Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник)

– Да, – вот ведь и умный человек, но, признаюсь, я буду рад, когда он наконец уедет! Скажите, пожалуйста, чтобы подорожную и все бумаги ему выправили сегодня же!

– Слушаю, ваше сиятельство.

– А кто, кстати, его невеста, не знаете? Правда, он мне что-то говорил об этом как-то у меня за обедом, но я пропустил мимо ушей и не вспомню.

– Будто бы красавица… Шестнадцати лет, только что начала выезжать… По фамилии Гончарова… Из калужских.

– А-а! Шестнадцати лет и красавица!.. Это кое-что объясняет мне в его странностях… Но Пушкин и шестнадцатилетняя красавица его жена – это… это уж, воля ваша, во-об-ра-жаю, что это такое будет!

И, позабыв на время смертельно раненного Бурцова, покачивая тихо головой, начинает смеяться Паскевич.

Глава шестая

Две смежные комнаты: столовая и спальня Натальи Ивановны в доме Гончаровых в Москве, на Никитской. Комнаты разделены тонкой стеной, и в одной, столовой, сидят за поздним завтраком девицы Гончаровы, Сережа, Катерина Алексеевна, Софья Петровна; в другой, спальне, лежит на диване укрытая до подбородка одеялом Наталья Ивановна, а около нее на стульях сидят две странницы, одетые как монашенки.

Говорят в столовой

– Да ведь граденаплевая материя теперь стала больше идти на шляпки… или даже морелевая, – стремится поведать свою осведомленность в модах Катерина Алексеевна.

– Цвета райской птички желтой, – уточняет этот вопрос Софья Петровна.

– Канарейки, – подсказывает шаловливо Сережа.

На что отзывается важно, как старшая, Екатерина Николаевна:

– Да, да… Будто канарейка, райская птичка!

– Да и цвет ведь совсем не канареечный, хи-хи! – считает нужным развеселиться Софья Петровна.

– А какой же такой еще желтый?

– Вовсе это тебя не касается! Пей кофе и уходи к себе в классную! – прикрикивает на брата Александра.

Но Сережа не сдается.

– А я хочу знать, какого именно цвета в раю бывают птички!

Вздохнув, Катерина Алексеевна говорит о модах на дамские шляпки:

– Нет, Сережечка, это совсем не мужское дело!

– Как же так не мужское? Будто мужчины и в рай совсем не попадают, а одни только женщины! Какие хитрые! – шалит Сережа.

– Надоел! Отстань! – обрывает его старшая сестра, а Натали горячо обращается к Катерине Алексеевне:

– Вчера в театре у Щетининой Лидии шляпка была в мефистофельских лентах! Ах, как не идет! Блондинка, и вдруг – мефистофельские ленты!

– А какие же были ленты? Пунцовые с черными зубчиками или же черные – с пунцовыми? – очень живо интересуется Катерина Алексеевна.

Не менее оживленно отвечает Натали:

– Пунцовые, широкие… и зубчики тоже крупные. Как это совсем не к лицу такой блондинке! И цвет лица от них кажется бледный!

– Ну, что же делать, когда мода такая! – вмешивается Софья Петровна. – Моде ведь не прикажешь, хи-хи-хи? Сделать еще тартинку, Наташечка?

Но Натали морщит свое крупное красивое лицо:

– Не хочу, надоело! Каждый день все одно и то же!

Говорят в спальне

Одна из странниц, сидя в почтительном отдалении от Гончаровой, но наклонясь к ней, насколько может:

– И везде-везде там, в Соловецком, чайки белые, матушка-барыня, такие белые, как кипень, как все равно голуби бывают белые… И вот уже до чего насчитано много их там!.. И ты себе хлебушек ешь, а они округ тебя вьются и крыльями тебя задевают и криком кричат: «Дай! Дай!» Очень явственно… И все им бросают кусочки. На лету ухватят, проглотят и опять: «Дай! Дай!» Так от этих крыл белых везде – все в глазах ангелы небесные будто.

– А святые люди между монахами есть ли теперь? – спрашивает Наталья Ивановна.

– Ну а как же не быть им, барыня-матушка, как же не быть по такому месту? Уж там святость передо всеми обителями в отличку! Ведь остров этот на морях холодных, ледяных, и сколько там монахи на себя трудов на божью обитель принимают, уму непостижимо!.. Также какие из мирян подрекаются поработать святым угодникам Изосиму-Савватию, те тоже там остаются… Рыбка-то, конечно, уж там своя, а ведь хлебушка свово нетути… Да ведь и рыбка – она безногая, сама на берег не выходит, все ее поймать надо. А там же волны подымаются такие видом страшные да холодные, – как же в такой жизни святости не быть? Там и схимников есть несколько, в отдельности по скитам живут… – певуче сообщает странница.

Говорят в столовой

О своих наблюдениях, сделанных накануне в театре, говорит приживалкам Екатерина Николаевна:

– А княгиня Орлова-Денисова – вот уж вывезла моду из Парижа: китайские колокольчики!.. Может быть, при ее небольшом росте это и хорошо, чтобы обращать на себя внимание.

– И действительно обращала! – подхватывает Александра.

– Она вертит туда и сюда своей кукольной головкой и звенит-звенит…

– Своим кукольным языком! – вставляет в тон ей Сережа.

– Не вмешивайся не в свое дело!

– По-ду-маешь, какое дело! – защищается Сережа.

– Чем же она звенела все-таки? – желает представить новую моду Катерина Алексеевна.

– Китайские колокольчики… Они золотые, а язычки и самые верхушечки у них бриллиантовые… – объясняет Екатерина Николаевна. – Только говорили, что в Париже если их и носят, то всего три колокольчика: один справа, другой слева, а третий сверху… Такой треугольник золотой – на бандо надет, а на нем уж три колокольчика… Наша же модница, конечно, должна была показать, что ей и двенадцать нипочем нацепить!

Александра очень бойко показывает, как держалась Орлова-Денисова, добавляя:

– И то и дело головой вертит и звенит!

А Сережа острит:

– Пришла в театр со своей музыкой!

Натали же кокетливо поворачивает голову направо-налево, будто колокольчики уже на ней и звенят.