Но Сезинанда лишь расхохоталась в ответ.
– Господь с тобой! Неужто и Ролло, и Атли были столь грубы на ложе, что ты так и не узнала, почему коровы протяжно мычат, а кошки сходят с ума по весне?
Эмма почувствовала, что лицо её заливает жаркий румянец.
– Если ты и впредь станешь задавать мне подобные вопросы, я не пожелаю видеть себя в своем окружении, – сухо сказала она.
Сезинанда прогнала с лица улыбку:
– Раньше ты была со мной откровенна.
Эмма внезапно ощутила раздражение. Похоже, это у скандинавских женщин Сезинанда научилась так прямо держаться, так дерзко смотреть в глаза… Но, с другой стороны, у Эммы давно не было никого, с кем она могла бы поговорить откровенно.
– Скажи, Сезинанда, а не тоскуешь ли ты об аббатстве в лесу? Ты помнишь, как пахло мятой у ручья в сумерки? Как благовест монастырского колокола перекликался с голосом кукушки? Вспоминаешь ли, как мы с тобой убегали из монастырского сада, где рвали ягоды, а брат Тилпин с ворчанием преследовал нас? Или как прятались мы в дубраве от искавшего нас Вульфрада?
При имени сына кузнеца, в которого Сезинанда была тайно влюблена, по лицу молодой женщины скользнула тень, глаза затуманились.
– Слишком многое изменилось с тех пор, – тихо проговорила она, – будто и не с нами все это было…
Она вдруг шумно всхлипнула, потом задумалась, вздыхая. Так они и сидели в тишине, поглощенные общими воспоминаниями. И это молчание вновь сблизило их.
– Оставайся со мной, Сезинанда, – сказала, наконец, Эмма. – Твой Бернард – мой страж, ты же станешь моей дамой и помощницей.
Сезинанда отерла слезы краем головного покрывала и улыбнулась.
– Как могу я отказаться, Эмма! К тому же, это большая честь. Знаешь ли ты, как величают тебя в Руане? Принцесса Нормандская! Только не стоит больше ворошить прошлое! Честной крест, сейчас все по-другому, о другом и думать надлежит. У меня будет дитя… Но не хотела ли ты меня обмануть, намекая, что не любилась ни с Ролло, ни с Атли?..
Когда же Эмма подтвердила сказанное, Сезинанда взглянула на нее с едва скрываемой жалостью.
– О Эмма! Знала бы ты, чего лишаешь себя!
Девушка смолчала. В её памяти смутно всплывало то волнующе острое ощущение, которое она испытала, когда Ролло осыпал её поцелуями в недрах пещеры друида Мервина. Однако гораздо реальнее было то смятение, какое она испытывала сейчас в присутствии Ролло. С Атли все обстояло совсем иначе. Сезинанда же говорила о том, о чем они шептались еще детьми, подсматривая за влюбленными парочками или бегая дразнить молодоженов после брачной ночи. Но после разгрома аббатства для Эммы все это умерло, и надолго.
А потом Сезинанда родила крепкого, горластого мальчишку. Болли-Бернард устроил по этому поводу грандиозную попойку, а в монастырь отдал богатую золотую чашу, чтобы отблагодарить Бога христиан за его милость. К удивлению Эммы, Сезинанда дала сыну имя Вульфрад, и Бернард, ничего не ведавший о её прошлом, не возражал, заметив лишь, что сам он намерен звать ребенка Ульв – на норманнский лад.
И вот теперь Сезинанда стояла перед Эммой, напоминая, что та собиралась пойти к кузнецу Одо с делом и готова была сопровождать ее.
Несмотря на то, что этой осенью держалась ясная погода, воздух был довольно холоден. Эмма щурилась – в глаза били блики солнца, отраженного на медных шпилях, – и прятала руки под темной меховой накидкой. В городе ей нечего было опасаться – женщину брата конунга никто не осмелился бы донимать. Кроме того, повсюду хватало стражников, следивших за порядком, не говоря уже о двух викингах с копьями на плечах и широкими мечами у пояса, повсюду следовавших за нею.
На пустыре за мостом, где вчера пировали викинги, только груды костей и остывшей золы напоминали о прошедшем празднике. Теперь здесь толпились торговцы, заключая сделки, а обогатившиеся в походе воины Ролло, не торгуясь, покупали, что кому приходилось по вкусу. Серебро ненадолго задерживалось в их кошелях, и поэтому в мирную пору Руан кишел купцами из других областей Франкской державы. Здесь можно было услышать луарский говор и фризские слова, бретонский говор и парижские выражения. В порту на реке кипела работа – скрипели вороты, лязгали цепи, напрягаясь, гудели канаты, на палубах судов громоздились штабеля бочонков, мешки и тюки с товарами. Над ними с криком разрезали воздух чайки. Время от времени от причалов, грохоча по бревенчатому настилу, отъезжали тяжело груженные повозки. У края воды смолили лодки, и черный дым, клубясь, поднимался от костров к ясному небу. Здесь Эмма заметила Атли, наблюдавшего за разгрузкой одного из судов, и помахала ему рукой.
От пристани доносились запахи смолы и соленой рыбы. Медлительные мохноногие кони влекли к колесу водяной мельницы баржу с зерном. Мельница шумела, мелькая широкими лопастями обомшелого колеса. Рядом с запрудой тянулись деревянные мостки малой пристани, куда причаливали плоскодонные лодки рыбаков. Слышался смех прачек, стук их вальков, немного в стороне пылал костер, где братья-бенедиктинцы в темных рясах готовили похлебку для бедных. Нищие толпились вокруг, жадно вдыхая запах пищи, хрипло мяукали, дожидаясь нечаянной подачки, бродячие коты, путающиеся под ногами звенящих кольчугами рослых викингов.
Теперь Эмма многих из них знала в лицо и по имени. Она сдержанно отвечала на приветствия, и тем не менее ей нравилось читать восхищение в глазах мужчин. Она отбрасывала за спину капюшон, подставляя солнцу сверкающую огнем волну рыжих волос.
Эмма не любила посещать рынок невольников, располагавшийся за мельницами. Вид измученных людей приводил её в уныние, а запах покрытых застарелой корой грязи тел вызывал отвращение. Она огибала руины квадратной башни, камни которой частью пошли на восстановление моста, и сворачивала в узкую улочку, уводящую вглубь городских построек. Здесь было не менее людно, чем у реки. Стайки псов и детей сновали между прохожими, гогоча, пробирались к реке гуси, погоняемые горбатым рабом в ошейнике. Дребезжали горшки, горой наваленные в повозке, влекомой маленьким черным осликом.
Из открытых дверей харчевни доносились голоса бранившихся женщин, вылетал клубами чад прогорклого масла и жар печей. Телохранителям Эммы приходилось расталкивать прохожих, расчищая ей путь. Под ногами гремели доски, которыми были вымощены улицы в Руане. А вот дома в Руане были нередко из камня. Многие норманны, разбогатев в походах, отстроили некогда принадлежавшие местной знати жилища, даже обзавелись каминами с дымоходами, а также могли позволить себе такую роскошь, как окна, где в переплеты были вставлены листки слюды, куски промасленного холста и даже стеклянные шарики, весело блестевшие в лучах солнца.
Были в Руане и церкви, так как никто тут не препятствовал молиться Иисусу Христу. Подчас среди пестроты городской застройки можно было увидеть портик, уцелевший с римских времен, широкие мраморные лестницы, на ступенях которых восседали закутанные в яркие плащи варвары, играя в шашки или затевая петушиные бои. Но за прекрасными античными колоннами, потрескавшимися и со следами копоти, часто виднелась грубо обмазанная глиной стена с завешенным шкурой квадратным входом. Изгороди большей частью были невысоки, и не составляло труда заглянуть в любой дворик, где тянулись капустные гряды, играли дети, а женщины белили холсты.
Да, Руан, некогда разрушенный и всеми покинутый, весьма скоро опять превратился в шумную житницу. Здесь, под защитой воинственного Ролло, люди познали спокойное существование, вновь начали жить, работать, плодиться. Выходило, что мир – высшее благо, по слову Спасителя, – принес в эту разоренную землю завоеватель с севера. Эмма уже давно перестала удивляться тому, как много франков решило обосноваться во владениях северных варваров. Здесь была твердая власть – в лице правителя-воина, сумевшего защитить свою землю, отбить охоту у алчных соседей совать сюда нос, впрочем не гнушавшемуся самому поживиться за их счет. Немудрено, что долгое время не признававшие власти Ролло франкские правители теперь все чаще слали к нему посольства, подчас даже покупая за золото его воинов, чтобы с помощью этих язычников одолеть соседей-христиан.
Когда Эмма узнала, что даже герцог Роберт нанимает у Ролло викингов, чтобы держать в повиновении своих феодалов, она пришла в ужас. И возмущенно спрашивала у епископа Франкона, как вышло, что христианские правители готовы натравливать на соседей христиан этих северных варваров?
Франкон смотрел на это философски.
– Разве мир куется не при помощи оружия? И разве король Эд, царственный брат Роберта, не поступал так же, чтобы смирять непокорных франков? А уж он-то ненавидел северян, как никто иной.
Эмма умолкала при упоминании её отца, Эда Робертина, а Франкон как ни в чем не бывало продолжал:
– Да будет тебе известно, дитя, что еще Амвросий Медиоланский, духовник императора Грациана, в своем учении о войне основной упор делал на соблюдение закона справедливости. Если война, писал он, способствует восстановлению мира, то такая война справедлива и является благом.
Эмма не могла не прислушиваться к его словам, а Франкон еще продолжал:
– Поистине Роллон Нормандский рожден быть правителем. После того как здесь хозяйничали Рагнар Лорброк, яростный Гастингс, безжалостный Сигурд и даже Роллон Пешеход, наши земли наконец познали истинное благоденствие.
Он поведал Эмме, как много сделал этот язычник для Ротомагуса: восстановил городские стены, отремонтировал мост, укрепил берега и отстроил восточные кварталы. Западные же, бывшие наполовину разрушенными, использовал для постройки новых жилищ, бань, служб, ибо старые пришли в полную негодность. Этот язычник повел себя здесь как истинный хозяин, и город называется ныне Руаном по полному праву.
Разумеется, Ролло зачастую ведет себя как язычник и соседние земли стонут от его набегов, но иначе и быть не может. Для тех же владений, которые он признал своими, его правление – подлинное благо. Северные воины, закаленные и дисциплинированные, почитают его как вождя и по его приказу готовы выполнять любые обязанности. Они обеспечивают город топливом, надзирают за строительством и занимаются ремеслами. Они разводят добрых коней, не позволяют угонять рогатый скот, ремонтируют и охраняют торговые пути. Ведь всем известно, что варвар и грабитель Ролло в своих землях поощряет торговлю. А разве то, что он не стал препятствовать восстановлению христианских церквей и смотрит сквозь пальцы, когда его воины принимают крещение, говорит о том, что Нормандия, может надеяться на милость небес.
– Но Ролло без устали толкует о набеге на Бретань, – порой напоминала Франкону Эмма.
Епископ согласно кивал круглой головой, но мысли его были словно далеко, и он кивал скорее им, а не насчёт замечания Эммы.
– Да, да, – бормотал Франкон, поигрывая агатовыми чётками. – Да, он варвар, но и его надо подвести к купели. Чего бы это ни стоило.
Странным человеком был епископ Франкон, духовный отец Эммы. Обычно духовник – очень близкий для женщины человек, но интуитивно Птичка чувствовала, что ей не следует полностью раскрывать душу перед епископом. Что-то подсказывало ей, что Франкон способен на все.
И еще Эмма замечала, что он все чаще советует ей быть приветливее с Ролло.
– Ты так дерзка с нашим правителем, дитя мое, что порой даже у меня дух захватывает. Конечно, пока ты под защитой Атли, тебе ничего не грозит. Но не могла бы ты быть любезнее с самим Ролло? Поверь, этот варвар заслуживает доброго отношения.
Этот разговор состоялся как раз перед тем, как Ролло стал брать Эмму в свои верховые поездки по Нормандии.
Все началось в тот день, когда Ролло подарил ей изящную буланую кобылку. Девушка была так довольна подарком, что сразу согласилась. Ведь она давно хотела овладеть мастерством верховой езды, а тут сам конунг едва ли не набивался ей в учителя.
Именно эти конные поездки по Нормандии способствовали тому, что между Эммой и Ролло сложились дружеские отношения, о которых прежде оба не могли и помыслить. Им было легко вместе, они болтали и смеялись, ощущая удивительное спокойствие, ибо им не в чем было упрекнуть себя при воспоминании об оставленном в Руане Атли.
Это было восхитительное время! После сырой ветреной зимы на мир опустилась благостная теплая весна. С зеленых лугов доносились звуки пастушьего рожка; отощавшие после голодной зимы коровы, постукивая боталами, жадно паслись на первой траве; ветер нес запахи унавоженной земли с полей. Конунг указывал девушке на все, что считал достойным внимания. Они побывали у старых каменных башен, построенных еще императором Карлом Лысым, в которых теперь располагались норманнские гарнизоны. Вокруг каждого из таких укреплений выросли небольшие городки, где рядом с воинственными пришельцами спокойно уживались местные сервы. За пределами Руана норманны куда лучше владели языком покоренного народа, а браки между ними и женщинами франков стали самым обыденным явлением. Даже названия новых поселений являли собой причудливую смесь скандинавского и галльского наречий – Бевиль, Бекдаль, Эльбе, Гранвиль и тому подобное.
Правя своей лошадью, Ролло говорил спутнице:
– Франки считают викингов посредственными наездниками. И в чем-то они правы. Наши мужчины предпочитают сражаться пешими, а в дальний путь предпочитают отправляться на ладье. Однако я задумал изменить это. Ибо считаю, что для удачного похода необходимо, чтобы речные суда по берегу сопровождала умелая конница.
Ролло показал ей, где разводят лошадей, предназначавшихся для походов. На сочных лугах табуны паслись привольно, а лучших из лучших отбирали опытные конюхи, помещали в специальные загоны и объезжали.
Эмма как-то заметила конунгу: