Собрание сочинений. Том четвертый. Рассказы

– Да, погоди ты, блудный сын, – соскучился он! – убедительно сказала бабушка почему-то шёпотом. – Свадьба 6-го числа! —

– Да ну её, свадьбу, а то я не видел! —

– Хотел же у нас до осени пожить. —

– А теперь вот не хочу. Работу нужно искать, может на старую обратно возьмут, без дела сидеть негоже. А вы тут без меня обходитесь со своим хозяйством. —

Вечером того же дня и Света решила всё про себя. Она решила поговорить с бабушкой. Лето в этот год сплошь одни дожди и ветра, день ото дня. На ночь была гроза. Ветер стучал в окна, в крышу; слышался свист, и в печи домашней, которую не смотря на лето протопили, жалобно и угрюмо напевал свою песню. Была почти полночь, бабушка со Светой лежали в кроватях напротив печи в своей комнате-спальне. Послышался резкий стук за окном, должно быть что-то упало во дворе.

– Что это застучало, Света? – спросила бабушка.

Баба Настя, с седыми волосами, заплетёнными в одну толстую косу, с робкой улыбкой, в эту бурную грозовую ночь казалась старше, некрасивее, и как будто меньше ростом. Светлане вспомнилось, как ещё недавно она считала бабушку необыкновенной женщиной и с гордостью слушала все её слова, а теперь никак не могла вспомнить этих слов доброго наставления; всё, что приходило на память, было слабо и ненужно.

В печке раздался басовитый вой ветра и будто пропелась молитва: «Господи, помилуй!» – Света села в постели и вдруг схватила себя крепко за голову, встряхнув густыми волосами и зарыдала.

– Баба, бабушка, – проговорила она, – родная моя, если б ты знала что со мной происходит! Прошу тебя, позволь мне уехать! —

– Куда? – спросила Анастасия Михайловна, не понимая, и из положения полулёжа села в кровати. – Куда уехать? —

Света долго плакала и не могла выговорить ни слова.

– Дай мне уехать в город! – сказала она наконец. – Свадьбы не должно быть и не будет. Пойми, я не люблю этого деревенщину-тракториста – его руки соляркой пахнут… И говорить про него не могу… —

– Что ты – что ты, родная моя, Светочка, – что ты! – заговорила Анастасия Михайловна быстро. – как можно? Ты обручена. Ты успокойся, – это у тебя от нерасположения духа, и ещё погоды нынче плохие. Это пройдёт, успокойся. Это бывает. Может быть ты повздорила с Андреем, но – «милые бранятся – только тешатся» – по пословице. Всё образуется… —

– Ты ничего не понима-а-е-е-шь! Рыдала Света, завалившись на подушку.

– Да, – сказала Анастасия Михайловна, помолчав. – Давно ли ты была ребёнком, маленькой девочкой, а теперь уже Невеста. Время идёт быстро, всё в природе меняется быстро – то дождь, то гроза… И не заметишь сама, как станешь матерью и состаришься и будет у тебя такая же дочь строптивая. —

Рыдания быстро стихли, также быстро и неожиданно, как и начались.

– Милая, добрая моя бабушка, ты ведь умная, ты несчастная, – вытерев слёзы платком, сказала Света, – ты несчастная, а я не хочу быть такой, – зачем ты банальности говоришь: какая «невеста, обручена» … Не надо! —

И она быстро пошла, накинув платок на плечи.

Бабушка Настя что-то хотела сказать, но не смогла выговорить ни слова, – слёзы навернулись. Она всхлипнула и легла, укрывшись одеялом, думая: что она, внучка, права. А в печке снова загудел ветер густым басом, стало вдруг страшно… «Что-то будет плохое» – подумалось ей.

– — – — – — – — – — —

Поздней ночью (для него) к Саше в комнату вошла Света, и, не сказав ни слова прошла, села в кресло напротив кровати и закрыла лицо руками. Саша встал, натянул трико поверх трусов, взяв их с железной спинки кровати, и прошёлся по комнате, до дверей и обратно, два раза. Не выдержав долгой паузы:

– Что? – спросил Саша, присев на кровать напротив Светы.

– Не могу… – оторвала руки от лица Света. – Как я могла думать, что буду здесь проживать всю свою жизнь, не пойму! Жениха я не люблю, себя презираю за эту юношескую влюблённость, которая случилась со мной со школьницей! —

– Ну-ну… – проговорил Саша, не осознавая ещё, в чём дело. – Это ничего… Это хорошо. —

– Эта жизнь опостылела мне, – продолжала Света, – я не хочу здесь оставаться ни одного дня. Завтра же я уеду отсюда. Возьми меня с собой, ради бога! —

Саша с минуту смотрел на Светлану с удивлением; наконец, он понял и обрадовался, как ребёнок. Он встал, всплеснул руками и начал притаптывать в тряпичных туфлях со стоптанными задками, что служили ему вместо тапочек, как бы танцуя от радости: его «агитация» была не напрасной. Третий год подряд он уговаривал сестрёнку ехать в город…

Не знаешь, как и когда отзовётся наше слово, то не воспринимается совсем. А то оказывает огромный эффект.

– Великолепно! – говорил он, потирая руки, – Боже, как это хорошо! – оглядывался он в маленькой узкой комнатке, словно ища какой-то подсказки у стен. А она глядела на него, не мигая, большими, красными от слёз, влюблёнными глазами, как очарованная, – ожидая, что он сейчас же скажет ей что-нибудь значительное и очень важное. Он ещё ничего не сказал, но ей уже казалось, что перед ней открывается нечто новое и большое, чего она раньше не знала, и она смотрела на брата с полной доверия надеждой, готовая, кажется на всё, даже на смерть…

– Завтра я уезжаю, я уже собрался. Ты свои вещички принеси и положи в мой рюкзак, – всё говорилось заговорщическим тоном: замышлялся «побег невесты», поскольку приготовления к свадьбе начаты были и до самой свадьбы оставались считанные дни. – Клянусь тебе, ты не пожалеешь и не раскаешься. – так всё решил Саша.

– Ты пойдешь провожать меня, – а что такого что сестра провожает брата, когда тронется автобус из райцентра мы и поедем. – Запросто решил он. – поедешь, там поступишь в институт, и пусть твоя судьба изменится. Главное – перевернуть жизнь, вырваться из этой глуши и ежедневной рутины, а всё остальное не важно: вещи дело наживное и женихов у тебя будет ещё, хоть отбавляй и парни хорошие, умные, весёлые и всякие… —

– О! да! Ради Бога! – решительно ответила Света.

Она спала тихо, и уснула не сразу. Свете казалось, что она очень взволнована, что на душе у неё тяжело, как никогда, что теперь до самого отъезда придется страдать сердцем и мучительно думать; но сон так быстро напал, что через пару минут она уснула и спала крепко, с заплаканным лицом, с улыбкой на губах.

Эпилог

Оставляя открытым финал, автор оставляет читателю выбор.

Если человек религиозен и мыслит по строгому, он, вероятно, может решить: что Бабушка и её подруга Виктория уговорят Свету не уезжать, а потом и свадьбу и венчание пройти: «стерпится-слюбится». А обручение – это важно настолько, что «грех великий» нарушить свои обещания во время обряда обручения. Под молитвами священника Света обещала жениху и Богу быть женой и хранить верность будущему мужу: она перед Богом обещала, и за грех разрушения обручения в ад попадёт. – Таким пояснением Бабушка с подругой могут Светлану задержать и заставить выйти замуж за Андрея-тракториста, у которого «руки соляркой пахнут» и которого Света разлюбила совсем… Это один исход.

Но нынешняя молодёжь, не отличающаяся верой в Бога и считающая обряды за некие «театральные постановки церкви» могут «сказать», подумать по-другому: если жених Андрей стал уже нелюб и даже противен для Светы: и руки-то пахнут и хвастается он совсем не тем – старым домом, и что он не умный, а как «древний (считай пещерный) землепашец»… Конечно, Светлана бросит всё и уедет с Сашей в город, где начнёт новую жизнь среди студентов института. И будут у неё все радости цивилизации: и танцы в клубах, на дискотеках… Это другой исход.

И третий вариант, связанный с мужской альтернативой: за своё счастье надо бороться. Когда жених узнает, что Света поехала с Сашей-братом на автобусе в город, – он заведёт свой трактор «Беларус» и догонит автобус и остановит его, перегородив дорогу. Высадит Свету и автобус уедет. А Андрей начнёт уговаривать Светлану в чистом поле рядом с дорогой, трассой: он вспомнит-припомнит все моменты хорошие, которые были между ними за три года влюблённости тайной: и ночёвки на сеновалах, и гуляния у реки в летнюю пору на сенокосных лугах, как он дарил Светлане полевые цветы и они бегали по полю и радовались жизни, потом купались в реке в теплой, как парное молоко, воде на закате… И романтика победит, и Света поедет с женихом Андреем назад, и пойдет с ним на венчание в церковь и будут они жить в доме и будет у них много детей… Это третий вариант исхода-финала рассказа Обручённая.

Немного о писательстве.

Органическим свойством словесного искусства, – подчёркивал В. Короленко, – является неизменная ориентация на читателя, слушателя, на их восприятие художественных ценностей. Короленко настойчиво советовал молодым писателям выработать в себе ощущение тех, к кому обращены произведения. «… Слово дано человеку, – писал он, – не для самоудовлетворения, а для воплощения и передачи той мысли, того чувства, той доли истины и вдохновения, которым он обладает, – другим людям. И это до такой степени органически связано с самой сущностью слова, что замкнутое, непереданное, неразделённое – оно глохнет и умаляется… автор должен постоянно чувствовать других и оглядываться на то, может ли его мысль, чувство, образ – встать перед читателем и сделаться его образом, его мыслью и его чувством. И вырабатывать свое слово так, чтобы оно могло делать эту работу (немедленно или впоследствии – это другой вопрос). Тогда художественные способности растут, оживляются, крепнут. Замкнутые в изолированном самоудовлетворении, они истончаются, теряют силу и жизненность, хиреют или обращаются на односторонние, исключительные настроения, чисто экзотического характера».

Открывая новое в жизни, художник всей системой созданных им образов стремится убедить читателя в истинности своего понимания жизни, своих идей, эстетических принципов. И в той мере, в какой его произведения убеждают читателя, заражают его мыслями и чувствами, выраженными в них, – писатель ведёт за собой читательскую аудиторию, и более того, создаёт её.

Л. Толстой справедливо писал о том, что «искусство есть одно из средств общения людей между собой (Полн. Собр. Соч., т. 30, с. 63—64).

Всякое произведение искусства делает то, что воспринимающий вступает в известного рода общение с производившим или производящим искусство и со всеми теми, которые одновременно с ним прежде или после его воспринимали или воспримут его художественное впечатление».

Связи с читателем для истинного художника слова – это смысл и цель его творчества. «Я не сумел бы разграничить вопросы: „Почему?“ и „Для кого?“ – пишу я, – заявляет Ромен Роллан. – Моя деятельность всегда и во всех случаях была динамической. Я всегда писал для тех, кто идёт вперёд, потому что я сам всегда шёл вперед… Жизнь была бы для меня ничто, если бы она не означала движения, само собой разумеется, прямо вперёд».

    Конец.

Дашенька – лесничий

Над лесом за рекой, за широким затоном уже садилось солнце. Небо на горизонте словно застывший окрашивалось в алый цвет. Само солнце было скрыто за темными облаками, поднимающимися из-за леса. И было так тихо, как редко бывает тихо в природе: не слышно щебета птиц, не слышно стрёкота кузнечиков в прибережной траве. Небо темнело от надвигающихся с запада туч над головой, только сзади, с восточной стороны светло-голубой сумеречный свет озарял тихий затон и быструю речку, несущую воды свои между крутых песчаных берегов.

У затона, на пологом спуске к нему, на старом толстом бревне сидела грустная женщина с накинутым на плечи платком, прикрывающим от холодка вечерней реки. Расслабившись, опустив руки между колен, Дашенька, как называл её муж, смотрела на водную гладь успокоено, без всяких особенных мыслей, отдыхая телом, но всё ещё ощущая внезапное чувство тоски и какой-то никогда прежде не испытываемой беспомощности, неудовлетворённости своей жизнью.

Она родилась и выросла в этом лесном краю и прожила здесь всю свою жизнь вдалеке от большой цивилизации. О родном лесном крае им рассказывали ещё в школе, был такой предмет в начальной школе: «история родного края». А также из рассказов бабушки и других пожилых людей в их деревне, многое было известно, чего уже не знает нынешнее поколение детей.

Когда-то, при царе, богатые купцы строили тут свои усадьбы, а вокруг них строились большие посёлки, около мелких речек, впадающих в затон на большой и быстрой реке. «Испокон века», как говорится, тут сплавляли лес. К затону свозились стройные ровные брёвна сосен и кедров. (Кедры вырубили совсем. Теперь леспромхоз пытается возродить посадками бывший лес-кедрач, который рос при купцах). И говорят, лес сплавляли не весь, а часть леса пилили тут же на месте, в большом поселке, что стоял за теперешними оврагами, и оврагов тогда не было. А были пилорамы, были цеха со станками по деревообработке. Рабочих было много и жили они в барачных посёлках, – они производили доски, изготавливали мебель – это были целые «заводы» деревообрабатывающие. Посёлок так и назывался «Заводы». И недалеко от затона были несколько деревень сплавщиков леса. (На их месте теперь вырос березняк, где среди овражков и ям еще видны были до сих пор места от срубов домов, а на полянках среди берёз встречались яблоньки одичавшие и было много земляники и грибов-груздей). Край лесной, пока было много леса, развивался. В посёлках и больших деревнях купцы и бояре, и помещики строили и больницы, и школы для рабочих церковноприходские, и театры для себя и разные увеселительные заведения – пивнушки для простого люда, рестораны для себя. Были и дороги широкие грунтовые, на месте которых теперь просеки в смешанном лесу.

Но потом случилась революция, которая всё смела: «Мы весь, мы старый мир разрушим, до основанья, а затем -…». Рабочие и крестьяне сожгли купеческие усадьбы, а вместе с ними и пилорамы и целые деревни. Сегодня они только в воспоминаниях стариков, доживающих свой век в немногих оставшихся деревнях. На месте «Заводов» колхоз распахал землю и давно, более 70 лет, сажает овес, люцерну для корма скоту, турнепс. После войны колхозы стали возрождать деревню, строили фермы в каждой деревне, разводили коней для перевозки урожая. Но дело продвигалось с трудом, людей в деревнях уже не оставалось. Возродилось потихоньку и лесное дело. Лес начали пилить и сплав работать стал понемногу. Близкие деревни работали на лесосплаве или на заготовке леса. Там на реке многие мужики погибали, прыгая по мокрым брёвнам формируя плоты, поэтому женщин в деревнях, молодых вдов, было всегда больше.