Принцесса викингов

Все это Эмма вспоминала, когда, вернувшись из шумного города, погасила светильники и легла вместе с Атли на широкое ложе. Даже в темноте она чувствовала, что юноша не отрывает от нее глаз. От Атли слегка пахло вином, дышал он с натугой. Эмма лежала, закинув руки за голову и наблюдая, как отсветы тлеющих в очаге углей скользят по крестовинам дубовых балок перекрытий. Спустя минуту девушка почувствовала, как Атли придвинулся, его дыхание стало сбиваться, а рука коснулась ее груди. Пора бы уже ей и привыкнуть, но она не могла побороть отвращение к хворому юнцу.

– Ты вынуждаешь меня уйти, Атли!

Она знала меру своей власти над ним. Атли с горестным вздохом отвернулся и глухо произнес:

– Я понимаю тебя, Эмма. Эта недавняя встреча с Рагнаром… Ведь Датчанин живое напоминание того, что с тобой сделали… по приказу моего брата!

Атли порой с какой-то потаенной обидой, словно нарочно, напоминал ей, что с нею случилось. Так он не давал девушке забыть, что спас ее именно он. Но Эмма не желала жить под гнетом страшного воспоминания. Тот кто смакует прошлые горести, не может жить полноценной жизнью! И она лишь повторила для Атли: когда он примет святое крещение, она согласится стать его супругой.

Это была заведомая ложь. Но что ей оставалось?

Атли еще долго ворочался, потом затих. Во сне он задыхался, дыхание со свистом и клокотанием вырывалось из его груди. Эмма отодвинулась на самый край постели, перебирая в памяти, как вышло, что они с Атли стали спать в одной кровати. Просто спать, но все же это позволило, чтобы над юношей больше не насмехались викинги его брата.

Началось все после того, как Ролло услал младшего брата в Фекан, крепость на побережье Нормандии. Правда крепостью это скопление руин было сложно назвать: там высились и остатки башен времен римского владычества в Галлии, и полуразрушенные остовы некогда великолепного монастыря времен Меровингов[18 - Меровинги – династия королей франков, правившая во Франкии с V века до середины VIII. Предшествовала правящей в описываемый период династии Каролингов.]. Ну и частокол, возведенный уже при Ролло, чтобы охранять нормандское побережье от набегов его же соотечественников викингов.

– Я должен буду там следить за прибывающими в порт Фекана кораблями, – пояснил Эмме приказание брата Атли. И добавил важно: – Я намерен взять тебя с собой!

И уже тише:

– Ты ведь не откажешься?

Словно бы у нее был выбор!

Однако в пути Атли слег, едва их ладья спустилась к устью Сены. Море было неспокойным, сквозь вязкий туман едва виднелись силуэты чаек. Атли задыхался, лежа в шатре из шкур на носу корабля. Всем теперь заправлял молодой викинг Торлауг, друг и помощник Атли. Обычно веселый и смешливый, теперь он выглядел крайне обеспокоенным.

Эмму тоже встревожило состояние юноши и она стала уговаривать Торлауга вернуться в Руан. В конце концов там есть лекари-монахи, которые не единожды помогали брату Ролло своими настойками, да и у теплых каминов епископского дворца он скоро пойдет на поправку.

По щекам Торлауга, рябоватым от некогда перенесенной оспы, разлилась бледность. Он свел к переносью белесоватые брови.

– Приказ Ролло нельзя отменить. Надеюсь, когда мы прибудем в Фекан, Атли поест горячей похлебки и ему станет лучше.

Однако и по прибытии Атли не почувствовал себя лучше. Его перенесли в здание монастыря Святого Ваннинга, в котором обосновались местные викинги со своими женами и детьми, но среди флигельных построек некогда великолепного монастыря еще доживали свой век с дюжину старых монашек. Их настоятельница слыла искусной врачевательницей, однако от её снадобий Атли стало еще хуже.

Жены викингов Фекана посоветовали обратиться к местному жрецу из капища, в котором викинги приносили жертвы по благополучном прибытии в Нормандию. Жрец явился, опираясь на клюку, его седые волосы свисали до пояса, а борода достигала колен. Эмма поторопилась покинуть покой, где лежал Атли, столкнувшись у входа в башню с вереницей простоволосых пожилых женщин, бренчавших бесчисленным множеством костяных и бронзовых амулетов. Перепуганные монашки разбегались от них в разные стороны, торопливо бормоча молитвы.

– Это вещуньи, – пояснил сидевший на ступенях Торлауг. – Они умеют говорить с богами и упросят их освободить Атли от душащей его Мары.

– Но несет от них, словно они родились в кошаре, – язвительно заметила Эмма. Почтения к священнослужителям северян у нее было не более, чем у викингов к Писанию.

Спустя пару часов Эмма не выдержала и поднялась наверх. Еще на галерее она услышала едкую вонь и увидела дым, пробивавшийся сквозь щели двери, ведущей в покой Атли. Не на шутку испугавшись, она бросилась туда, однако, оказавшись за дверью, оторопело замерла. В темном помещении с закрытыми ставнями нельзя было продохнуть от дыма едких трав, которые с завыванием бросал в жаровню бородатый жрец. Его растрепанные помощницы, стеная и вопя, кружились вокруг ложа, на котором исходил беспрерывным кашлем больной юноша. Он глухо стонал, откидываясь на окровавленные подушки, пока женщины-вещуньи, притопывая и хлопая в ладоши, творили в дыму колдовские рунические знаки.

Эмма сама едва не захлебнулась чадом. Старухи остановились и гневно замахали на нее, но девушка, растолкав их, бросилась к окну и рывком распахнула ставни.

– Убирайтесь все вон! – неистово закричала она и, схватив забытый у резного изголовья священный посох жреца, принялась колотить перепуганных вещуний с таким остервенением, что те опрометью, голося, ринулись к выходу.

Со жрецом пришлось повозиться несколько дольше. Они таскали друг друга по комнате, ухватившись за посох, и браня друг друга на разных языках, до тех пор, пока в покой не вбежал встревоженный Торлауг. Добрую минуту он изумленно глядел на обоих, а потом так и зашелся от хохота.

Эмма опомнилась первой. Отбросив посох, она воскликнула:

– Прогони этого смердящего пса, Торлауг! Пусть убирается, если не желает, чтобы я донесла правителю Нормандии, что он намеревался уморить его брата!

Старик, кипя от ярости, едва снова не бросился на девушку, но Торлауг, все так же хохоча, подхватил его подмышки и выставил за дверь. Однако когда он вернулся, лицо его омрачилось – он увидел окровавленную рубаху и подушки Атли.

– Вот что, Торлауг, – сказала Эмма викингу. – Теперь я сама буду его лечить. Прикажи принести теплого красного вина, меду и масла. А также вели очистить очаг от этой дряни и доставить сюда побольше сухих можжевеловых дров. Отныне в этой комнате должны топить только можжевельником.

Торлауг, возможно, и опасавшийся, что разгневанный жрец и его вещуньи накличут на эту девушку порчу, все же велел их прогнать подальше и выполнил все её указания. Уже к вечеру Атли стало немного лучше: кашель стих, кровотечение прекратилось, на скулах появился румянец. Впрочем, это был неестественный, пятнистый румянец, скорее свидетельствовавший о болезни, нежели о выздоровлении. И все же дышалось ему свободнее, и он смог разговаривать.

Эмма, устроив его голову у себя на плече; полулежала рядом и поила Атли из рога горячим вином с медом и растопленным маслом. Юноша обливался потом, но в то же время его бил сильнейший озноб.

– Не уходи, Птичка, – взгляд его был умоляющим. – Не покидай меня!

– Успокойся, успокойся. Я теперь все время буду рядом.

Эмме было жаль юношу до слез. Только теперь она поняла, как дорог он ей. Он любил её, а главное – был её единственным другом, верным и совсем нетребовательным.

И она осталась на его ложе и в эту ночь, и во все последующие, когда Атли и в самом деле стал поправляться. Он был так слаб, что приникал к ней, как ребенок, обнимал и так затихал, лишь его негромкое хриплое дыхание слышалось под низким сводом, сливаясь с потрескиванием можжевельника в пылающем очаге. Эмма клала в ноги постели нагретые, обернутые полотном камни. Атли била дрожь, и девушка согревала его теплом своего крепкого здорового тела. Ночи они проводили как двое детей, нуждающихся друг в друге, как брат и сестра, но отнюдь не как возлюбленные…

Но однажды утром Эмма проснулась от странного и довольно неприятного чувства, что за ними кто-то наблюдает, Подняв голову от плеча Атли, она повернулась и застыла, широко распахнув глаза.

В белесом свете раннего утра в изножии их кровати стоял Ролло. Он возвышался над ними как утес, с застывшим лицом и плотно сжатыми жесткими губами. То, что Эмма прочла в его взгляде, было непередаваемо.

Девушка в растерянности попыталась натянуть на себя медвежью полость. Покой за ночь остыл, очаг угас, от стен тянуло каменной сыростью. Почти машинально Эмма отметила, что Ролло все еще в дорожном плаще. Неужели по прибытии он тотчас поднялся сюда?.. Зачем он вообще появился здесь?..

– Ролло…

Викинг вышел столь стремительно, что она не успела задать свой вопрос.

Спрыгнув с ложа и стуча зубами от холода, она стала торопливо одеваться. Но когда она, даже не затянув шнуровку сапожек, выбежала на галерею, то успела только увидеть, как мелькнул силуэт в светлом плаще, и расслышать удаляющийся стук подков.

– Не могу взять в толк, зачем приезжал Ролло? – заметил позднее Торлауг. – Он прибыл еще затемно, прошел наверх, а затем сразу вернулся, кликнул своих людей и умчался. Даже лошадям не дал остыть. Не связано ли это с тем, что он получил мое известие о том, что Атли занемог? Однако по такой распутице вряд ли гонцы уже успели добраться до Руана…

– Он убедился, что Атли пошел на поправку – ответила Эмма, и в голосе её звучало странное торжество. В её сердце вновь ожила надежда…

Да это было давно. До похода Ролло на Бретань. Но сейчас он вернулся. И сразу же опять умчался. К ней. К своей жене. Этой странной и страшной женщине с разноцветными глазами. Эмма боялась ее. В этой Снэфрид было что-то жутковатое. Но Ролло так не считал.

Эмма тяжело вздохнула, откидывая роскошное покрывало из барсучьих шкур. Внезапно она ощутила блошиный укус, и мысли её сразу вернулись в привычную колею. Необходимо завтра же велеть пропарить все меховые покрывала и проследить, чтобы в тростник на полу добавили полыни. Следует также поменять сбившееся сено в ложе и пройтись по щелям кипятком. Кузнецу Одо пора заказать новые решетки на окна в нижний зал… Ох, сколько у нее завтра дел – не перечесть. И завтра, возможно, приедет Ролло… Она улыбнулась, засыпая.

Но Ролло не появился и на другой день.

Погрузившись в дела, Эмма долго не решалась спросить о нем, однако непроизвольно поглядывала время от времени на широкие ворота епископской резиденции, ожидая увидеть рослую фигуру всадника, услышать дерзкий мальчишеский смех.

Во время трапезы она все-таки обратилась к Атли, но тот разочаровал её ответом:

– Ролло никогда так скоро не покидает супругу.

Атли восседал во главе длинного стола и был одет, выглядел как франк. Хорошего сукна светло-рыжая туника до колен была подшита зеленой тесьмой с красивыми узорами. Облегающие ноги штаны так же были из узорчатой ткани и перевиты от башмаков до колен скрещенными ремнями. На голове кожаная шапочка с бронзовым ободком вдоль лба, на тонких запястьях – богатые браслеты. Достаточно рослый, Атли был, однако, узок в плечах и с впалой грудью. При свете солнца, лившегося в распахнутые окна, было особенно заметно, что хоть он и молод, но лицо у него старообразное, с яркими пятнами нездорового румянца на скулах. На Эмму он не глядел, хотя и ощущал на себе её взгляд. И повторил:

– Сегодня мой брат вряд ли расстанется с Снэфрид. И не надейся!