Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник)

– То есть вы хотите сказать, что способны проиграть еще большие куши? – быстро подхватывает Наталья Ивановна, уширяя глаза.

– Я хотел сказать, что способен нажить гораздо больше и без всякого труда своими сочинениями… так как за свои сочинения я получаю деньги… вот и все?

– Ну, еще бы! Я думаю… Тем более теперь вот, вы видели подвиги русской армии и, конечно, их воспоете… Я думаю, это вас извинит все-таки в глазах государя, – растягивая надменно слова, продолжает язвить Наталья Ивановна.

– Я не понял, в каком смысле это сказано вами? – очень удивляется Пушкин.

– В том смысле, что мне писали из Петербурга, из дворца… ведь у меня и тетка, и сестра – придворные дамы, что, я полагаю, вам известно… Я и сама была в молодости при дворе… И если бы в меня не влюбился кавалергард Охотников, фаворит императрицы покойной, то… Но это в сторону… Так вот мне писали, будто царь вам совсем и не давал разрешения ехать в действующую армию и он недоволен за это не только на вас! – предостерегающе разъясняет Гончарова.

– Вам это писали… Вы были так любезны, что обо мне позаботились и запросили тех, кому это известно? – (Слегка подымаясь.) – Я вам за это признателен!.. Но я ведь получил разрешение от самого командующего армией – графа Паскевича! Он писал об этом тифлисскому генерал-губернатору Стрекалову… Все это делалось по форме, как принято у нас… Разве я мог бы поехать вот так, здорово живешь, в действующую армию, хотя бы там и был убит мой младший брат? – очень отчетливо, точно рапортуя начальству, говорит Пушкин.

Однако это не кажется убедительным Наталье Ивановне.

– Вы, конечно, получили разрешение от Паскевича, кто же говорит? Но ведь не от самого государя! От государя вы получили разрешение на поездку только в Грузию, но совсем не в Турцию, – замечает она.

Пушкин нетерпеливо машет рукой:

– Это совершенные пустяки! Государь меня любит.

– Однако, государь не любит, когда свое-воль-нича-ют! – напоминает Гончарова. – Государь любит, чтобы выполняли только его волю, а не свою! И он может вас опять засадить безвыездно в деревню, где вы уже сидели, а между тем вы мечтаете о женитьбе на моей дочери!

При этих словах она приподымает с подушки голову, как бы желая рассмотреть как следует всесторонне такого настойчивого и такого во всех отношениях несостоятельного жениха своей Натали.

– Правда, я был в ссылке и в Молдавии, и в Одессе, и в своей деревне, но сослал меня не этот царь, конечно, а Александр, мой тезка! – вздернуто отзывается Пушкин.

– Благословенный! – строго добавляет Гончарова.

– Для кого как! Может быть, для кого-нибудь, даже и очень многих, он был благословенным, но мне он испортил первую половину жизни! – с чувством говорит Пушкин.

– Как так? Вы… это… говорите об императоре Александре? Об этом ангеле? – Очень пораженная, Наталья Ивановна отрывает от подушки даже и круглые плечи.

– Я не привык целовать руки тех, кто бьет меня арапником! Я себя уважаю! Я не пес! – горячась, бросает полновесные слова поэт.

Наталья Ивановна приподнимается из-под одеяла и садится на своей постели.

– О покойном монархе нашем вы так отзываетесь? И хотите после этого получить руку моей дочери? – говорит она враждебно, надменно, уничтожающе, и Пушкин встает и подбрасывает голову. Однако он не хочет рвать окончательно. Он сдерживается:

– Я вижу, что выбрал очень неудобное время для своего визита, Наталья Ивановна! Прошу меня извинить, если я ухудшаю ваше здоровье, я не хотел этого, верьте мне! Просто моя ссылка – мое больное место… А насчет того, чтобы государь придал какое-нибудь значение моей поездке в Арзрум…

– До свиданья! – сухо и выразительно перебивает его Наталья Ивановна. Руки она прячет под одеяло.

– Желаю здоровья! – откланивается Пушкин и выходит.

После ухода Пушкина Наталья Ивановна некоторое время смотрит на дверь с явным негодованием, потом садится на кровати, ищет у себя на тумбочке колокольчик, наконец, звонит нервически громко. Появляется Софья Петровна.

– Это вы, Софья Петровна… Я думала, Натали.

– Вам Наташечку? – суетится приживалка. – Я сейчас пошлю.

– А Пушкин ушел уже или еще здесь? – раздается гневный вопрос.

– Одевается! – тихо отвечает Софья Петровна, уходя.

Из дверей, ведущих в молельню, высовывается голова первой странницы, за нею видна голова второй странницы.

– Нам взойтить, матушка-барыня? – спрашивает первая.

– Не надо! Зачем вы мне? Идите себе на кухню!

Головы странниц скрываются. Боязливо входит Натали и спрашивает тихо:

– Что, мамаа??

– За Пушкиным тебе не бывать, так и знай! – кричит Наталья Ивановна.

Натали пожимает плечами.

– Мне-то что же? Разве я, мама?….

– Это – картежник и афей! – продолжает кричать Гончарова. – Я не позволю такому войти в мою семью! Даже если бы он и не тебе предложение делал, а кому-нибудь из твоих сестер старших, все равно! Можешь идти… и пошли мне сюда…

Тут в дверь раздается стук и голос Афанасия Николаевича:

– Можно?

– Войдите! – отзывается Наталья Ивановна, но глухой старик не слышит и стучит снова. – Скажи ему, Натали, а то он будет стучать до вечера!

Натали выходит и впускает Афанасия Николаевича.

– Ну вот, наконец-то мы можем поговорить… Здравствуй, душечка, как здоровье? – приветливо начинает Афанасий Николаевич.

– Здравствуйте, зуб болит… О чем вы хотите поговорить? Если все о яропольцах, чтобы я их до последней души заложила в опекунский совет, то напрасно! – сурово встречает старика невестка, а Афанасий Николаевич внимательно вглядывается в ее губы.

– А? Яропольцы? Да, да… Вот именно – яропольцы!.. Это единственное средство! Что же я буду делать, если мое имение – майорат? Остается только благодарить своего умного деда… Хотел добиться пособия от казны в триста… ну, хотя бы в двести тысяч для ведения дел, отказали, ничего не могу добиться… Получил письменный отказ – да!.. Что же я еще должен делать?

– Я вам сказала уже, что своего приданого на ваши аферы я не дам! У меня три дочери, их надо выдавать замуж, а с чем я их выдам? – торжественно говорит Наталья Ивановна.

Слово «замуж» расслышано стариком, он оживляется:

– А? Замуж? Вот, кстати! Замуж!.. Пушкин-сочинитель, мне говорили, сейчас был, от Софьи Петровны я слышал, а вы его оттолкнули! А он был бы для нас клад, клад! Он бы мог выхлопотать нам пособие от казны для ведения дел, – вот кто бы мог, – вот этот бы Пушкин, – он мог бы! Ему, наверно, все министры знакомы! Ведь он везде вхож, – с ним все там, на верхах, за панибрата. Он бы для нас золотой человек был!.. С самим государем запросто говорит, это я в Петербурге слышал! А вот же от нас он ушел, я так слышал, просто сам не свой, и чуть калош не забыл!.. – (Грозит пальцем.) – На-та-ли, нельзя так! Женихов ждешь, а их вот все нет, их всё нет что-то… все нет! Кроме этого Пушкина разве кто присватывался? Ведь нет?.. А выдашь замуж одну, глядишь, и других хорошие люди разберут! В этом деле так: стоит только начать! Лиха беда начало!… А? Или ты ничего не говоришь?.. Торговые люди только почин и ценят!

Наталья Ивановна решительно поворачивается от него к стене:

– У меня зубы болят! – кричит она.

– А? Зубы заболели?.. Монашки заговорили, а я разговорил… Вот как ты! Не хочешь слушать того, кто куда больше тебя на свете жил, и все-е, все, все решительно понимает!.. Или, может быть, на приданом вы с Пушкиным разошлись, тогда другое дело, конечно… Что именно о приданом он говорил? Сколько требует? А?

– Ничего не требует! Еще бы приданого он требовал!