Слуги Карающего Огня

Луня отсел в сторонку от костра, что б, случись что, не маячить на виду у возможных недругов, положил на колени лук, приготовил стрелу и весь превратился в слух – в темноте слух главнее глаза, иной раз только по звуку и поймешь, что где происходит…

Но не только вслушивался Луня в сторожкую тишину ночного перелеска – в голове у парня бродили мысли, одна другой тревожнее.

«Уж больно много всякой напасти на нас свалилось! Не случайно это! И чего Шык молчит, ничего не говорит? Ведь и ежу, и мамке его яснее ясного – ар мертвый, Гамаюн, арысь, нав, корья – и все против нас, не случай же, нарочно все это! Вона, и арские чары на Ходу ослабели, и вообще… А все это не иначе из-за того лиха, что арский волхв, Вед этот, учуял. Не хочет кто-то, чтобы мы до Загорья добрались, очень не хочет, и вот знать бы, кто, тогда бы легче было…»

Луня спохватился, серой тенью метнулся к костру, передвинул прогоревшее на локоть почти бревнышко в глубь багряных, жарких углей, и снова отсел в тень лещиных кустов, а мысли побежали уже в другом направлении:

«Вот через луну почти и осень придет… Грозник к концу подходит, а там заревый серпень мигом пролетит, и ревун наступит… Осенью хорошо – страда кончается, наступает время свадеб, народ гуляет, харча разного валом… А как в грудне морозец придавит, скотину резать начнут в городищах, так и вовсе гульбище начинается! Эх, не иначе, пропустит Луня в этот год все осенние гулянки, тут только к ревуну дай Род до аров добраться, а уж когда назад они с волхвом соберуться, про то опять же лишь Род один и ведает…»

Луня вновь подвинул уже порядком прогоревший березовый ствол в пекло костра, острожно достал из ножен Красный меч, и принялся оглаживать ладонью темный клинок, приучая оружее к себе.

В положенный час, когда огонь дошел до метки, Луня разбудил волхва и завалился спать. Спал он спокойно, и проснулся уже когда солнце полностью вышло из земли и весело сияло над горизонтом.

Ночью выпала роса, мигом обернувшаяся под горячими лучами сизой дымкой, в которой утонули дальние деревья. Волхв подогрел похлебку, странники поутрянили и отправились в путь.

* * *

Вышли на Ход и погнали арпаков размашистой рысь. Заводной конь остался один, но путники решили больше не искушать судьбу, и поделили поклажу на три равные части, навьючив ее на коней поровну – не хватало еще так же по дурному, как потеряли съестной припас, потерять и остальные вещи.

Конями менялись поочередно, чтобы арпаки не сильно уставали. Ход шел на восход, слегка забирая к полуночи. К концу дня Ледяной хребет слева приблизился, и зоркий Луня уже мог разглядеть белые снега на вершинах.

В полдень остановились, доели остатки хлебова, Луня пошарил по окрестностями, и хотя амулет Зевы должен был помогать в птичей охоте, подстрелил рыжего сурка – путники снова были с мясом.

– Завтра к больше реке выйдем! – сказал Шык, когда они снова двинулись в путь: – Срубим плот, кони вплавь пойдут, река спокойная.

– А как она называется? – спросил Луня, на ходу распиная шкурку сурка на крестовине из веток и прилаживая ее у седла.

– По-нашенски – никак! – ответил волхв: – Течет она с Ледяного хребта, на юг, и теряется в незнаемых землях за Черным Лесом. Корья ее тут по своему кличут, Аась-га, а дальше, там, где люди не живут, имени у реки нет…

Ночевали снова в стороне от Хода, и вновь караулили поочередно – мало ли что. Ночь прошла спокойно, лишь под утро прилетел к стану ворона и начала орать дурным голосом, накликая нежить, но проснувшийся от карка Луня угостил серую кликушу камнем, и она улетела прочь.

Реки достигли еще до полудня. Луня выволок из мешка тяжелый бронзовый топор, каким валят лес роды, споро срубил четыре не очень толстые березовые лесины. В четыре руки путники быстро обрубили ветки, ошкурили бело-серые кривоватые стволы, из полос ивовой коры скрутили хлысты, и стоя по колено в воде, связали плот. Конечно, долгого плавания он бы не выдержал, расселся, но на один раз корьевых закруток точно хватит…

Накидали на бревна веток, сложили сверху мешки и котомки, завели в воду коней. Шык долго что-то нашептывал им в мохнатые, чуткие уши по-арски, потом махнул Луне, с длинным шестом стоявшим посредине плота – поехали!

Луня оттолкнулся разлапистым концом шеста, где специально были оставлены сучья-упоры, от песчаного дна, и плот отчалил от берега.

Арпаки, которых сидящий сзади Шык тянул за узды, нехотя вошли в воду, заволновались, теряя дно под копытами, заворочали налитыми страхом глазами, но потом ничего, успокоились и поплыли, чудно вытягивая шеи.

Безымянка, как назвал про себя реку Луня, была в этом месте куда как широка – шагов в пятьсот, из его лука и до середины не дострелить, пожалуй, с Великой Ва, главной рекой родов, что с заката огибает их земли, потягаться могла бы. Ладно, хоть не глубоко, шест до дна достает, а то грести пришлось бы, течение ловить, и к другому берегу приставать много ниже…

Пока Луня думал, сноровисто толкаясь шестиной, Шык напевал арскую песню, успокаивая коней. Так и переправились, без проишествий, только у самого берега, илистого и топкого, Луня оступился и здорово извозился в жирной прибрежной грязи.

Разгрузили плот, раскатали его на бревна и перетаскали лесины в кусты ивняка – пригодятся на обратном пути. Навьючили арпаков, помочились в реку, как велит обычай – чтобы здешний водовик запомнил путников и потом пропустил их без препятственно, вскочили в седла и продолжили путь.

Ночевали на берегу ручья, что нес свои воды к реке, спали спокойно – Шык заговорил русалих девок и заставил их стеречь сон путников.

После сытного жаркого из убитого накануне сурка Луня быстро сомлел – полубессонные ночи давали о себе знать, но утром проснулся на диво отдохнувшим и бодрым.

Отправились дальше.

– Через два дня к Черному лесу подъедем! Слушай и запоминай: – учил Луню по дороге волхв: – Тянется Черный лес почти на целую луну пути, до самого, почитай, Серединного хребта. Ход идет по полночной границе леса, так что по правую руку всегда будем этот проклятый лес иметь! Запомни перво-наперво – не заходи в него никогда, ни за какой надобностью! Лес сам по себе сила злая, заморочит, закружит, а там и его обитатели жуткие подоспеют!

Живет в Черном лесе нежить особая, такой больше нигде нету! Пауны меж ветвей летают, видом на черную паутину похожи. Облепит паун лицо, вдохнет человек его отравы – и не выдохнет уже никогда. Бойся паунов, ибо никакой защиты от них нет, ни заговор, ни оберег, ни оружие не помогут – сгинешь!

Под корнями деревьев прячутся синюхи. Эти на клубок синих змей похожи, только на концах змейских тел не пасти, а пальцы. Коли синюха за порты ухватила – все, конец, утянет в подкорневую нору, оплетет щупальцами и сожрет! От синюхи только добрым мечом отбиться можно, да и то не всякий муж такое совершить сможет.

Теперь – зыпь. Зыпи на наших ляг похожи, только ростом каждая с доброго кабана будет. Мерзкие они, бородавчатые, отравной слизью покрыты, и в пастях у них острые зубы. Прыгают зыпи на полтора дестяка шагов, руку или ногу человеку отхватить для них – что тебе мякушку житную откусить. От зыпей сон-трава помогает, махать ею округ себя надо, и заговор сонный есть, запоминай: «Сон-трава, мурава, соком пролейся, духом развейся, всех кругом усыпи, в землю спать уложи, пусть сон не вечером начнется, не утром кончится, и спать зыпи проклятой-триклятой не до весны, не до осени, а до скончания времен!». Повторить заговор надо трижды, а то не подействует, и уходить тихо-тихо, чуть шумнешь – зыпь проснется и на тебя накинется.

Живут еще в Черном лесу ползюки. Эти на червей дождевых похожи, только белые, и длиной с пару оглобель каждый. По ночам скользят ползюки меж травы, кустов и древесных корней, оплетаю ноги человеческие, присасываются к коже и кровь пьют, пока всю, до капли, не выпьют. Ползюков обережный круг останавливает, еще огня они боятся, и к горящему костру близко не подползают.

И живут, кроме того, в Черном лесу люди, и нежить лесная их не трогает, потому что люди эти Черному богу служат.

Зовут племя их поганое – беры, и многого о них я тебе не скажу, знаю только, что стоит в самой глубине леса капище Чернобога, горят там колдовские огни, а жертвенные камни кругом все в крови людской, звериной и конской, ибо беры своему властелину дань кровью приносят.

Есть у беров и луки и копья, про брони неведомо мне, потому что всегда носят беры черные плащи до земли, лица и тела скрывающие, и лишь глаза их через дырки видны, и горят те глаза в ночи ярче волчьих…

Нежить Черного леса из-под его сени не выходит, ибо силу свою тут же теряет, а с берами все не так: по ночам, а то и днем небольшими отрядами выступают они из леса, нападают на людей, а пуще того – на коней, которых ненавидят лютой ненавистью, и в бою пользуются чарами, чтобы человека запутать, закрутить, околдовать, и увести в лес, Чернобогу на заклание…

Луня слушал волхва, а у самого мороз так и драл кожу – экие страсти, да еще целую луну пути терпеть! Хорошо хоть, знает Шык повадки всей этой погани, авось отобьемся…

Утром следующего дня, когда путники уже собирались в дорогу, глазатый Луня увидал на лесистой равнине человека.

Человек, старик с клюкой, горбатый, косолапый, шагал по едва заметной тропке, которую вчера вечером ни Шык, ни Луня не заметили, причем вела тропка в аккурат к их стану.

– Что делать будем, дяденька? – спросил Луня у волхва, тревожно озираясь – после нава, после засады корья, а особенно – после рассказов о Черном лесе, Луня готов был, как пуганная ворона, шарахаться от каждого куста.

Шык внимательно всматривался в приближающегося старца, словно приценивался, потом кивнул Луне:

– Погодим маленько! Может, что путное скажет старичок. Только по одеже его никак не пойму я, какого он роду-племени…

Дедок, бородатый и с нечесанными патлами волос на голове, тем временем приближался. Одет он был и вправду странно – на голом теле – овчиный тулуп мехом наружу, порты, дыра на дыре, по бокам мохнатятся нитками, посох в руках – коряга лесная, на ногах – грязные лапти, да еще и перепутанные, правый – на левой ноге, а левый – на правой. При всем этом старик без шапки, а из котомки за спиной выглядывает мордочка живого длинноухого зайца.

– Здрав буде, добрый человек! – зычно крикнул Шык, беря за повод своего арпака. Конь вдруг заволновался, всхрапнул, переступая копытами и косясь выпученным глазом на гостя. Луня насторожился – кони всегда нечисть да нелюдь чуют!

Старик ничего не ответил на приветствие волхва, он просто шагал и шагал себе по тропинке, но Луня вдруг оторопел: углядел он чудного дедка у дальней рощи, что окутана утренней росной дымкой, а старичок за считанные миги уже возле них шагает! И идет не ходко, косолапит, корявится на ходу, того гляди, упадет, а добрых пять сотен шагов отмахал! Вот так дед!

Луня обеспокоено глянул на волхва – не уж-то он не заметил? но Шык стоял спокойно, чуть улыбаясь, словно и не произошло ничего. А может, вправду лихой дед отвел ему глаза?

Луня не успел ничего сказать, как старичок уже шагнул к ним, шагнул и остановился, глядя куда-то мимо. «Зраки какие чудные…», – подумал Луня, заметив под седыми кустистыми бровями старика зеленые искорки, как у молодой шалавной девки. Подумал, – и обездвижел, ровно уснул, стоя, с открытыми глазами. Звуки летнего утра потонули в каком-то звенящем шуме, словно вода где-то через перекат перетекала, перед глазами все подернулось сизой дымкой, и мысли в голове ворочались, как бревна в реке во время сплава, неуклюжие и скользкие: «День же, Яр высоко уже, в дорогу пора… Чегой-то я стою-то… Шыка не видать… Дед, зараза, зачаровал, не иначе… Муха летит вон, медленно-то как, даже видно, как крыльями машет…»

– Оу-оу-оу-оу! – донеслись до слуха Луни протяжные, басовитые звуки. Равнодушно, словно со стороны, смотрел он, как дедок отбросил свой корявый посошок, растопырил руки и начал расти, раздаваться в ширь и в высь, как менялась его личина – разползались в стороны глаза, жуткой, клыкастой щелью обернулся рот, из пальцев полезли зеленовытые, загнутые, как у медведя, когти, а над единственным ухом вырос из спутанных, зеленоватых же волос кривой рог.

«Лешья…», – запоздало понял Луня: «Как куры в ощип, попали… Съест теперь, и костей не оставит… А что это он в поле-то… И Полевого Деда не испугался…»

– …Луня!!! – в самое ухо влетел оглушающий вопль волхва. Луня дернулся – и маревая дрема спала с глаз! Исчезла пелена, вернулись звуки, и мысли полетели, как положено, быстрее ветра.

– Обходи его! – Шык, выставив посох, медленно отступал от приближающегося чудища. Лешья, подняв когтистые лапы, шел на волхва, и широкий, на зеленоватый блин похожий язык плотоядно облизывал торчащие из пасти клыки.