Слуги Карающего Огня

Вскоре от трута занялась свернутая в шиш тряпица, и с этим подобием факела Луня шагнул к волхву, мельком все же глянув на ночного гостя. Глянул и отшатнулся – не человек вовсе пришел ночью к их стану!

Космами висели на голове свалявшиеся волосы, кожа лица полопалась, синими струпьями обвисла, сочилась сукровью. Губ не было вовсе, а желтые длинные зубы торчали вперед, как у лошади.

Обрывки одежды, заляпанные бурой кровью и грязью, едва прикрывали вздутый черно-синий живот, кривые ноги переминались, готовые в любой момент шагнуть вперед, но страшнее всего были руки – скрюченные пальцы с длинными, обломанными желтоватыми ногтями, протянутые к людям, готовые вцепится в живую плоть, рвать, терзать ее…

– Да свети же, не стой, как истукан! – зло крикнул на Луню Шык, на ощупь разбираясь в своем чародейском хозяйстве. Луня стряхнул с себя оторопь, сунул факелок под нос волхву, а левой рукой сотворил защитный знак от дрогов, духов, что насылали боязнь – уж больно страшным было топтавшееся в трех шагах чудище.

Шык наконец нашел то, что искал. В пляшущем свете догорающей уже тряпицы тускло блеснул лезвием короткий, узкий нож. Волхв повернулся к темной фигуре, шагнул на встречу, брезгливо, но проворно уклонился от протянутых лап и ударил ножом чуть ниже торчавшей Луниной стрелы.

Дико, жутко завыл пришелец, застонал, завизжал – и обвалился на землю, словно мешок с костями.

– Все! – выдохнул Шык, выдернул нож из груди убитого, воткнул несколько раз в землю, очищая лезвие, кивнул Луне:

– Разводи костер, погребать его будем! Дров поболе, да посуше! Не боись, ходи в темноте спокойно – эта тварь тут все живность распугала!

Долго ходить за дровами и не пришлось – у берега ручья, что журчал в ста шагах от стана, росла целая рощица диких яблонь. Луня споро нарубил здоровенную охапку узловатых ломких сучьев, поднялся на пригорок, где Шык сидел над мертвым телом и вел тягучую древнюю песню, провожая душу во владения Мары…

Погребальный костер сложили, как положено, челном. Труп жутко вонял тухлятиной, словно умер человек давно, но злая воля не давала покоя плоти и костям, таская его по здешним увалам. Луня уже понял, что так оно и было – умер этот человек сам или был убит, неважно, но не похоронили его соплеменники, как должно, остался он гнить в чистом поле, тут и прибрала злая нежить неприкаянную душу, и стал человек навом, ходячим мертвяком, у которого лишь одна цель – кого бы из истино живых сожрать. Навов все боятся – и люди, и нелюди, и животные, навов лишь огонь да обрежный круг остановить могут, а убить нава и вовсе нельзя…

Нельзя-то нельзя, а Шык – убил! Луня удивленно вскинулся – надо же, ведь все поверия родов обратное говорят – бессмертен проклятый нав, и пока плоть не разложилась, ходит он по земле в телесном обличии, а потом духом злобным летает. А тут раз – и все!

Когда вдвоем уложили разваливающееся под руками тело на яблоневые сучья и Шык полил приготовленного к погребению особым маслом из маленькой каменной бутылочки, когда зажгли, как положено, огонь с четырех сторон и отошли в сторону, предоставив Рарогу исполнить святое – отделить душу, выжеч плоть до тла, Луня не удержался и спросил у волхва, как же тому удалось убить нава?

Шык усмехнулся, достал из котомки тот самый нож, сунул Луне в руки:

– Гляди! Видишь, из чего сделан? Железо это, настоящее, как на вожевом мече! Нежить железа пуще всяких оберегов боится. Редкий, ценный и дорогой это металл, и только им можно нежить отгонять, а таких, как нав или иг, лишить их злобной жизни и душу спасти! Запомни это, Луня, крепко запомни!

Погребальный костер быстро сделал свое дело, и еще не засветилось небо на восходе, когда от тела того, кто пришел сюда в жутком обличии нава, остался лишь серый пепел.

Шык внимательно осмотрел дотлевающие угли, остался доволен, схоронил пепел в небольшой ямке и спокойно улегся досыпать – до утра было еще далеко. Луня тоже лег, но сон не шел к нему, еще бы – столько всего за два дня! И убитый ар, и арысь, и духи Синего камня, и Гамаюн, а теперь еще и нав! А Луня по глупости считал все это бабьеми сказками, из тех, что рассказывают долгими зимними вечерами в Общей горнице, за надежными частоколами родских городищ, бабули-болоболки сопливым детишкам…

А выходит, что не сказки, на самом деле все! Но тогда и все остальное правда – и про Ирий, и про Пекло, и про игов с гарцами… Да-а, гляди в оба, Луня, страшновато жить на белом свете, ухо востро надо держать…

И в оба глядел, и ухо держал, а все равно уснул, и проснулся только когда яркие лучи восходящего солнца брызнули в глаза – утро пришло, конец ночным кошмарам!

* * *

Следующий день пути прошел спокойно. Странники ехали одиноко, словно по пустыни. Луня изо всех сил вертел головой, стараясь углядеть хотя бы копошащихся в траве сусликов, но вокруг расстилалась мертвая, необитаемая земля, лишь вдалеке, над зелеными березовыми рощами, кружились лесные птицы.

Шык объяснил Луне, что нав, судя по раздутому брюху, давно бродил тут и распугал все живое. Навы жрут любую живность с теплой кровью, какую могут догнать, поэтому и пусто в буграх, пусто и тихо.

– Не пойму только, почему он коней наших не тронул? – удивлялся волхв: – Они же рядом паслись, стреноженные, убежать не смогли бы… Не иначе, Луня, то наговоренный нав был, и наговоренный – на нас…

Очень неприятно стало Луне от этих слов, продрал по спине мороз, но сейчас, ясным днем, было не до страха, и парень успокоился – Шык волхв могучий, мудрый, авось пронесет, доберутся они до загорной страны аров, доберутся, и Род даст, назад вернуться!

У подножья высоких холмов сделали привал, поели, напоили коней, и отправились дальше. Дорога пошла вверх, в гору, нудным тягуном.

– Сверху Ледяной хребет в ясную пору видно. – кивнул Шык на вершину холма, на который взбиралась дорога: – С этих бугров спустимся, еще день пути, и Ход на восход свернет, там еще семидица – и прилесье Черного леса. Тогда на рысях пойдем, и ночью догляд по переменке держать будем, готовся!

Луня только кивнул. Догляд так догляд, не впервой. На охоте, бывало, по всей ночи не спишь, зверя скрадывая, и нечего. Выдюжим.

Когда поднялись на холм, Луня глянул вперед и увидел далеко, почти у самого горизонта, голубую зубчатую стену гор – Ледяной хребет. Тянется он от Соленого моря на закате до самого Серединного хребта, а за ним лежит Северна, северная земля, болотистая тундра, где бродят бесчисленные стада оленей и всяких других зверей, родам неведомых.

В самих Ледяных горах живут только мохнатые влоты. Похожи влоты на людей, только ростом вдвое превосходят, за то и зовут их роды великанами. Дики влоты, огня не знают, орудий не делают, живут в пещерах и горных норах, едят любую живность, и людьми не брезгуют, и в этом сходны с мерзкими навами, только влоты живые, из этого мира они, и чародейства в них никакого нет.

С той стороны Ледяных гор, в северных лесистых отрогах, живет еще проклятое племя гремов, от рук которых погибла мать Луни. Свирепы гремы, искусны в воийском деле, жита они не сеют, живут охотой, рыбалкой да разбоем. По тайным проходам в горах ватаги гремов минуют горы и совершают набеги на чудов и корьев, что живут у южных предгорий. И лишь самые лихие заходят южнее, в земли родов, хотя и не было такого давно.

Луня вспомнил, как воевода Скол говорил про гремов: «Волосы их рыжи, и заплетены в косы, как у баб. На себе носят они шкуры и кожаные пояса. Есть у гремов луки и копья, но бьются они обычно каменными секирами с длинными, в рост человека, рукоятями. В чести у гремов сила и смелость, в полон они не сдаются, убивают себя сами длинными костяными ножами, а ножи те крепки и остры, гермы их из клыков морского зверя моржа делают. Гремов лучше всего из луков бить, брони у них нет, или на копья принимать. А как дойдет до мечей, надо под секиру нырять и бить мечом прямо, колоть в горло или сердце, рубится же с гремами тяжко, ибо сильны они в рубке зело…»

С каким бы удовольствием, во славу Руя, нырнул Луня под каменную секиру самого могучего грема, и вогнал бы Красный меч в горло врагу, отмстив за мать! Вогнал бы… коли Влес бы пожелал. Но пока пути Луни и рыжих гремов не пересекались, а как там будет дальше, один Род ведает.

Глава четвертая

Злой Поворот

К вечеру высокие холмы остались далеко позади. Снова до темноты торопили странники арпаков, и лишь когда вызвездило, разбили стан, поели и улеглись.

Ночь прошла спокойно, а под утро ветер нагнал туч, и костер пришлось разводить под нудным, мелким, моросящим дождем. Луня мучался-мучался – путных дров в этом безлесном месте не было, а стебли сухого бурьяна быстро напитались влагой и гасли, но вот проснулся Шык, присел, посмеиваясь, возле отчаявшегося уже Луни, дернул себя за бороду, простер над сухостоем узловаты пальцы, прошептал что-то – и из-под ладоней потянуло дымком, а потом и пламя показалось.

Луня смотрел на волхва, открыв рот, а Шык только хмыкнул и пообещал научить Луню наговору на огонь.

От дождя одежа быстро промокла, и Луня чувствовал себя, словно кошка, рыбалящая в ручье: и мокро, и противно, и уйти нельзя. Ладно хоть, дождик теплый, летний, Тряса ни прилипнет…

К полудню, когда они подъехали к чахлой придорожной роще, дождик перестал, небо прояснилось, Луня обсох и на привале с удовольствием развел костер безо всяких чар, обычным способом – кресало, трут, немного умения – и вот уже Зничев цвет весело пожирает нарубленные топориком ветви.

Поели, напились взвару, малость отдохнули. Луня, насторожив лук, убрел на дальний конец рощи, и подстрелил жирную луговую куропатку – в ужин будет на столе дичинка, похлебку можно сварганить, хорошо!

Волхв похвалил охотника, подождал, пока Луня выпотрошил птицу, приторочил ее к седлу, и махнул рукой:

– Поспешим давай, до темна Поворот надо проехать! Там, на Повороте, корья могут засаду поставить, на это они мастера, ну да ты не боись, на нас они не сунуться, им конных не догнать, не одолеть. Лук, однако, готовь – мало ли как обернется. Ну, поехали!

Луня вскочил в седло и поспешил следом за волхвом. От него не укрылась та перемена, что произошла с Шыком за последние несколько дней. В городище все знали волхва, как не шибко ласкового, ворчливого даже старца, мудрого, умелого, но замкнутого и не разговорчивого.

Теперь же Шык словно сбросил десяток зим. Разгладились морщины, распрямилась спина, по-юношески задорно заблестели глаза. Луне даже стало казаться, что волхву несладко было там, дома, в городище, и только в дороге он стал по настоящему счастливым…

Вчера, когда они съехали с высоких холмов, голубая цепочка пиков Ледяного хребта растяла в дальней дымке, но теперь уже и с самого Хода стали видны неясные контуры горных вершин.

Каждый шаг коней, каждое мгновение все дальше и дальше отделяло Луню от дома, и постепенно он начал подпадать под великое очарование Дороги, новые, неизведанные прежде чувства пробуждались в душе, а голова, напротив, делалсь ясной и чистой. Неспешно текли мысли, не мелкие, не суетные, как прежде, а какие-то удивительно яркие, чистые и, чем Влес не шутит, может быть, даже мудрые! Вон Шык, его за мудреца-то признали только после того, как он молодым совсем мужем к арам сходил. Чать, и Луню после странствий уважать начнут, «журавелем» обзывать перестанут…

Так думал Луня, а глаза уже привычно обшаривали местность вокруг – вдруг что-то интересное, важное углядеть удастся!

Слева, от заката, стали подступать к дороге леса. Северные Бугры оставались позади, холмы вокруг нижали, а рощи и перелески становились все гуще, появились первые ели, но чужие, не родские. Дома ель зелена темной хвоей, строга и величава, а здешние были какими-то корявыми, с просинью, и выглядили зловеще.

Вскоре впереди раскинулась плесами широкая река. Ход свернул и долго вел путников вдоль берега, пока не привел к броду, довольно глубокому, коням по грудь, так что припасы пришлось перевозить в два захода, держа в руках над водой.

Река эта звалась у родов Бурей, за коварный нрав, за обилие омутов, над которыми вдруг, ни с того, ни с сего начинали ходить высокие волны, словно и впрямь разыгралась на реке буря. Текла река Буря с Северных Бугров на закат, к Соленому морю, в земли неведомых Луне чудей.

Шык всю дорогу рассказывал про окрестные земли, и так Луня узнал, что чуди живут вдоль Соленой воды в глухих болотистых лесах, живут дико, чужеземцем чураются, металла не знают, но умеют ворожить, строить дома, носят одежды из шкур, рыбьих кож и луба, чтут Мать-Сыру-Землю Мокошь, а в родах у них всем заправляют бабы.