Прыжок в прошлое

Я начал приглядываться к крестьянам. Теперь было ясно, почему они показались мне странными. Одеты они были совершенно одинаково, в длинные, почти до колен, холщовые рубахи, и бесформенные, выше щиколоток, штаны. Все, видимо, по летнему времени, босоноги. Как я уже говорил, все взрослые мужики были бородаты.

Странно смотрелись кудлатые головы, стриженные «под горшок» и «скобкой». Было непонятно, чем они моют головы, но волосы у всех выглядели как всклоченная пакля.

К тому же крестьяне были очень низкорослы, самый крупный, тот, который разговаривал со мной, был едва ли метр семьдесят ростом. Остальные на полголовы, а то и на голову ниже. «Мелкими» назвать их было бы неверно, почти все были широкоплечи, с хорошо развитой мускулатурой.

Пока я разглядывал их, разговор как-то притух. Я пытался определить, из какой они эпохи. Что хотели понять во мне визави, не знаю, скорее всего, не из чертей ли я буду. То, что их из государевых крестьян перевели в помещичьи, значило…

Собственно, пока это ничего не значило. Вернее, говорило о разбросе во времени от Бориса Годунова до Николая Первого.

… В школе мне нужно было лучше учиться, чтобы иметь хоть какое-нибудь представление об отечественной истории. Не спрашивать же было у крестьян, какой у них нынче правит царь, и какой год от рождества Христова.

Я почувствовал, что пауза слишком затянулась, и молчание становится неприличным, если не угрожающим.

– А барин ваш где живет? – придумал наконец я, что спросить сивого мужика.

Его лицо осклабилось в щербатой улыбке.

– Здеся, барин, здеся, в емении, ежели будет твоя воля, кормилец ты наш, Архипка, сынок мой, тебя проводит.

Из-за спин мужиков выглянула физиономия белобрысого парнишки лет шестнадцати. У Архипки была детская мордаха и жуткое любопытство в глазах.

– Ты, барин, не сумлевайся, он проводит, – опять заговорил мужик, – он дело знает, ты не смотри… – не придумав, как еще продемонстрировать свою лояльность и способности сына, он строго приказал подростку: – Ты, Архипка, проводи барина до барина и смотри мне, не балуй!

Архипка хотел что-то ответить отцу, но не нашелся и застеснялся. Чувствуя, что проводы могут затянуться, я простился с косцами и сам пошел в деревню. Парнишка двинулся следом.

Было видно, что любопытство борется у него со страхом. Он то догонял меня и шел следом, почти наступая на пятки и дыша в спину, то отставал шагов на десять, и я даже опасался, что робость пересилит, и он сбежит.

Отойдя от крестьян на порядочное расстояние, я обернулся назад и увидел, что они объединились с женщинами и, так и не начав работу, дружно обсуждают мою персону.

Я глянул на своего провожатого. Он отстал уже шагов на пятнадцать и крутил головой, чтобы не встретиться со мной взглядом. Я подозвал его, он неохотно подошел.

– А хочешь, ты, Архипка, боярского лакомства? – спросил я его, вспомнив, как в повести Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» крестьянка называла сахар.

Парнишка не ответил, но зарделся и потупился. Я вытащил из пачки две жевательные резинки и одну протянул ему. Он взял и, не зная, что с ней делать, зажал в кулаке. Я развернул свою и демонстративно отправил в рот. Архипка неловко сделал то же самое.

– Теперь жуй, но не глотай, – проинструктировал его я. – Если сжуешь до конца, дам еще.

Архипка, глядя на меня округлившимися от страха глазами, начал послушно жевать пластинку. На его наивном лице отражались все чувства, связанные с рискованным предприятием, от недоверия до блаженства, особенно когда он прочувствовал вкус «боярского» лакомства. Апогей восторга пришелся на момент, когда я показал ему, как выдувать пузыри. Теперь пацан был мой и телом и душой. О недоверии больше не могло быть и речи. Робость его прошла, и он словоохотливо отвечал на все вопросы, успевая рассказывать немудрящие истории о себе и об односельчанах, и при том яростно жуя резинку.

К сожалению, его откровения почти не помогли мне определиться во времени и пространстве. Все его интересы находились в границах околицы. Царь был для него абстракцией, барин же слишком конкретен. Как оказалось, сейчас в имении жил молодой барин, появившейся здесь недавно, после смерти старого. Ничего конкретного о нем парнишка сказать не мог. Разве что, «Он ужасть какой строгий».

В Бога Архипка верил по-язычески, хотя почти точно прочитал наизусть молитву «Отче наш». Грамоты он, понятно, не знал и не очень ею интересовался, зато с увлечением принялся мне рассказывать про свое хозяйство, родителей и их первейшую роль в деревне.

За разговорами мы незаметно дошли до деревни, и я с интересом начал рассматривать обиталища наших предков.

Избы были построены вдоль реки. Никакой системы, плана застройки при их размещении, скорее всего, не было, хотя какая-то закономерность в расположении и чувствовалась.

Я, правда, не мог понять, какая именно. Последнее мое впечатление о сельских пенатах было от сгнившей деревушки Марфы Оковны. Эта, живая, приятно удивила респектабельным видом многих изб, опрятными палисадниками, кое-где даже претензией на щеголеватость подворий.

Большинство изб были срублены из качественных толстых бревен. Несколько домов, в том числе Архипкин, украшены фронтонами и наличниками.

Все эти поделки были очень примитивны и аляповаты. Впрочем, это дело вкуса. Кому нравится попадья, кому поповская дочка. Особенно умилили меня балкончики, приляпанные к чердачным фронтонам низеньких изб. Никакой функциональности у них, судя по размерам, не было, одна чистая эстетика.

В конце сельца, на самом высоком месте, над избами возвышалась маленькая церквушка с колокольней. Была она опрятна, ухожена, судя по цвету кирпичей – не очень старая.

Мы шли по главной и единственной сельской улице. Народа видно не было, вероятно, все работали. Навстречу нам попался возница на телеге антикварного вида с цельнодеревянными колесами, даже без железных полос. Влекла это сооружение маленькая мохнатая лошаденка. Увидев нас, возчик соскочил с телеги и низко поклонился.

Миновав церковь, на которую мы с Архипкой перекрестились, – он из суеверия, я из осторожности – мы вышли к околице, и я увидел стоящий примерно в километре помещичий дом со службами. Поместье окружал высокий тесовый забор. За ним виднелся довольно большой двухэтажный дом под зеленой крышей. Кроме дома, на огороженной территории было еще несколько бревенчатых строений. Как я понял из кратких пояснений Архипки, занятого дожевыванием резинки, в них располагались людская и службы. Особо он выделил «ранжерею», стоящее особняком сооружение с плоской кровлей.

Мы прошли по дороге, петлей огибавшей усадьбу, и вышли к центральным воротам. Были они с претензией на замковую архитектуру, со сторожевыми башенками под шатровыми крышами. Никаких стражников, естественно, в них не было и в помине, а створки ворот были перекошены и навечно распахнуты. Мы вошли в усадьбу.

Дом с фасада был одноэтажным, а не двух, как со стороны виденного нами раньше торца. Выглядел он внушительно. Шесть ионических колон поддерживал резной деревянный фриз, между ними были видны высокие стрельчатые окна с частым переплетом. Огромные двустворчатые двери, то ли дворцового, то ли соборного типа выходили на низкое широкое каменное крыльцо со ступенями на три стороны. Сам дом был не очень давно оштукатурен: краска уже смылась, но штукатурка еще не осыпалась. От ворот к дому вела посыпанная песком дорога и две аллеи, обсаженные молодыми дубками.

Все это производило впечатление крепкого достатка, но отнюдь не безумной роскоши. Подойдя к крыльцу, мы остановились. Я, не имея ни малейшего представления о дворянском этикете, не знал, что следует предпринять дальше: ждать выхода хозяина или самому идти в дом. Во дворе, как назло, никого не было. Впрочем, судя по тому, как замелькали в окнах силуэты, наш приход не остался незамеченным. Я решил подождать во дворе и стал нарочито внимательно рассматривать дом, чтобы оправдать, на всякий случай, отсутствие действий.

Прошло не меньше пяти минут стояния у крыльца, и ожидание начало делаться тягостным. Я уже собрался подняться в покои, когда, опережая меня, открылись сразу две створки дверей, и из дома вышел стройный человек в атласном халате и с дымящейся трубкой в руке. Был он кудряв, с бакенбардами и бритым подбородком. Таким мне представлялся Денис Давыдов. Возраста он был примерно моего, может быть года на два-три старше.

Я молча поклонился. Хозяин ответил на поклон с секундным опозданием. При всем старании казаться невозмутимым было видно, что он очень удивлен моим видом. Однако, как человек, несомненно, воспитанный, он состроил любезную мину и спустился с крыльца навстречу.

– Позвольте отрекомендоваться, – сипловатым баритоном заговорил он, – здешний помещик, лейб-гвардии егерского полка поручик Крылов Антон Иванович.

Теперь была моя очередь представляться. Кем себя назвать, я не знал и выбрал нейтральный вариант:

– По статской части, путешествующий по своим надобностям, Крылов Алексей Григорьев сын.

В лице помещика что-то дрогнуло, и оно осветилось улыбкой понимания.

– Так вы сынок Григория Пантелеймоновича, Алексей Григорьевич! – с чувством сказал Антон Иванович. – Весьма польщен вашим визитом!

Помещик протянул ко мне руки и, неожиданно заключив в объятия, троекратно расцеловал.

Такой поворот событий меня немного смутил, здесь была налицо явная ошибка. Тем более что моего отца зовут Григорий Сергеевич. Однако я не стал спорить и заулыбался хозяину с не меньшим, чем он мне, энтузиазмом.

– Пожалуйте в дом, – пригласил он, и взяв за рукав, потянул за собой. – Извольте без церемоний, мы ведь с вами наиближайшая родня.

Мы под руку поднялись на крыльцо и, пройдя прихожую, заставленную вешалками и сундуками, вошли в просторную залу. Комната, судя по всему, была парадная: с витиеватыми, золочеными «мебелями», огромной голландской, отделанной изразцами печью, здоровенной свечной люстрой на цепях.

Стены залы были отделаны панелями из «седого» дуба и украшены портретами каких-то людей в старинных одеждах и одним итальянским пейзажем на холсте два на полтора метра.

Хозяин подвел меня к кожаному дивану и принудил сесть, опустившись рядом со мной.

Был он, судя по всему, рад нашей встрече и знакомству.

– Много, много наслышан о вас, любезнейший Алексей Григорьевич. Простите великодушно, что сразу вас не признал. Это ваше иностранное обличье ввело меня в заблуждение. По всему, у вас экипаж изломался, и я гадаю, кто это пехотой ко мне прибыл! Вы зря беспокоились самолично, прислали бы человека, я тот же час коляску за вами бы снарядил.

– Я не в экипаже, а именно «пехотою», как вы выразились, вояжирую, – в тон ему ответил я сладким голосом.

Хозяин и бровью не повел на мое странное признание. Напротив, еще крепче вцепился в рукав моей ветровки.