Ещё там был такой, чёрный… на лошади! Лошадь на дыбы поднялась, желая, должно быть, седока сбросить. Очень ей надо возить на себе всяких! Но он держался крепко, такого не сбросишь. А под копытом лошади и змеюка ещё, тоже чёрная – корчилась. Лошадь тяжёлая – змеюке не позавидуешь! Хорошо её лошадь припечатала! Лично я не завидовал.
Ещё я буду думать про всяких змеюк! Или про аспидов.
Но – это одно и то же. Змеюки и аспиды.
Я вышел к реке. Чёрт знает, что за река такая! Я посмотрел на неё и затосковал. Реке до меня не было дела, по берегам её тоже громоздились всякие дворцы. На реке этой сестра наверняка бывала не раз и не два, я в этом не сомневался.
Может, мне нужно приходить сюда каждый день? И тогда я раньше или позже встречу здесь сестру? Прогуливающуюся, любующуюся красотой реки и её берегов. Река и её берега были красивы, этого я не отрицал.
Хотя, с другой стороны, в этом заключалось бы и какое-то насилие над судьбой. Разве я сомневаюсь, что когда-нибудь встречу сестру? Нет, я в том не сомневаюсь. Мы оба, буквально, обречены на такую встречу. А если так, то не всё ли равно, где я вообще буду?! Я могу плевать в потолок в котельной Олега Олеговича или, положим, сидеть в его подвале, и сестра сама распахнёт туда дверь. Войдёт тихая, лучезарная, загадочная. Все будут думать, что это случайность, и Олег Олегович будет так думать. Даже она сама будет думать, что это случайность, один я буду знать, что это не случайность, но – неизбежность.
Меня смущал дом. Дом сестры. В доме она появлялась. Может, появится ещё. А я здесь, таскаюсь по этой гнусной (хотя и красивой) реке и пытаюсь всё свалить на какую-то там судьбу. А вдруг прямо теперь сестра открывает дверь на первом этаже, вдруг она поднимается по лестнице?! Эта мысль привела меня в ужас. Я даже похолодел. Я бросился бежать. Наткнулся на какую-то фланирующую сволочь – двух девиц и парня вместе с девицами. Парень оттолкнул меня, выбранил, я зашипел, огрызнулся, побежал дальше. Как они смеют путаться у меня под ногами, когда я ищу сестру?!
Как смею я путаться у кого-то под ногами, когда ищу сестру?
Да, так будет точнее.
Куда бежать, я не знал толком. Мимо собора я больше не побежал бы ни за какие сокровища мира, да мне и не дал бы никто этих сокровищ. Тогда я побежал в другую сторону, кажется, вправо. Или не вправо. В сторонах я не разбираюсь.
Там тоже поначалу были дворцы. От дворцов я шарахался. Я быстро устал и запыхался. И ещё – почка, проклятая моя почка! Боль в боку снова пронзила меня. Я остановился, отдышался, потом побрёл едва-едва.
Град сей всё что-то бубнил грязноватым и беспорядочным своим баритоном.
Дворцов не стало, напротив: дома сделались дрянны. Примерно через час, блуждая и петляя, я вдруг вышел к гадючнику. Вышел с такой стороны, с какой прежде никогда не выходил к гадючнику. К гадючникам можно выходить с разных сторон. Я не задержался подле гадючника ни на мгновение, я шёл дальше, я шёл к дому сестры.
Я понял: у этого города тонка кишка. А он полагает, что – толста. Град сей запутался в своих толстых и тонких кишках. Он ими перемотался. Кишками, каналами, переулками, предрассудками и реверансами. И ренессансами тоже.
Начинало смеркаться. Я повернул за угол и тут увидел дом. На противоположной стороне дороги стояли двое мужчин. На них я не стал глядеть, я глядел только на дом. Я стал переходить улицу и тут вдруг услышал:
– Вот, наконец, и ты, друг!
Я повернул голову. Увидел Олега Олеговича и ещё стоящего у того за спиной лысоватого, ободранного старикашку, одетого весьма нелицеприятно.
– А, – безразлично сказал я.
– Жмакин, – сказал Олег Олегович.
– Что – Жмакин? – спросил я. И настороженно посмотрел на старикашку. Не мог же тот быть Жмакиным?
Старикашка, заметив, что я смотрю на него, приосанился.
– Нет-нет, это не Жмакин, – быстро сказал Олег Олегович. – Это – Фёдор Григорьевич, он – хороший человек. Ты, быть может, станешь сердиться, но я рассказал ему, что ты ищешь сестру. И Фёдор Григорьевич отнёсся к твоим поискам и к твоей сестре с глубочайшим уважением и захотел взглянуть на тебя.
– Чёрт! – сказал я с досадой.
– Только одним глазком, – попросил Олег Олегович.
– Чёрт! – крикнул я.
С бутафорией и бижутерией крикнул и ещё с изрядным, возмущённым духом.
– Я нашёл Жмакина, – сказал Олег Олегович.
Я застыл на месте.
Фёдор Григорьевич выступил вперёд.
– Фёдор Григорьевич, – представился он и с деликатностью посеменил в мою сторону. – Наслышан, – веско сказал ещё. – Горжусь. Уважаю.
– А, – сказал я.
Федор Григорьевич колебался, наверное, минуту. Потом всё же сделал ещё шаг.
– Сестра… это… такое… такое… – пробормотал он. Тут он схватил мою руку и порывисто пожал её. Глаза его вдруг увлажнились, он хотел утереть их, но устыдился, махнул рукой и пошёл прочь.
– Фёдор Григорьевич! – крикнул Олег Олегович. – Ну, чего ты!..
Но Фёдор Григорьевич более не оборачивался.
– Посмотрел на тебя – вот и растрогался! – сказал мой товарищ.
– Что Жмакин? – глухо спросил я.
– О, это было не так просто, – начал Олег Олегович. – Я начал своё расследование с Лизаветы Вилевны, помощницы режиссёра, я называю её козой. Иногда даже в глаза, и она не обижается. Но она ничего не знала про Жмакина. Я расспрашивал актёров на съёмочной площадке. Пока мы пили кофе или готовились к съёмкам. И никто не сообщал мне ничего обнадёживающего. Коза велела мне задать мои вопросы нашему режиссёру, фамилия его – Плачевный. Он, кажется, вообще знает всех. Я рассказал ему про тебя, про сестру и про Жмакина. Жмакина он не знал, зато заинтересовался тобой, велел даже привести тебя на съёмки. Я обещал привести.
– Зачем? – сказал я.
– Если ты подойдёшь, тебя снимут в кино.
– Зачем? – снова сказал я.
– Ты можешь стать знаменитым.
– Иногда мне хочется плюнуть в тебя или ударить, – сказал я.
– Плюнь, пожалуйста, – попросил Олег Олегович.
Я плюнул. Нет, не в Олега Олеговича. Я плюнул тому под ноги. Что-то такое разлилось по лицу Олега Олеговича, чего описать я никак не могу. Что-то вроде умиротворения. Он даже прикрыл глаза.
Никогда не думал, что плевки мои – божья роса. Да они точно – не божья роса.
Разве что только для Олега Олеговича.
– Это всё? – спросил я.
– Всё, – сказал Олег Олегович.
– Значит, про Жмакина я сегодня больше ничего не услышу? – ядовито поинтересовался я.