Эпизоды и происшествия (в XIX, XX, XXI веках)

– Я у них просить ничего не буду.

Мама тихо сказала:

– А я вот, Шура, поговорила с ними, и дали они мне крупу разную. Что же теперь делать, обратно нести?

– Ну, обратно не понесем, но и брать больше никаких спецпайков не будем.

Итак, вероятно, и эта фраза, и слова отца «Я у них ничего просить не буду» связаны были с его трезвым пониманием опасной социальной ситуации, которая сложилась в стране. Подтверждение я получила позже, от мамы, во время перестройки 85–90-х гг. Отца уже не было в живых, а мама в 1987 или в 1988 году на фоне тех разоблачений режима, которые появились в эти времена, в так называемую перестройку, рассказала мне вот что.

…Отец еще в 1934 году, после убийства Кирова (когда обвинили якобы убийцу Николаева и арестовали тысячи людей), сказал маме: «Это Сталин убрал Кирова». (Киров тогда был слишком популярен в партии.) И только спустя полвека мама решилась сказать мне об этой фразе отца. Только в перестройку, когда за такие слова уже не полагался ГУЛАГ.

А до этого времени в нашем доме никогда не было никаких крамольных речей, зато всегда висел портрет улыбающегося Сталина. Портрет мне очень нравился. Родители бросили его в печку в 1956 году, вернувшись с партсобрания, где читали доклад Хрущева о разоблачении культа личности Сталина.

Тогда же, когда начиналась перестройка, в самом ее начале я спросила маму очень осторожно: «А что ты будешь думать, когда опубликуют архивы Ленина?» Ответ мамы был неожиданным для меня: «А я знаю теперь, что Ленин был очень жестоким. И думаешь, по отношению к кому? К народу…»

Случай второй

Был в те годы еще один выразительный случай. Он произошел в той деревне, куда отца посылали немного раньше в рамках этой же кампании двадцатипятитысячников. Здесь работало сельпо (сельский магазин потребительской кооперации). И продавалось там множество нужных в хозяйстве вещей (ведра, горшки, миски, подушки одеяла). А вещи во время разрухи были большим дефицитом, потому что их просто не производили. Правда, в этом сельпо почему-то все было… не новое.

И мама сказала отцу:

– Дай мне денег на покупки. Там в сельпо вещи продают. Посуду, кастрюли, подушки… у нас ведь ничего почти нет.

Отец ей ответил:

– Никогда туда больше не заходи. Это вещи арестованных людей (раскулаченных). Нельзя наживаться на чужом несчастье.

Впоследствии стало ясно, что высылка кулаков (на самом деле – трудолюбивых и талантливых крестьян) привела к катастрофе в сельском хозяйстве.

Катастрофа в совхозе «Степной»

А в совхозе «Степной» отощавшие коровы и лошади уже не могли стоять на ногах. Еще даже когда отец туда только приехал, он увидел, что лошадей подвязывали ремнями к балкам под навесом (по?мочи[13 - По?мочи – Ремни, тесьма и т. п. для подвески, поддержки чего-л. «Каждый из них надел себе на плечи веревку с широкой петлей, вроде бурлацких помочей Пример: «и – все трое – сын, отец и дед – приналегли на веревку». Телешов, «Записки писателя».]). Но через пару недель несчастным, обессиленным животным уже и помочи не помогали.

…Телята рождались слабыми, у коров не было для них молока. Все это явилось результатом «мудрой политики» по раскулачиванию, когда компартия объявила зажиточных крестьян кулаками, которых надо раскулачить, то есть отнять, конфисковать их имущество, выслать в район северной мерзлоты, а пьяниц и лодырей, напротив, партия объявила сельским пролетариатом, сознательной частью общества. Пьяницы и лодыри от этого не переменились, они продолжали «пить-гулять-ничего-не-делать», или не уметь делать, или делать спустя рукава, из-под палки и кое-как… Ведь в сельском деле нужен сельскохозяйственный талант, усердие и готовность к тяжелому физическому труду. Однако ничего этого, опыта такого после высылки кулаков совсем не осталось… Правда, кроме пьяниц и лодырей, еще жили на селе, как и в городе, озаренные души, романтики, мечтательные фанаты, поверившие в трескучие теории. Но таких было мало.

В общем, к приезду отца в мае в совхозе «Степной» кормов уже не было, скот на ногах не держался, не помогали и помочи (напомним сельский обычай: коров и лошадей в лихие годы засухи, когда их нечем было кормить, по весне ослабевших животных подвязывали веревками к слегам (потолочные перекладины).

Начался падеж скота…

И вот однажды (отец был в отъезде) мама зашла в контору, а все на нее глядят как-то странно.

Газета «Правда». Накануне эпохи жесточайших репрессий

Так вот, вошла она в контору, а люди на нее как-то странно глядят. Возникла пауза. А потом кто-то молча дает ей газету «Правда». Что такое, в чем дело?

На первой полосе за подписью «И. Сталин» напечатана статья о совхозе «Степной», о падеже скота, названы четыре фамилии тех, кого надо отдать под суд за этот падеж, и среди четырех – отец. Мама попросила дать ей газету, якобы для того, чтобы свернуть «козью ножку» (самокрутка из обрывка газеты, набивают махоркой, похожа на папиросу, но сворачивают конусом).

Пошла она домой. Леночка с няней спали, когда приехал отец. Она все это время думала: лишь бы он пришел сначала домой, а не в контору… Было уже поздно, когда отец вернулся, в конторе не было никого, и он отправился домой.

Отец сильно замерз в дороге, было холодно, дождь и ветер, а он скакал на лошади, иначе нельзя было – грязь непролазная. Мама вынула горячие щи из печки, накормила его, но ничего пока не говорила про газету. А через некоторое время дала ему прочитать ужасную статью.

Дело завертелось. Вскоре из Воронежа приехал следователь, пришел и к ним, потом опросил весь совхоз. Но никто об отце ничего плохого не говорил, объясняли, что кормов к его приезду в совхозе уже не было, и это не его вина, а результат халатности предыдущих начальников.

Особенно интересовался следователь маслозаводом, побывал там, спросил, не брал ли отец или кто из его семьи себе масла.

Но мама никогда туда даже не заглядывала, а масло (топленое) покупала в сельпо, ходила туда пять километров пешком. Отец же тем более не за маслом туда наведывался, а только по делу. Директор и сказал, что ни мать, ни отец даже порога масло-развесочной не переступали, масла никогда не просили и никогда ничего не брали.

Однако на самом деле вообще-то многие начальники разных рангов приходили туда поживиться маслом (голодное время!), и их там называли «долгоносики» – за то, что они «нос совали в масло-развесочную».

Потом был суд. Все свидетели говорили о честности отца. Приговор ему вынесли – шесть месяцев принудительных работ по месту жительства, то есть в Москве. Хорошо, что это был не 34-й и не 37-й годы.

Принудительные работы отец отбывал на кожзаводе, в цехе обрядчиков, то есть обряжал коровьи шкуры, отскабливал их ножом и отмачивал – очень грязная работа (кажется, на Сколковском шоссе). Но начальник цеха заметил его трудолюбие (отец всегда был трудоголиком) и перевел в свои заместители, ведь отец был по тем временам неплохо образован, писал без ошибок, хорошо считал. Ведь он успел окончить три класса реального училища в Очакове (из семи). Это тогда считалось хорошим образованием. А страна была тогда в массе своей неграмотна, например моя бабушка Прасковья Григорьевна Тюрина (по мужу, Свешникова по первому мужу и Орлова по рождению) ставила крестик вместо подписи, а дед Игнат Спиридонович умел писать свою фамилию… и это тогда считалось большим успехом в сфере грамотности.

…Через шесть месяцев срок принудительных работ для отца истек, и он пошел в Наркомат «Заготживсырье»[14 - Наркоматы – центральные органы государственного управления в Советской России и СССР в 1917–1946 годах.] за назначением. В декабре 1933 года его и назначили туда же, где он отбывал принудительные работы, но уже помощником начальника сортировочного цеха, затем его повысили, и с февраля 1934 по май 1938 года он был помощником директора базы № 1 все того же «Союззаготкожа» (куда он принудительно был направлен отбывать наказание (как я уже говорила, после грозной статьи в газете «Правда» за подписью «И. Сталин»).

А в мае 1938 года его опять повысили – он стал директором Московской конторы товаров снабжения «Союззаготкож», в феврале 1939-го – снова повышение, он – диспетчер, старший диспетчер и старший консультант Всесоюзного объединения «Союззаготкож – Союзживсырье». Понятно, что в заготовках такого рода нуждалась армия, страна готовилась к войне, и она наступила в июне 1941-го.

А про отца хочу сказать, что в мирное время он и не думал никогда про такую специальность и такую службу, как «Заготкож». Он мечтал стать музыкантом, обладал для этого всеми данными. Но – не случилось.

…Между тем надвигалась война, и уже в мае 1942 года отец сам отвез нас в эвакуацию в Саратов, куда вскоре перебралось и его головное учреждение – Наркомат заготовок. Но это было потом. А пока мы живем вподмосковном Новогиреево. Мне два с половиной года.

Дети и взрослые. В доме-коммуне (Новогиреево)

Мне три года, мы живем в Новогирееве, в деревянном двухэтажном большом доме, выстроенном моим отцом (он – организатор строительства дома для семей своих сотрудников. Отец – директор, и это строительство являлось его партийной нагрузкой (мода была такая).

Собственно, этот дом, по нравам тех времен, был просто большой коммунальной квартирой, где каждой семье принадлежала одна или две комнаты. Все места общего пользования располагались в конце коридора. А посредине второго этажа был большой холл, где на Новый год ставили елку, а по праздникам, 7 Ноября и 1 Мая, накрывали столы и произносили тосты в честь Сталина.

Красный уголок и иголка

Еще был Красный уголок – то есть комната для политпросвещения, там лежали газеты и журналы, а женщины довольно часто здесь сидели и шили («Мосшвей» не мог тогда обеспечить всех готовой одеждой). Иголки валялись где попало, и Лена, моя старшая сестра, которая играла в этом уголке, однажды с разбега вспрыгнула на диван… но чья-то брошенная иголка впилась тогда ей в колено. Мама была в ужасе, повезла ее в Москву, в институт Склифосовского. Профессор сам осмотрел девочку и сказал, что операция на колене приведет к хромоте. Лучше оставить все так, как есть.

Мама испугалась и сказала: «Но, говорят, иголка по сосудам может дойти до сердца». Профессор ответил, что инородное тело, попадая в организм, обволакивается слизистыми тканями, словно помещается в кокон, блокируется таким образом, а путешествию иголке по сосудам будут препятствовать кости, связки и сухожилия. Мама всегда свято верила медицинским авторитетам. Профессора потом всю жизнь вспоминала с благодарностью, иголка осталась неподвижной в колене и никогда Лену не беспокоила…

А я сейчас живу в Новогирееве, в четырнадцатиэтажном панельном доме, и мои соседи сказали мне, что вплоть до 70-х годов на этом месте стоял деревянный двухэтажный дом-коммуна. Может, тот самый?

В те годы перед нашим новогиреевским домом располагалась площадка, где по вечерам собиралась молодежь. Это были рабочие из общежития, расположенного на первом этаже. Они приезжали из деревни и привозили в город свою неизменную тягу к гармошке, частушкам, к пляскам вприсядку, да еще и с чечеткой.

У меня была нянька из деревни, ее звали Соня, мы с ней были тезки. Я помню плотно сбитую девушку, совсем без талии, с огненно-рыжими волосами, завитыми по типу «шестимесячная» и с крупными рыжими веснушками на добром лице. Она, может быть, приехала в Москву подработать перед свадьбой, чтобы купить швейную машинку «Зингер», без которой невеста в те годы считалась в тогдашней деревне полной бесприданницей. А со швейной машинкой «Зингер» каждая невеста ценилась вдвойне.

Ну, конечно, моя нянька Соня вечером посещала каждую молодежную гулянку, а меня брала с собой. Я была ребенком без комплексов и охотно там пела, даже плясала под аплодисменты присутствовавших. Они не отказывали себе в удовольствии научить меня чему-нибудь новенькому, а я быстро схватывала их науку и обучалась семимильными шагами (и пению частушек, и присядке, и чечетке). Успех кружил мне голову.

Мы жили в этом «артистическом» доме до 1939 года, после чего переехали в Лосиноостровскую.

А пока – мне три года… и к нам пришел агитатор

Это была такая общественная нагрузка, выполняемая в период выборов теми, кого назначали на данную временную должность. Агитатор должен был агитировать жильцов «отдать свой голос» за кандидата (чаще всего – безальтернативного).

Итак, в дом пришел агитатор. Коммуникабельный. Разговаривает с мамой, агитировать ее не надо, она безоговорочный патриот новой власти. Они обсуждают передовые предвыборные лозунги.