Я твой день в октябре

Через два дня после того как Надя переехала к нам, появился вот этот зелёный телефон красивый. Мать на установку телефона в списках ГорОНО сто двадцать седьмая была. Может быть, мы его и сейчас ещё не получили. А когда подошла бы наша очередь, здесь стоял бы честный телефон. А вот этот – блатной. Весь дом наш это знает. Смотрят, как на продавшихся сильным мира сего. Косятся. Меня от этого тошнит. Меня это бесит. Я ненавижу халяву и подачки. Отец тоже. И родственники мои, про которых вы перед свадьбой забыли на фиг.

– Так дочь моя здесь, – удивилась теща. – Как без связи с ребёнком? Никак.

– Потом ещё, – Алексей снова сел прямо. – Ящики со жратвой дефицитной сюда больше не возите. Народ вокруг это видит. Здесь нет людей, которые едят на завтрак карбонат, крабов и сыр «рокфор». Виски тоже никто не пил. Не знают, что это и где взять. Вот все соседи и родня моя знает, что мы одним большим скачком их всех переросли и сдвинулись в сторону элиты. А какая мы элита к хренам, извините. Мы – студенты. У отца зарплата сто сорок рэ. У мамы сто десять. Одна соседка случайно унюхала с балкона запах карбоната. Он же сквозь стены бетонные проходит. И спросила шофера, чего это он таскает ящиками и кому. Ну, а он человек честный. Еда, говорит, Маловичам. Положено им теперь. Они породнились с Альтовыми. Знаете, мол, таких?

– Вот же, зараза, а не Ваня Максимович, – Лариса Степановна шлепнула себя по коленкам. – Мы его накажем. Ведь он знает, что специальное обслуживание властей людей злит. Нет же! Треплется, хотя ему не положено.

– Это давно было, – объяснила маме Надежда. – Через пару недель после моего переезда. Не надо наказывать. Он хороший дядька. Преданный вам. Просто у него это впервые. Братьям моим он же не возит. Они с папой поскандалили. Будем, сказали, есть то, что сами купим. И нам тоже не возите. Мы нормально едим. Всё свежее, вкусное.

– Тестю скажите. Это не просьба. Или я бузу затравлю с вами, – Алексей посерьёзнел.– Игнату Ефимовичу ругаться со мной не в масть. Хоть я шестерка, а он туз бубновый.

– Мам, не обижайся, – Надя обняла Ларису Степановну. – Я ведь сама ушла в другую жизнь. Не насиловал никто. Лёху люблю. Он – меня. Не разбивайте нашу добрую жизнь.

Тёща молчала, глядя на пол. На вензеля ковра из Ирана.

– И напоследок вопрос и просьба, – сказал тихо Алексей. – В редакцию меня тесть устроил? Свободное посещение ВУЗа он организовал?

– Нет, нет и ещё раз – нет! – тёща приложила ладони к сердцу. – Честное слово. Это сам редактор. Игнат даже не знал. Алексей ему сказал, что его в штат приняли. Так он от души обрадовался. Толковый, сказал, парнишка. Правильно Тукманёв сделал, что забрал его. Всем польза.

–Тогда последняя просьба, – Лёха поднялся, стул на место отнес. – Моего ничего не трогайте и не переставляйте, не прячьте и не выкидывайте. Или я, точно говорю, из вашей золочёной хаты тоже кое-что незаметно удалю. Без следов. И милиция ничего не докажет.

– Это он сумеет, – искренне засмеялась жена.

– Ну, и последнее. Мы все – Надя, я, отец и мама одеваемся в обычных наших магазинах. Там же покупаем всё, что нам нужно для дома, для семьи. Договорились? А Надя ездит с нами вместе сажать для нашего дома картошку, морковку, капусту, свёклу и так далее. Маме в школе участок дают за городом. И отцу. Вот всё, о чем мы не успели поговорить до свадьбы и целый год – после неё.

Стало тихо. Все сидели и думали. Дело серьёзное. Разговор непростой. Подумать было о чём.

– Хорошо, – сказала твердо тёща.

– Мамочка, как я тебя люблю! – обняла её Надя. А Лёха чмокнул в щечку.

Через десять минут она собралась, Лёха проводил её до машины, открыл заднюю правую дверь, куда всегда входил Игнат Ефимович. Иван Максимович махнул Лёхе рукой и «волга», черная как судьба негодяя, рванула с места, будто скипидаром натёртая.

Лёха сел на скамейку, закурил и выдохнул. Он понимал, конечно, что тёща – ещё та лиса-Алиса и просто так от демонстрации превосходства могучих Альтовых не откажется. Но хоть и слабая, а затрепетала в душе Лёхиной надежда, что с этого дня не так уж стыдно как раньше будет ему жить внутри

обычной нелёгкой жизни, справедливой уже потому, что выпала она на долю

большинства так беззаветно любимого коммунистической партией своего верного народа.

15.Глава пятнадцатая

Откусила тёща с хрустом и энергичным проглатыванием кусок лучшего времени утреннего, когда, обычно, видится новый день добрым. Но после того как незнакомая, но мило расположенная к Маловичам фея из неведомого мира аккуратно сплавила домой Ларису Степановну, буйную маму жены, отряхнулся Лёха и скинул с себя остатки её разрушительной энергетики, приободрился и побежал на свой четвертый этаж. Надежда уже накинула пальто, расстёгивающееся на животе, обулась в сапоги утепленные и с портфелем, оттягивающим её вправо-вниз, как раз переступала порог. Торопилась в институт.

– В автобус только не суйся. Ребёнка сомнут, – Лёха поцеловал её в щеку и погладил по животу. Пуговицу заодно застегнул.

– Беременным место уступают. Зарайск – город высокой культуры, – ответила супруга таким же поцелуем. – Я после двух дома буду. А ты?

Прикинул быстренько Алексей планы на день, надкушенный мамой жены, и понял, что два часа улетели как пули мимо мишени. В молоко.

– Не раньше восьми вернусь, – он постучал себя согнутым большим пальцем по лбу – Вот зачем напылил тут? Маманю твою обидел. Надо как-то извиниться, что ли…

– Наизвиняешься ещё. Аж устанешь. Это ж только начало. Да и потом – ты всё правильно говорил. В чулан, конечно, вставлял её напрасно. Надо было поговорить с ней ласково, она бы и сама обратно принесла всё. Ладно, побегу… Хотя – вряд ли побегу. Просто пойду. Как утка.

И Надежда, переваливаясь с ноги на ногу, покинула минут за пять подъезд. Лёха проводил её взглядом из окна и по походке попытался угадать: мальчика несёт она на остановку или девочку. Но угадал только то, что дело это пустое. Хотя временами ему хвастливо чудилось, что людей он насквозь видит. Отец сказал, что это возрастное. Происходит от наглости внутренней и неразумения, то есть от глупости.

Взял Лёха портфель свой с двумя блокнотами и фотоаппаратом редакционным. «Зенит» ему выдал главный фотокор Моргуль. И на бегу восстановил последовательность сегодняшней суеты. Первое – по дороге он забегает к Самойлову, директору «Мехмашкомбината», решает там вопрос Вовы Саломатина по обмену жилья. Второе – несётся на хлебокомбинат за репортажем. Третье – у отца в кабинете за час его пишет, а Моргуль делает и глянцует пару снимков. Четвертое – летит к Жердю. К нему придут Нос и Жук, чтобы договориться, когда и где отшуметь на мальчишнике во славу семейного счастья Носа, последнего холостяка из четвёрки неразлучной с пелёнок. Жук, сволочь, мальчишник зажилил. Женился полгода назад на Таньке, соседке, втихаря. Без торжественной регистрации и свадьбы. Зашли с родителями в кабак «Турист», посидели пару часов и домой. Танька на пятом месяце была уже, потому торжества шумные были не в пользу молодых. Зашептали бы их ехидно гости дорогие, поскольку детей, блин, в порядочных семействах начинают создавать в законном браке. Чего Жук с Танькой не смогли сделать из-за самого Жука. Он, хорёк, жениться на ней не собирался вообще. Только после того, как отец потерпевшей пообщался с отцом «охальника», Жук резко изменил нежелание на нетерпеливую потребность срочно бежать в ЗАГС.

Четвёртым пунктом насыщенной дневной программы был забег на скорости в институт, где намечалась успешная сдача зачёта по пересказу на английском смысла книги Сэлинджера «The Catcher in the Rye» – «Ловец (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D1%8D%D1%82%D1%87%D0%B5%D1%80) во ржи». Ну, и к дяде Мише надо было успеть в старый свой дом. Михалыч Лёхе отлил из свинца пояс. Ну, сам пояс был, ясное дело, брезентовый. Но с продолговатыми кармашками, куда как патроны в патронташ вставлялись свинцовые болванки, после чего карманчики застёгивались на солдатские пуговицы. Штуковина эта нужна была Алексею для тренировок с отягощениями. Бегать с поясом, прыгать и метать с ним же. Чтобы тяжелее было в учёбе, но в бою – легче. В общем, довольно скромный на сегодня был Лёхин план. Бывали куда насыщеннее.

В приёмной у Самойлова он показал секретарше удостоверение корреспондента. Она доложила директору. И через минуту он уже здоровался за руку с огромным дядькой лет пятидесяти. Самойлов имел огромные руки. Видно стал директором комбината, начав с рытья лопатой траншей и кладки кирпича.

– Я хотел бы сделать репортаж об одной из ваших бригад коммунистического труда. С тремя снимками. Редактор заказал, – Лёха протянул через стол удостоверение.

– А Малович Николай тебе кем приходится? – вернул «корочки» Самойлов.

– Батя это мой, – Лёха улыбнулся.

– Знаю его хорошо. В Кайдурунский совхоз на неделю с ним вместе ездили. Мы там ферму строили, а он и про нас, и про совхоз статью тогда хорошую написал. Проблемную, но честную. Толковый отец у тебя. А ты когда собрался писать свой репортаж?

– Да в следующий вторник. Так запланировали в конторе.

– Пойдет. Подготовимся. К десяти приходи – всё будет сделано для твоей работы.

– О, блин, чуть не забыл! – схватился Алексей за голову. – Друг мой и сосед, Саломатин Владимир, ваш работник, сам боится зайти к вам. Сейчас в коридоре встретил его. Стоит, об стены трётся.

– А чего боится? – Самойлов улыбнулся. – Он хороший работник. Передовик. Сейчас в нижнем механическом цехе токарем вкалывает. Премии, грамоты, на доске почета физиономия его пару лет уж висит.

– Да там пустяк, – Лёха тоже улыбнулся. – Я ему сказал что даже плохой начальник твой вопрос бы решил. А у тебя – на всю область известный, все его уважают. Ему надо с родителями разъехаться. Они с женой не уживаются. Трёхкомнатную ведомственную поменять мечтают на две и одну. И пусть они обе ведомственными остаются. Не жизнь у них, сам знаю, а боевой полигон. Скоро живых никого не останется. Загрызут друг друга.

– Тьфу ты, господи! – удивился Самойлов. – И чего бояться? Пусть зайдет, скажи ему. Это разве проблема? Сделаем за неделю. Такая жизнь, как ты говоришь – это не жизнь.

Лёха поблагодарил Самойлова, попрощался и побежал в механический цех.

– Вова, – нашел он Саломатина возле горы арматуры. Он выбирал подходящую для чего-то. – Насчёт обмена решен твой вопрос. Сегодня после обеда к шефу иди. Не говори ничего. Он всё знает. Напишет тебе бумагу и чеши к завхозу. С ним уже дальше будете дело делать. Разъедетесь, Самойлов сказал, через неделю.

– Ну, Лёха! Ну!!! С меня. Хотя, ты ж не пьёшь, – Вова засиял и чуть не подпрыгнул. Но Лёху обнял крепко и сказал: – Братишка, ну, блин! Короче, за мной не заскрипит. Благодарю. Тестю привет. Вот что значит большой человек. А мы тут через профком-партком бились полгода бестолку. Ну надо же, а!

– Всё. Побежал я, – Лёха хлопнул Вову по плечу. – Дел ещё! Начать да кончить.

И побежал, держа на отлёте непривычный портфель. Сумка спортивная как-то роднее была. Да и бежалось с ней легче. Хоть на тренировку, хоть просто так. Лишь бы бежать. Потому, что если пешком ходить, то от жизни отстанешь так, что хрен догонишь. Факт проверенный и совершенно для полноценного существования непригодный.

Кому-то, возможно, очень интересно, как корреспондент областной газеты Алексей Малович делает репортаж с хлебокомбината. И до того, может быть, кому-нибудь это ну, прямо-таки принципиально важно знать, что без описания трудового рядового корреспондентского поступка он не сможет ни есть, ни спать полноценно, а также трудиться на своём посту. Но всё равно, теряя массу читателей, автор, считайте, нагло уклонился от демонстрации таинства весьма скучного процесса будничной корреспондентской работы.

Короче, собрал Лёха информацию для репортажа, сделал снимки и убежал в редакцию. Часа два писал за отцовским столом, фотокор Моргуль снимки принёс готовые и Лёха отдал это в набор Игорю Матрёненко. Шефу. Тот прочел, снимки глянул, сказал «сойдёт», то есть, похвалил и убежал в секретариат к главному составителю номера Исааку Альверсону. После чего Лёха прошелся по кабинетам, всем показался и сразу же исчез.

Три пункта плана он лихо выполнил и бежал теперь к Жердю, где предполагалась встреча вечных друзей по поводу мальчишника, который организует Нос в связи с лишением свободы через женитьбу на Лидии Бондаренко, медсестре заводской больнички. Жердь теперь жил на вокзальной площади и мог из окна видеть как по путям ползают мимо города всякие разные поезда – от товарных с вагонами и платформами, покрашенных суриком и исписанных сверху донизу путевыми рабочими мелом и краской, до замызганных зелёных пассажирских и визгливых маневровых, толкавших цистерны, вагоны, тепловозы слева-направо и справа-налево. Короче, повезло Жердю, как везёт только избранным.

В квартире сидели все. Ждали Лёху. Жук с Носом смотрели не пойми что по телевизору, а сам хозяин, Жердь, на кухне раскладывал пирожные, бутылки «Крем-соды» и лимонада с этикеткой «Лимонад». Когда Лёха вломился в незапертую дверь и обнялся со зрителями не пойми чего, Жердь достал из холодильника четыре стаканчика пломбира, бутылку азербайджанского коньяка для себя и Носа. Жук с Лёхой не пили. Поставил всё размашисто, но ловко, как официант, после чего свистнул в два пальца. Всем, мол, немедля на кухню.