СЭМ i ТОЧКА. Колониальный роман

Ты чигирь-звезда
Последняя зарница
Мне это снится
Только снится
Весну с суккубом проводила
И всё внутри опустошила
Все помню в ужасе курила
За каждым словом страшный взгляд
Всё небом, небом восхищалось
Загадочное существо
Со мной перемешалось
Всё в небо хочет впиться
И наши дни подряд
Горят
В ответ зрачки, зрачки горят
И хочется перекреститься
Сигаретой
И возвращаюсь в дом
Раздетый
Потом, ну, а потом
Мне за руку суккуба подержать
И потянуть, тянуть, тянуть
Кричать, бежать,
Окно устало распахнуть
Вдохнуть
Его ужасное и хищное томленье
Скользит и разбивается как ртуть
В моем нутре
Ты демон лучезарный
Денница
Ты чигирь-звезда
Последняя зарница
Мне это снится
Снится навсегда
Холодный дух луны
Любимая моя

Что-то подсказывало Лимуру Аркадьевичу, что «Метеор-18» всё-таки оправдает себя. Ведь не может укрыться город, стоящий на вершине горы, и разве всё тайное в конечном счёте не станет явным? И когда-нибудь народная молва будет возводить на Олимпы не только юродивых дворников, но и действительно наделавших кучу добра бескорыстных сибирских учёных.

Седьмая за честныя приумножения

История с чудесным спасением благодаря днищу началась в этой семье задолго до экспериментов дяди Мура. Литератор Чехов был знаком по дворянскому собранию с муриным прадедом Сергеем Ивановичем. Этот предок его служил мировым судьей и был человеком незаурядным, если не сказать одиозным. Из собрания деда Серёжу выгнали и сослали с семьей в Сибирь за дурашливое предложение ввести в Российской Империи общие брачные законы для русских и мусульман.

В 1938 году он копил цианистый калий, покупая ежемесячно по небольшой доле грамма у знакомого аптекаря. Когда однажды ночью за ним пришли вежливые люди, дедушка сел, надел пенсне, высыпал порошок из бумажки себе в рот и запил стаканом воды из графина. Ветхого старика с окладистой бородой поволокли в подвалы НКВД на площади Революции с далеко идущими планами, но вот незадача – его поминутно рвало, и вышибало днище. После трёх дней дурно пахнущих допросов измотанный следователь сказал, чтобы тот убирался к чёртовой матери хоть в Париж. До конца дней своих поминал Сергей Иванович хитрюгу-аптекаря. Чехов выписал этого предка в качестве рассказчика в «Человеке в футляре».

Было тепло. Шёл крупный снег. Транспорт ещё не ходил, и Иван шёл пешком, никуда не спеша. Через полчаса он остановился у трамвайного парка, бессмысленно глядя на пятиэтажку.

– Ух! – грозил он толстухе кондукторше, курившей у пропускной. – Разуверовала в церковие посмертное?

– Я противобесконечна, – сплёвывал себе под ноги светоотражающий жилет. – Недолго быть нам нигде, никак и ровно через мгновение после конца света. Я больше верую в эфирность масел, чем всех этих душ.

– Бесы! – заорал старик, будто бы про весы и топнул на кондукторшу валенком.

– Ты мне тут не топай! – подбоченилась трудовая женщина. – Попам я никогда не доверяла. Единственное, чего боюсь, так это стать с тобой и ещё сотней дураков одним многоочитым животным в веке будущем.

– Как же ж без наказаний, да по таки речи жить? – ужасался Иван. – В семь час суббот ходи на Враженский. Чудеса Илья явить будет и бесов погонять.

Дело в том, что дворник установил опытным путем, что каждую субботу ровно в семь земля у монастыря начинает слегка гудеть, и у каждого возникает неудержимое желание завернуть к обители. Про «Метеор-18» Иван толком ничего не знал, а эффект приписывал молитве к сорока мученикам и чудотворил по совести. Субботними вечерами на Враженском бесы так и рвались из грешников кратчайшими путями. Бывало, Иван и сам очищался, а потому три дня до субботы строго говел, ходил на исповедь и делал по три глотка крещенской воды, желтевшей у него на подоконнике.

Последний раз после того, как он чудотворил в школе на уроке по основам православной культуры, его так пронесло, и совершенно не по расписанию, что аж хлюпало в валенках. Впрочем, в тот злополучный день досталось многим: Иван видел смирение участкового Мамонтова, выскакивавшего из дядиного дома в переулок с глубокими снежными колеями.

– Да что же это такое! – исходил проклятьями майор, поскальзывался и падал так, что папка укатывалась от него. – Расстреливать надо!

– Пистолету утеряет, – говорил ему вслед старец, чувствуя приливающую благодать. – Кака ж ты божья власть отмстительна без пистолеты?

Где-то об эту пору архиерей делил епархию ещё на две части, ибо чудилось ему, что здоровье не выдерживает юрисдикции над территорией размером с Италию. Всю зиму Иван караулил святителя и в отместку за то, что архиерей не берет его на послушание, делал различные душеполезные подарки. На тезоименитство он всучил архиерею блюдце молока с огурцом со словами:

– Преосвященнейший вития! Примите от всея Россия.

Князь церковный размахивая посохом, гонял старца по сугробам, а народ божий умилялся этими древнерусскими житийными сценами и слагал легенды.

Одна из этих легенд в простоте гласила, что дворнику от силы лет двадцать и что он бывший наркоман, а под видом старца косит от армии. Чего только не измыслит народ-рачитель! Говорили, будто он в Иерусалиме ест мощи или что это обезумевшая старуха. В интеллектуальных же кругах ходило о нем смутное подозрение характера неудобосказуемого, таинственного и даже заговорщического, роднившего историю Ивана с историей других старцев с высочайшими связями – цареубийцей Александром Павловичем и Григорием Распутиным.

Старцы – харизматические лидеры в церкви, всегда существовавшие параллельно иерархическому духовенству и изначально именовавшиеся пророками и апостолами. Старчество всегда сектантское, всегда радикальное, всегда апеллирующее к собственным визионерским способностям более, нежели к книжному авторитету. Старчество легко составит новое евангелие, если старое позабудут. Живое, эзотерическое, необузданное, изгоняющее бесов, совершающее бесчисленные чудеса старчество ненавистно иерархам. Но оно ближе к народу, больше взаимодействует с ним. Не старцы навязывают народу свою роль, а народ приписывает старчеству все его подвиги. Старец всегда тоталитарен. Старец предостерегает от других живых старцев. Мертвых же – почти сразу объявляют великими подвижниками, чтобы безопасно удовлетворить глубинное народное чаяние.

Вот он стоит – Враженский старец с лопатой: взгляд слегка собачий, с хитрецой, но в то же время добрый и искренний. Он знает себе цену. Реденькая бородка его колышется, ветром загибается. Лопата в руке его – инструмент обличения. Драная шапка и валенки – тоже. Возраст совершенно не определим. По мнению критиков явления, старцам свойственно прибавлять себе года, чтобы более соответствовать образу.

– Душепагубное актерство и печальнейшая комедия, – говорил дядя Мур, становясь свидетелем картины: Иван пилит тополиную ветку, на которой сидит верхом, за ним наблюдают усевшиеся в ряд шесть дворняг, причем одна из них методично старцу подвывает, вытягивая волчью морду и зыркая вбок.

Дядя учил внучек шулерскому делу, и они, со свойственной детям хваткостью ума, превращались в настоящих хищниц. Многие знатные вельможи, посещавшие Враженский, проигравшись в пух и прах, хотели с оружием идти против наустителя, но когда вспоминали, что им нужен ОH, с позором платили проспоренные дядюшке доллары. Ведь Лимур Аркадьевич в самом деле никогда не продавал. Он выигрывал. Выигрывал в бильярд, выигрывал в преферанс, выигрывал споры и в качестве утешения дарил сопернику лимуровку. А если случалось проиграться, то честнейшим жидким алмазом он был готов вернуть свой долг.

Деньги не были проблемой. Однажды дядя Мур, пораскинув мозгами, понял, как можно быстро озолотиться. Всё было элементарно. В минуты малодушия он даже побаивался, что соседу алтайцу или кому попроще также откроется эта шаманская схема. Нужно было попросту провести деньги с карточки на карточку вокруг Земли с опережением скорости транзакции по формуле

При этом за I принималась прибыль. За Y – количество участников. 2ПR – метраж широты, на которой проводился эксперимент. T1 – физическое время, а T2 время банковское. За V1 бралась скорость движения денег, а за V2 – скорость вращения планеты.

Согласно расчетам можно было гарантированно удвоить высланные вокруг Земли деньги через тринадцать целых четырнадцать сотых минуты, когда они, сделав опережающий транзакцию виток, оказывались вновь на исходном счету.

Участники эксперимента не должны были быть посвящены в суть затеи. Им следовало находиться примерно на одной широте, и они обязаны были отличаться не только кристальной честностью, но и вообще всем, кроме одного – у всех должна была быть карточка «Сдербанка». После двухмесячной подготовки и отсеивания кандидатов дядя Мур в присутствии родственников и ближайших друзей готовился отправить испытательные 1000 рублей. Гений финансовой кругосветки нажал на значок «Выполнить операцию», и запуск первого в мире виртуального витка денег вокруг земли с искажением пространства и времени состоялся. Каково же было удивление дяди, когда спустя точно отмеренное время, пройдя через тридцать населенных пунктов, на его счет поступило ровно 899 рублей 90 копеек.

Лимур Аркадьевич был уверен, что стал жертвой подлого заговора, и что кто-то попросту украл у него честным умом заработанное удвоение. Повторить же эксперимент он не решался не потому, что было жалко денег, а потому, что он не мог допустить, чтобы его невероятную прибыль и окутанные тайной лавры опять перехватили алчные цюрихские мошенники или хитрющие заморские саботажники из числа бывших сограждан.

Деньги дядя уважал и к людям, у которых они есть, относился с почтением. Персонажи, у которых их, как говориться, куры не клюют, пользовались у дяди большим расположением. Если у человека имелись признаки державной власти или всемирной известности, то дядя Мур готов был потчевать их бесплатно.

Ближе к концу святок на Враженский неожиданно прополз «Фокстрот», за ним ещё один, а за ними колбаса лимузина и ещё пять или шесть машин представительского класса с чиновничьими мигалками. Кортеж уткнулся в конец переулка и, в силу своей длины, выбраться оттуда уже никак не мог.

Дядя Мур вышел порадоваться за высоких монастырских гостей, но дворника беспокоить не стал, просто степенно вышагивал по снежку между солидными машинами и мечтал.

– Мужчина, идите отсюда! – просила его охрана.

– Это мой переулок и вы его перегородили, – мяукал дядя и улыбался, приспустив на нос очки. – Вот мой дом. Мы хозяевья. Так что потрудитесь убраться.