупых вопросов.

Оревуар, мон шер. Я сказал всё и даже больше, чем хотел, но меньше, чем мог, и так, как смог, и иначе не могу.

Чуть позже я всё-таки выяснил у Алёнушки: почему она помешивает яйцо? Её ответ поразил меня ещё больше. Она на совершенно серьёзном глазу сообщила мне, что если не помешивать, то яйцо сварится только наполовину: та часть яйца, которая находится над поверхностью кипящей воды, останется сырой. Этот ответ меня полностью удовлетворил.

ПЕСНЯ

Май. Утро. Городское. Весеннее. В тени домов и скверов застоялась ночная прохлада. День нынче праздничный. Улицы – а заодно памятники, старые деревья и небо – вычистили, подмели и полили из пожарных шлангов. И всё это теперь искрится, сверкает солнечными брызгами, радуется и смеётся. Из динамиков с шипением и хрипом вырывается бодрая струя: «Неба утреннего стяг, в жизни важен первый шаг…»

Беззаботный и лёгкий, болтаюсь по городу. Выискиваю заветные уголки. Забредаю в старинные дворики, в которых ещё не бывал. Перехожу через мосток через шуструю речку Вилейку и дальше по улице Заречной – район художников, работяг и алкашей. Сюда не водят туристов – реставрация, слава богу, ещё не коснулась этих стен своей благородной кистью.

«Слышишь, реют над страною…»

Улица от реки сначала идёт ровно, но, доходя до первого перекрёстка, резко взлетает вверх на бугор и продолжает подниматься до высоких холмов Антакальниса. Если подняться метров на сто, то справа во дворе – небольшой рынок, а сразу за его воротами местный очаг культуры – пивная с романтичным, но вычурным названием «Голубой Дунай». На языке аборигенов – «Ромашка».

«…ветры яростных атак…

Трам-трам та-ра-рам!..»

Место уютное, тихое. Чужие сюда не заходят. Стойки по периметру трёх стен. По-божески разбавленное свежее холодное пиво без лишней пены. Вино и водка – на розлив, по требованию. Немудрёная закусь.

«И вновь продолжается бой,

И сердцу тревожно в груди…»

Классическая пивная в первозданном виде: таких в городе почти уже не осталось. Пройти мимо – просто грех.

Время раннее. Заказал кружечку. Пока жду отстоя – осмотрелся, прислушался.

Хоть и праздник, но клиентов немного. Люди всё солидные, с опытом.

«И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди!»

Вот трое сгрудились слева у стойки. Негромко беседуют, не торопясь прикладываются к бокалам. Тот, что повыше, кудрявый блондин с багровым лицом, в помятых чёрных вельветовых брюках и потёртом дерматиновом неопределённого коричневатого цвета пиджаке, что-то рассказывает приятелям. Те оба в сереньких, местами пятнистых, костюмах и одинаковых кепках – ну точь-в-точь хорьки – увлечённо слушают ошпаренного блондина, изредка вставляя вопросы и замечания, быстро шевелят глазами и мордочками.

«И Ленин такой молодой,