Прыжок в прошлое

Похоже, от всех странностей происходящего у меня слегка сдвинулась крыша. Я прислушивался к своим ощущениям и не мог в них разобраться. С одной стороны, мне было обидно, что меня используют, не посвящая в правила игры, с другой – меня начал подгонять азарт первооткрывателя. Предложи мне кто-нибудь сейчас прервать приключение, я бы категорически отказался. Если карты уже легли на стол – нужно играть. По идее, у меня должен был случиться шок, как при всякой перестройке сознания. Все происшедшее должно было сделать меня идеалистом, заставить поверить в существование потусторонних сил. Однако ничего подобного со Мной не происходило. Я ощущал любопытство, интерес, но не страх перед этими неведомым знанием. Тем более, что все окружающее и происходящее, даже исчезновение дедка, было совершенно буднично и реально. Никакого ощущения, что я нахожусь «в зазеркалье».

В конце концов, в обычном компьютере виртуальности больше, чем в десятке общающихся с человеком лосей. Не было и ощущения опасности. Тем более что стоял обычный жаркий летний день, злые комары, и мне предстояла дорога, неизвестно насколько дальняя. На краю поляны я нашел густую тень, намазался средством от комаров, улегся на зеленую травку и попытался съесть пирог с капустой. Марфа Оковна тут немного перемудрила. Я уже упоминал, что самым большим дефицитом в ее хозяйстве была пшеница и, соответственно, мука. Она же ради меня пошла на неоправданную жертву, соорудив из муки своего помола этот самый пирог. Съесть его, конечно, было можно, но домашняя ветчина меня порадовала бы значительно больше. В конце концов, я пошел на компромисс: капустную начинку съел с ветчиной, а «крупнозернистое» тесто покрошил птичкам. Оно было не для зубов, почищенных пастой «Блендамет».

Сытый желудок и летняя дрема настроили меня на философский лад, и я начал размышлять о человеческом равнодушии и инертности. Кого из широкой публики интересует, к примеру, лунный грунт или фотографии Марса? Да прилети к нам инопланетяне с официальной миссией, ну и что? Народ посмотрит по телевизору трехминутный сюжет, поахают, обсуждая события, бабульки в подъезде, перепутав, кто к кому прилетел, и через неделю все забудется. В лучшем случае, пара прохиндеев организуют малочисленные народные движения за или против присутствия на нашей планете «чужезвездников» и поведут за собой на митинги ищущих общения и родства душ неполноценных подростков.

Я думал о том, что в конце нашего века удивить и заинтересовать людей почти невозможно. Как бы необычна ни была действительность, художественный вымысел, которым нас пичкает кино и телевиденье, будет ярче и круче. В конце концов, лесной дедок исчез на глазах одного зрителя, а у того же Копперфилда исчезла статуя Свободы на глазах у десятков тысяч. Так что я, по собственному мнению, могу считать себя совершенно подготовленным к любой «виртуальности».

С тем я и заснул, добирая утренний недосып.

Проснулся я от писка комаров, начавших преодолевать химический барьер защитной мази. Солнце заметно сдвинулось на запад, но было все таким же палящим, как и все предшествующие дни. Я закурил и решил послушать новости. В моем необъятном рюкзаке был аудиоплеер с двумя радиодиапазонами. FM здесь ловиться не должен, а на средних волнах что-нибудь попадется. Увы, факир оказался не пьяным, а невменяемым. Сколько я ни гонял настройку, ни одного звука ко мне из эфира не пробилось. В теории такого быть не могло, но на практике бывает все, вплоть до поломки японского плеера. Был, конечно, вариант, что я уже не в своей реальности, но мне не хотелось его пока рассматривать. На этом послеобеденное отдохновение кончилось, и осталось одно – двигаться вперед.

На азимуте, указанном стариком, я обнаружил заросшую жесткой травой тропинку. Как часто ею пользуются люди, я не знал. Мой опыт лесной жизни ограничивался редкими походами за грибами в людные подмосковные леса.

Вероятно, внутренняя тревога, как я ни старался ее успокоить, у меня все-таки присутствовала, и я вглядывался в обочины, надеясь увидеть обычный бытовой мусор: сигаретную пачку, пустую бутылку, полиэтиленовый пакет. Пока ничего похожего мне не попадалось. И вообще не попалось ничего, как будто здесь не ступала нога современника.

К вечеру я прошел довольно много, учитывая характер местности. Ноги с непривычки гудели, плечи натерло лямками рюкзака. Пора было устраиваться на ночевку, но долго не попадалось подходящее место. Наконец, я добрел до тихой маленькой речушки с чистой водой. Ничего лучшего нельзя было пожелать. Я облюбовал сухое место под огромной елью. Приготовил себе постель, выкупался и разогрел на спиртовке ужин. Все было чудесно. Я лег на упругий наст из еловых иголок и погрузился в сон.

Проснулся на рассвете от оглушительного птичьего гомона. С полчаса я сопротивлялся лихорадке деятельности, пытаясь доспать самые сладкие утренние минуты. Было прохладно, и густая седая роса покрыла растения. Идти по мокрой траве мне не хотелось, и я, не торопясь, занялся своим туалетом, завтраком и ревизией запасов пищи. По расчету, еды, без экономии, мне должно было хватить дней на пять-шесть. Из этого я и строил планы похода. Поворачивать назад, если, конечно, ничего не случится и не встретится жилье, я решил тогда, когда съем половину припасов.

Когда немного подсохло, я тронулся в путь. Вокруг был все тот же бесконечный лес и незамусоренная тропинка с жесткой травой. Кое-где она была завалена упавшими деревьями, и свежими, и уже успевшими обрасти мхом. Я внимательно осматривал замшелые стволы, рассчитывая найти следы прошедших здесь людей. Однако все было первозданно чисто. Иногда у меня даже появлялось чувство, что я совсем остался один на земле. Ни самолета в небе, ни гуденья трактора или машины, один бесконечный, пустой лес.

Приемник, как и вчера, ничего не ловил. Мне удалось проверить его исправность во время далекой грозы. Он добросовестно трещал при разрядах молний, но упорно не хотел найти хоть один радиосигнал.

Как и вчера, в самое жаркое время дня я устроил себе «сиесту». После давешней речки мне не встретилось ни одного водоема, а воды у меня было совсем немного.

Поэтому, когда часам к шести я вышел на берег довольно широкой реки, я обрадовался. Вода – всегда жизнь, и в прямом, и переносном смысле. Если в этой местности есть люди, то искать их следует на берегу. Устраивать ночевку было рано, переправляться не на чем. Перебираться вплавь мне не хотелось из опасения подмочить припасы – потому я двинулся вниз по течению.

Идти без тропинки, даже почти условной, было неудобно. Приходилось постоянно обходить заболоченные места, прыгать по кочкам и путаться в высокой траве и кустарнике. Места здесь были явно необжитые. Мне все уже порядком прискучило, когда я неожиданно обнаружил «след человека» на этой земле. В воде у самого берега лежал полузатонувший «убогий челн». Как назвать по-другому странную лодчонку, неизвестно когда сделанную и брошенную за ненадобностью, я не придумал. Таких лодок я отродясь не видел, разве в каком-то историческом музее. Из того немногого, что от нее осталось, можно было уразуметь, что ее вырубили из цельного ствола дерева, а внутри выжгли. Я спустился к воде и выволок ее на берег. Умелец, создававший эту пирогу, ничего не знал о киле, плавать на таком суденышке смог бы разве что спортсмен-байдарочник.

Оставив в покое исторический экспонат, я пошел дальше, надеясь на новые, более перспективные встречи. Однако до вечера мне больше ничего примечательного не встретилось.

Ночь я скоротал в спальном мешке на лугу. Мои «биологические часы» перестроились с городского режима на даже не знаю какой – старозаветный сельский. Я без всякого напряга вставал с солнышком и не тянулся первым делом к сигаретной пачке. На этой реке я впервые в жизни пожалел, что не рыбак, – так смачно и часто в реке плескалась рыба. Экономя сухое топливо, я набрал на берегу сушняка и разжег костер. Спешить мне было некуда, и я, кроме горячего завтрака, согрел лишний котелок воды, чтобы комфортабельно помыться и побриться.

Глава седьмая

Я уже почти втянулся в походную жизнь, одиночество меня пока не угнетало, а давешняя находка челна придала уверенность, что я в реальном, а не виртуальном мире.

В надежде на скорую встречу с людьми, дальше я двинулся мытый, бритый, сытый и почти довольный жизнью. Сомнения, что мне удастся выйти к какому-нибудь селению, меня не мучили. Было маловероятно, что берега такой реки окажутся незаселенными. Поэтому, когда менее чем через час пути я попал на скошенный луг с аккуратными копенками сена, я ничуть не удивился.

Луг был пойменный и очень большой. Я прошел по нему с километр, пока не увидел вдалеке цепью движущихся косцов. Видимо, цены на горючее заставили крестьян вернуться к дедовским способам заготовки сена. Я двинулся в их сторону и уже на полпути, кроме косарей, разглядел женщин с граблями, ворошащих траву. Вдалеке, на взгорке, видны были крестьянские избы.

До крестьян было еще далеко, с полкилометра, однако уже отсюда было видно, как они ритмично и широко взмахивают косами и движутся единым ровным фронтом. На лугу было человек двадцать мужчин и немного меньше женщин. Это меня немного удивило, обычно на полевых работах наблюдается совсем другая пропорция.

Чем ближе я подходил, тем медленнее делались движения работающих. Наконец, когда до них оставалось метров сто, мужчины и вовсе остановились, а женщины, сбившись в кучку, отошли в сторону. Такая реакция меня, честно говоря, удивила. То, как все следили за моим приближением, не давало мне повода думать, что причина внимания не я, а что-то другое.

Теперь, вблизи, когда я смог рассмотреть эту бригаду, мне было в пору самому остановиться и разинуть рот.

Похоже, я попал к каким-то староверам. Вся компания была одета в длинные светло-серые рубахи, все мужики, кому, естественно, позволял возраст, носили бороды, но больше всего меня удивили их странные хиппарские прически. Женщины были в таких же, как и у мужиков, рубахах, но подлиннее, а головы наглухо замотаны платками.

Встреча, похоже, мне предстояла и нежданная, и нерадостная. Если это не раскольники, то, вероятно, какая-нибудь религиозная коммуна. Судя по лицам, они никак не смахивали на одичавших оригиналов-интеллигентов, ушедших в народ.

Однако отступать было некуда, и я, по возможности естественным шагом, подошел к косцам:

– Бог в помощь, – произнес я подходящее к случаю приветствие и снял с головы бейсболку.

Косари с полминуты не отвечали, оторопело пялясь на меня, а потом вдруг, как по команде, поклонились мне в пояс.

После чего пожилой мужик с длинной сивой бородой и обстриженными по кругу волосами подал голос. Еще раз, низко поклонившись, он произнес:

– Благодарствуйте, барин, доброго вам здоровья.

Остальные мужики дружно поклонились вслед за ним и как-то робко отступили назад. Такое обращение мне совсем не понравилось. Уж на кого-кого, а на «барина» я, в джинсах, футболке и с рюкзаком за спиной, никак не походил.

Тем более странно, что такое обращение ко мне последнее время использовали совершенно разные люди.

Глядя на крестьян, я совершенно потерялся в догадках, кто же они такие. Предположить в простых колхозниках иронию я не мог, да и не походили они ни на шутников, ни на сектантов. Может быть, действительно староверы?

Правду сказать, о староверах я только читал, да и то у писателя прошлого века Мельникова-Печерского.

– До шоссе далеко ли? – спросил я, чтобы что-то сказать.

Сивобородый мужик с недоумением смотрел на меня, ничего не отвечая. Потом обернулся к своим товарищам, видимо, за поддержкой. Однако, те общей гурьбой отступили еще на пару шагов и ничем ему не помогли.

– Местные мы, – наконец нашелся он, – деревни Захаркино крестьяне.

До меня дошло, что он просто не понял моего вопроса. Видимо здесь слово «шоссе» не в ходу, нужно было спросить «большак» или «тракт».

– Большая дорога далеко ли? – выбрал я наиболее понятный синоним для слова шоссе.

Мужик вопрос понял, и лицо его прояснилось:

– Далеконько, барин, верст двадцать будет.

Обращение «барин» выговаривалось им так естественно, что у меня начали появляться в голове странные идеи.

– Это ваша деревня? – задал я для начала глупый вопрос.

– Наша, барин, – подтвердил с поклоном сивобородый.

– А какие вы крестьяне? – наугад спросил я, не зная толком, какие бывают крестьяне.

– Были казенные, государевы, – совершенно серьезно ответил собеседник, – а уже почитай тринадцатый год в крепости у помещиков Крыловых.

Диалог наш протекал неспешно и естественно, так, как будто мы говорили о самых обыденных вещах. Возможно, для него так оно и было.

«Неужели я попал в прошлое? – подумал с тревожной радостью. – Только вот, в какое время?»

Получалось прямо-таки как у поэта: «Какое нынче, милый, тысячелетье на дворе?»