Слуги Карающего Огня

Луня выхватил меч, длинным шагом, как учил воевода Скол, ушел из-под взмахнувшей лапины лешьи, прыгнул и оказался за спиной страхолюдины. Вскинув меч, Луня со всей дури рубанул по шишковатой широкой спине. Рубанул – и чуть не выронил клинок, зазвеневший жалобно и печально. Деревянная спина у лешьи, да и сам он весь таков, как это Луня забыл! Меч об лешью тупить до закат можно, ему хоть бы хны! Тут иначе надо…

Волхв тем временем, отступая, дошел до затушеного утреннего костра, быстро нагнулся, подхватил горсть остывших углей, быстро пробормотал что-то, и бросил вдруг запылавшие угольки прямо в жуткую, ухмыляющуюся рожу лешьи.

– Оу-оу-оу!!! – завопил тот, тщетно пытаясь сбросить с волос пламя. А тут еще Луня сзади добавил – сунул меж ног лешьи здоровенную сучковатую ветку, оставшуюся от заготовленных вчера для костра дров, навалился плечом и завалил лесную орясину!

– На коня, и ходу! – крикнул волхв, одним движением взлетая в седло. Луня, не мешкая, бросился к своему арпаку, и миг спустя путники уже мчались прочь, а за спиной у них утренний ветер раздувал пламя на голове лешьи, и летело над полями и перелесками дикое:

– Оу-оу-оу!!!

Глава пятая

Черный лес

– Ну уж того, чтобы лешья из леса вышел и на людей в чистом поле нападать начал, такого я никогда не слыхал! – качал головой волхв, переживая утреннюю схватку с нелюдью: – Даже меня провел, поганец! И как ловко – дремоты столбнячей подпустил, глаза отвел, р-раз – и схарчил бы нас, за милу душу бы схарчил! Что же все таки из леса его выгнало? Что же за дела такие на белом свете делаются? Знал бы дома, что все так обернется, не торопился бы так с отъездом…

Луня ехал молча, слушал волхва, и на душе у него становилось все гаже и гаже: «Ох, видать, так и сгину я где-нибудь в незнаемых землях, и растащат мои косточки птицы летучие да твари рыскучие! И зачем меня волхвом быть назначили, да в этот поход отправили, сидел бы дома, в городище, в свой черед воем стал бы, обженился, детушек растил да землю пахал…»

– Луня, эй, Лунька, заснул что ли? – волхв подъехал и потряс задумавшегося парня за плечо: – Вечером, когда остановимся, волховать стану, предков спрашивать, может, подскажут чего, а с завтрева по другому пойдем – спать днем будем, по очередке, а скакать ночью, а то, чую, не минуть нам Черный лес иначе…

На ночлег остановились, против обычного, не в ложине или овраге, а на лысом пригорке шагах в ста от Хода, чтобы дозор держать сподручнее было. Поели, что осталось от вчерашнего, после чего волхв разложил на безтравной вершинке четыре костра, по четырем сторонам света, воткнул в центре Костяную Иглу, веле Луне стоять в сторонке, молчком, глядеть окрест зорко, а сам повел древнюю, как сама земля, Песню Предков.

Поминались в той Песне и Мать-Сыра-Земля Мокошь, и Отец всех родов Великий Род, и предок предков, медведь Влес, и могучий хозяин лесов Бор, и красный Яр, и все Чуры, хранители-обережцы, и многие другие иные светлые боги. У всех просил волхв совета, всех вопрошал – что же на земле творится, к чему это?

Звенели, стучали, терлись друг о друга амулеты, вразлет поднялись седоватые волосы, волхв поднял руки, заканчивая Песню – и замер…

Долго стоял он, недвижим, с закрытыми глазами, освещенный трепещущим светом четырех костров. Луне уже начало казаться, что недоброе что-то приключилось с его учителем, но вот волхв опустил руки, вздохнул, и не раскрывая глаз, опустился на землю. Опустился – и уснул.

Теперь будет спать до утра, а Лунино дело – вокруг стражей ходить. Никто не должен потревожить сон волхва, иначе чародейство не удастся, впустую пройдет…

Шык проснулся на рассвете, когда прогоревшие костры уже и дымится перестали. Луня, намаявшись за ночь, сидел поодаль, с луком на коленях.

– Устал? – улыбнувшись, спросил волхв, и не дожидаясь ответа, встал, потянулся всем своим далеко не старым, не смотря на года, телом, шагнул с пригорка к поклаже:

– Давай-ка поедим чего есть, оголодал я, с предками да богами разговаривая.

За едой Шык рассказал Луне, что же поведали ему предки и боги:

Велика Смута затевалась в мире. Нежить, нелюдь, все вредные человеку силы словно взбесились. А взбесил их и на людей яро кидаться заставляет Страх, Великий Страх, что наплывает на землю со всех сторон, идет изнутри ее, и Страх этот в том, что скоро конец всему придет, погибнут все звери, и птицы, и люди, но потом, много лет спустя, все вновь возродится, все – кроме нелюди да нежити. От того-то и бесятся нечистые, от того-то и ярятся…

– Так это, дяденька, и мы что ли погибнем? – опасливо спросил Луня, тревожно озираясь, словно вот уже сейчас погибель наступит.

– И мы, Луня… – мрачно подтвердил волхв: – Мыслю я, затем нас Великий Вед к себе и зовет – хочет он Лихо это отвести, но вразуми меня Влес, если я сейчас знаю, что есть суть близящейся беды, и как нам от нее спасаться…

* * *

Отдыхали весь день. Луня спал, измученный бессонной ночью и тревожными речами волхва, а Шык просто отдыхал, глядя в голубое летнее небо с белыми курчавыми шапками облаков. Общение с предками и богами много сил отнимает, тут уж не до скачки на конях, отлежаться надо, отдохнуть…

К закату собрались в путь. К излету лета ночи стоят темные, но арпаки с дороги не собьются, Ход им знаком, они его чуют, не нюхом даже, а душой своей конской, и поэтому ходко идут в кромешном мраке, уверенно попирая копытами дорожную пыль.

Ночью, вернее, ближе к утру, подошли к краю Черного леса. Луня сразу понял, что именно Черный, а никакой другой, лес встал стеной по правую руку от Хода – даже в темноте густел он налитым мраком, словно черной стеной отделяя сам себя от остального мира.

Светало, яснели деревья, земля и небо вокруг, и лишь Черный лес оставался таким же темным, что и в глухую ночь.

– Он и днем такой? – спросил Луня волхва, невольно понижая голос до шепота. Шык усмехнулся:

– А ты думаешь, почему его Черным нарекли? Погоди, Яр взойдет, сам увидишь – и деревья, и трава, и даже цветы, все в этом треклятом лесу чернее ночи! Но ты особо в ту сторону не гляди – не ровен час, поймает твой взгляд какая-нибудь тварь, потом беды не оберешься, Чур нас от этого! Смотри лучше налево, вишь, вон вершины Ледяного хребта солнце уже окрасило – лепо! Вед мне сказывал, что ары хотели Ход ближе к горам провести, от Черного леса подальше, да там своя напасть оказалась – туман чародейский. Наплывает тот туман с гор, людей и животных разума лишает, одни влоты, что с заката сюда забредают, чары туманные терпят, да и правду сказать, у влотов разума с овечий говяш, им и терять особо нечего!

За разговорами солнце взошло, Луне сразу стало веселее. В сторону Черного леса он старался больно-то не смотреть, как волхв советовал, но все же не удержался, глянул – и подивился тому, как чудно выглядело все в колдовском лесу.

Действительно, и травы, и деревья, корявая родня родских елок да листвениц, и кусты, и даже крупные, красивые цветы, что росли под деревьями – все было непроглядно черным, словно кто-то специально красил лес, коптил его, заливал смолой и дегтем.

Дневали снова на горке, на лесистом холме к полуночи от Хода. Спали в очередь, правда, Шык дал Луне волю, но зато потом отправил на охоту.

Луня бродил-бродил по распадкам, спугнул зайца, потерял три стрелы и упустил косого. Злой и усталый, возвратился он к костру, виновато развел руками, мол, обиделась на что-то Зева, не помогла.

Шык покачал головой, пошарил в котомке, выкатил на смуглую ладонь катышки мурцы. Вскипятили воду, заварили листья дикой малины, кинули мурцу – получилось остро воняющее медвежатиной хлебово, жирное и духовитое. От мурцы по жилам побежал огонь, в желудке образовалась приятная сытость, но надолго мурцы не хватит, она и запасается на самый черный день, когда никакой другой еды нет, и человек с голоду пропадает.

– Если завтра мяса не добудем, придется постится! – объявил Шык, когда они уже собрались в дорогу. Луня только криво усмехнулся – «добудем»! Ему, Луне, добывать придется!

Снова всю ночь скакали. Небо затянуло облаками, временами шел дождь. Ни зги не было видно в ночном мраке, лишь Черный лес выделялся слева еще более черной полосой темени, как будто жирным углем провели по черной коже. Черное на черном, мрак во мраке…

У Луни стыла кровь в жилах, от голода дрожали руки, все тело покрывал холодный пот. Волхв говорил, что это дает о себе знать лесное чародейство, которое стало ощущаться тут после того, как спали арские чары Хода, призывал крепится и надеется на богов и предков, но Луня все больше и больше слабел, и телом и духом.

Так прошло два дня, вернее, две ночи. На третий день Зева смилостивилась, и Луне удалось подстрелить косулю. К сурковой шкурке, добытой, казалось, давным-давно, чуть ли не в другой жизни, добавилась пятнистая косулья, путники попировали всласть, присолили мясо и теперь были с каким-никаким припасом.

Голод отступил, но жутковатая одурь чернолесных чар не отпускала Луню. Порой ему начинало казаться, что все это – сон, страшный морок, насланный злой Видью, богиней дурных снов, и надо только собраться с силами и проснуться. Но проснуться не получалось, и от того становилось еще страшнее…

На пятый день пути, когда от косули осталась уже половина, дорогу странникам преградила еще одна текущая с севера, с Ледяного хребта, река.

Неширокий, шумящий поток решили брать с ходу, погнали арпаков в холодные волны – и едва не потонули, норов у реки был злой, дно покрывали крупные валуны, и лишь выносливость и сила коней спасли Луню и Шык от смерти.

– Не должно было быть тут реки! – удивлялся после переправы волхв: – Ручеек тут бежал, шагов в десять шириной всего, и глубиной – по колено! Что за чудеса, сожги их Яр! Не иначе, чары дурные кто-то на тот ручей наложил, обернув его рекой!

Прошла первая семидица пути вдоль Черного леса, потянулась вторая. Луня постепенно привык к холоду в сердце, привык к страху и морочной одури. На днёвках путники стали примечать приближение осени – то там, то сям трепетали на осинках первые покрасневшие листья, жухла трава, поперли из-подо мха грибы. Теперь нехватка пищи перестала пугать Луню – за грибами ягоды пойдут, брусника, голубика, дикие яблоки созреют, а там и птица в перелет тронется, утки, гуси, голодать не придется!

Конечно, в родских лесах сейчас и грибов никаких нет, так, маслята сопливые если только, да и ягодам осенним рано, и лист не желтеет, но тут, много севернее, осень уже дохнула на леса, по ночам плыли сизые туманы, и прежде чем по утру ложиться спать, приходилось настилать постель из лапника – за ночь земля остывала и холодила бока.

* * *

Вторая семидица ночного пути подошла к концу, однако ни беры, ни нежить Черного леса себя никак не обнаружила, и Луня даже успокоился – видать, пронесло, обошла беда стороной, не достануться их косточки зверям да птицам.

На третий день третьей семидицы дневать остановились поздно – Яр уже высоко стоял над землей, но уж больно ходка мчались арпаки, уж больна ровна и пряма была дорога! Скачи да скачи!

Все же усталось взяла свое, и Шык скомандовал останавливаться и делать стан. Место дневки выбрали, как обычно, на холме, так, чтобы не видеть за деревьями чернолесья. От первой косули остались к тому времени шкура да память, но Луня не зря щедро полил теплой кровью Зевин амулет – теперь каждый день его стрелы находили каку-нибудь добычу – то зайца, то тетерку, а раз даже умудрился Луня подстрелить в небольшом проточном озерке здоровенную щуку, что грелась в прибрежной траве на последнем солнышке.

Поели и Шык прилег, оставив Луню караулить. Посвистывали лесные птички, шелестели первые опавшие листья. Леса уже сильно изменили свой цвет, все больше желтея, бурея, краснее. Скоро повалит с деревьев лист, оголятся ветки и шумно станет в лесу – придет время звериных свадеб.

Луня присел на ствол поваленной березы, положил рядом лук и принялся чинить прохудившиеся, плетеные из полос кожи поршни, какие всегда одевали заместо лыковых лаптей роды, отправляясь в дальнюю дорогу. Время от времени Луня оглядывался по сторонам – мало ли что!