Случаи из жизни Ивана Петровича Домова

Но лучшее время – это летние каникулы. В восемь – десять лет они были уже вполне самостоятельные сельские мальчишки, что-то уже умели: можно и в лес или на речку купаться или с удочкой. В местной речушке и в ближних озёрах водились только караси и гольяны – это такие маленькие рыбки, как килька или ёрш, но не колючие, а гладкие. Карась на удочку почти не ловится, поэтому мальчишки ловили гольянов.

Удочки мастерили сами. Взять нитку потолще – лески тогда ещё в их местах не было, потом пробка от бутылки – эту пробку проткнуть шилом туда вставить нитку со спичкой, к нитке привязать грузило: обычно небольшую гайку, потом крючок и всё – удочка готова. В огороде надо накопать дождевых червей в консервную банку, взять пустую бутылку из-под шампанского: оказывается и в те «страшные» времена в дальних городках и сёлах люди тоже пили шампанское, как и столичные жители, кусок хлеба с собой и мальчик к рыбалке готов. Ловить рыбу можно было в речке прямо у дома, но чаще ходили ватагой за город в берёзовую рощу – там вдали от людей клёв был получше.

Тут же на берегу срезали берёзовую или ивовую ветку, очищали от коры – вот и удилище, к которому привязывалась подготовленная удочка и можно начинать рыбалку.

Летним утром или вечером, гольян жадно глотает наживку: успевай только забрасывать удочку да менять наживку. Пойманных рыбёшек засовывали в бутылку с водой и, если повезло, наловив 100–150 штук гольянов, бутылка становилась полной. Улов обычно отдавался кошкам или, если было настроение у прабабушки, она выдавливала из рыбёшек внутренности, промывала их и жарила на сковороде с подсолнечным маслом. Гольяны были удивительно вкусны. Много позже, Иван Петрович узнал, что гольян – это родич сига, ценной и вкусной рыбы, поэтому он и сам был вкусен.

Иногда на рыбалку ходили на ближнее озеро – там гольян был почему-то раза в два крупнее. Но чтобы добраться с берега до воды, надо было пройти по плавучим островкам сросшейся водяной травы – эти островки назывались лавдами. Шли осторожно, чтобы не провалиться сквозь траву и не уйти на дно. Такие случаи бывали, но выручала удочка: если её бросить поперёк и удержаться за неё, а остальные рыболовы помогут выбраться из провала.

Кроме удочек, каждый мальчик должен был иметь обязательный набор вещей. Во-первых: обязательно должна быть рогатка, сделанная самостоятельно, или лук со стрелами с наконечниками из консервных банок. Во-вторых: желательно иметь фонарик – это чтобы зимой читать на печи или светить в землянке, вырытой за околицей под берёзой. Да мало ли какие вещи жизненно необходимы мальчишке.

Рогатка или «прач», как его называли, являлся мощным оружием мальчишек и представлял собой деревянную рогатку, типа вилки, к двум зубьям которой привязывались упругие длинные резинки, другие концы, которых привязывались к куску кожи. В этот кусок кожи вставлялся небольшой камень, резина растягивалась, отпускалась, и камень летел метров на пятьдесят. От таких стрелков не было пощады птичкам, кошкам, а иногда и стёклам. При взаимной перестрелке мальчишки наносили ушибы и друг другу, вплоть до повреждения глаз, читайте «Тома Сойера» Марка Твена.

В это время у Ивана были уже и постоянные домашние обязанности. Зимой надо было расчищать двор и дорожки от снега, привезти на санках питьевой воды из колодца, убрать за коровой и дать ей сена. Летом надо было вскопать огород, обычно за неделю, в жару принести воды для полива – а это десять раз сходить на речку с вёдрами на коромысле, потому что мальчишке восьми – одиннадцати лет вёдра с водой в руках не донести, так же и с питьевой водой, которую он носил из колодца.

Вечером надо было выйти за околицу и встретить стадо коров, возвращавшихся с выпаса. Тогда и в городке многие держали коров как подспорье в питании. Корова обеспечивала молоком и его продуктами, но требовала кормов и ухода. Утром корову в стадо провожала прабабушка, а вечером была очередь Ивана встретить корову и пригнать её домой из стада.

Стадо коров формировалось весной: из соседних домов, где были коровы, собирались хозяева, нанимали пастуха, определяли взнос с каждой коровы на всё лето, что и составляло зарплату пастуха. И вот когда появлялась трава, коров утром выгоняли в стадо и пастух водил стадо по окраинам городка: по лугам и перелескам, где коровы и паслись. А вечером ребятишки, встречали стадо у околицы, каждый находил свою корову и гнал её домой. Прабабушка Дуня давала корове что-нибудь поесть и доила её. Потом наливала трёхлитровый бидон молока, и Иван относил молоко на приёмный пункт, который называли «молоканкой». Там молоко мерили на жирность и отмечали в специальной книжке сколько, от кого и какой жирности принято молока. Это был налог на корову. Такой налог он носил почти всё лето, но ещё ведро молока оставалось им каждый день.

В общем, с коровой жить было можно, но году в 1954 при Хрущёве налог сильно подняли, и держать корову, как и другую живность на подворье стало невыгодно, тогда и у них не стало коровы. Раз в неделю надо было сходить на базар за керосином в керосиновую лавку – летом всю еду готовили в сенях дома на примусе. Но основное время пропадало в очередях за хлебом: и зимой и летом.

Хлеба давали буханку в руки, на всех не хватало, поэтому очереди занимали заранее, даже с вечера на ночь и потом дежурили у магазина, сменяя друг друга. Запись не признавалась и нужно быть на виду и знать: кто впереди и кто сзади стоит, чтобы не исключили из очереди, и предупредить – сколько человек из семьи стоит. К привозу хлеба, а это был фургончик на телеге, запряженной лошадью, надо чтобы пришли и бабушки, тогда можно было купить три буханки хлеба и на следующий день не стоять в очереди. Но народ в очереди не злобствовал, все были равны и ребятишек не притесняли, а если кто и потерял свою очередь, то взрослые помогали найти. Эти хлебные очереди были только до 1952 года, потом хлеб продавали свободно.

Еда была скудна и однообразна. Это регулярно картошка: жареная или варёная, какой-нибудь суп, молоко или простокваша, конечно хлеб, иногда жареная рыба или отварное мясо. Кстати, продуктовые карточки, например в Англии, были отменены только в 1955 году, а в СССР в 1947 году. О колбасе, кроме самодельной, никто и не слышал, из сладостей: леденцы, конфеты – подушечки и пряники – всё это местного изготовления в райпищепромкомбинате – даже и не выговорить. Там же делались лимонад, квас и даже мороженое.

Примерно раз в месяц прабабушка затевала стряпню, обычно на воскресенье. С вечера ставилась квашня с тестом. К утру тесто было готово, растапливалась русская печь, готовилась начинка для шанег и пирожков – обычно это была картошка толчёная и тёртая морковь, иногда ливер, и начиналась стряпня. Ивана выгоняли из дома, чтобы не путался под ногами, стряпали прабабушка Дуня и бабушка Аня или, как он их тогда звал, баба Дуня и Бабаля. Когда всё было готово, его звали с улицы, на столе стоял и пыхтел самовар, горками лежали шаньги, пироги и плюшки, стояло блюдечко с растопленным сливочным маслом. Есть можно было сколько хочешь и даже одну – две плюшки разрешалось взять с собой на улицу, чтобы и соседи знали, что у них в этот день стряпали сдобу.

Со своей матерью в эти годы Иван встречался нечасто. Приходить к ней в дом, где она жила с мужем и младшим сыном ему не хотелось, да не приветствовались такие посещения её мужем и свекровью, а посадить Ивана за стол, и накормить можно было, но с упрёками. Да и его шпыняли за то, что заходит в дом: уходи – матери нет или она занята. Поэтому, если уж очень было нужно, Иван посылал младшего брата позвать мать на улицу, где они и общались.

Иногда мать заходила после работы на несколько минут, навестить его и бабушку, а в основном Иван забегал к ней на работу в детсад, сказать, что её в очередной раз вызывают в школу за очередной проступок, или попросить два-три рубля на пряники или покупку понравившейся книги в книжном магазине. Детские книги стоили дёшево: примерно два-пять рублей.

В школе, когда мать приходила выслушивать порицания за его шалости, завуч или директор выговаривали ей в присутствии Ивана, что он сделал что-то нехорошее, мать, иногда, всплакивала, Иван искренне расстраивался, испытывая жалость к ней, но проходило небольшое время и всё повторялось. А проступки заключались в плохом поведении на уроках или в школе. То он воробья выпустит в классе или в коридоре на перемене, то кинет резинкой на уроке в приятеля, то стрельба горохом из трубочки, то пустит бумажного голубя, да мало ли ещё какие проделки придут в голову мальчику восьми – одиннадцать лет? А наказание – это поставить в угол на уроке, выгнать из класса или вызвать родителей, чтобы они уже сами что-то придумали. Отцы иногда лупили своих сыновей – его одноклассников, а Ивана лупить было некому – бабушки только увещевали.

Но весной, когда уже начинало пригревать солнце, и набухали почки на деревьях, начинались и пропуски уроков. Надо было пускать кораблики в ручьях, текущих по улицам, или покататься на льдинах на речке, или пойти в поход в лес разорять птичьи гнёзда. Потом наступали летние каникулы, школа забывалась вместе с её проблемами и начиналась летняя уличная жизнь. Сходить на речку или на озеро искупаться, поиграть в войну, поохотиться на птичек с рогаткой, или сходить в лес.

Ещё раз в неделю по их улице проезжал старьёвщик на телеге, запряженной лошадью. На телеге стоял деревянный сундук, в котором были шарики, дудочки, игрушки и книжки. Надо было сдать старьёвщику металл, кости, бумагу или тряпки и взамен получить игрушку или деньги. В поисках макулатуры мальчишки обшаривали все углы и закоулки и тащили всё, что попадалось, иногда и ценные вещи, которые старьёвщик не принимал и говорил, что если это не нужно, то пусть принесет взрослый. Лето пролетало незаметно, а осенью опять школа.

Первая учительница выпустила их в пятый класс и взяла первоклашек, а дальше Ивана учили уже разные учителя, каждый по своему предмету. Каждый учитель со своим характером, который не спрячешь и то, на что один не обращает внимания, другой рассматривает чуть ли не преступлением. Это к тому, что теперь родительские объяснения за Ивановы проступки надо было давать каждому учителю, поэтому материнская тропа в школу не зарастала. Мать всё это воспринимала безропотно, как должное ей наказание за его безотцовщину, хотя понял Иван это, конечно, много позднее.

После окончания пятого класса на летних каникулах Иван в первый и последний раз съездил в пионерский лагерь, но не городской, а областной, за двести километров от дома. Большинство там составляли городские мальчишки из областного центра и к ним, сельским жителям они относились свысока, а иногда и просто жестоко. Вот например письмо Ивана из этого лагеря домой, дословно и в его орфографии:

«Здравствуй мама баба Аня и баба Дуня Живем мы далеко от Иртыша 4 километра кормить стали плохо Мама приезжай ко мне скорей когда я приехал сюда я весил 34 кг300г я убавился на 2 кг приезжай скорей а то глядишь к концу сезона я стану вешать 25 кг овощей совсем не дают мама приезжай скорей а если не сможешь приехать пришли 30 рублей я сам уеду отсюда если денег не пришлёшь я уйду пешком лучше идти пешком чем оставаться здесь жить. До свиданья Ваня».

Мальчика двенадцати лет надо было довести, чтобы он написал такое письмо, правда причины не указаны и обиды не перечисляются. Но потом как-то притерпелось, и он уехал вместе со всеми по окончанию смены.

Начало учёбы в шестом классе чуть было не стало окончанием учёбы вообще. Занимаясь фотографией, Иван как-то отснял случку собак, а потом, по подсказке старшеклассников, сделал фотомонтаж собачек с головами завуча и директора школы. Это фото разошлось по школе, кто-то донёс до учителей – ябеды и доносчики были и тогда, иначе из кого бы выросли Ельцин и ему подобные? Большинство предателей вырастает из детства и только немногие становятся предателями в силу жизненных обстоятельств и по слабости характера. Скандал был страшный, хотели исключить из школы, но педагогика взяла верх над личным возмущением (оправданным!) учителей и Ивана условно оставили в школе. Хотя позднее это условие им неоднократно нарушалось.

В двенадцать – четырнадцать лет Иван с друзьями по улице или классу начали совершать, кроме баловства в школе, и более серьёзные нарушения, над последствиями которых они почему-то не задумывались.

У Ивана появился хулиганистый приятель, живший по соседству и старше его на два – три года, что в этом возрасте имеет большую разницу. Звали его Толик, отец погиб на фронте и жил он с матерью. Их дружба продолжалась года два – три. Сначала они совершали весной походы в лес в поисках птичьих гнёзд, из которых забирали яйца для коллекции. В яйце делались две дырочки иголкой: на тупом и остром концах – через эти дырочки содержимое яйца выдувалось, а пустое яйцо нанизывалось на нитку или помещалось в картонную коробку с ватой. Яиц – от разных видов птиц у Ивана было более ста, но в поисках новых они и бродили по окрестным лесам. Коллекция также пополнялась новыми видами яиц путём обмена с другими мальчишками, но у Ивана была самая большая коллекция.

Яйца лесных птиц добывались не только в лесах, но и на местном кладбище, заросшем вековыми берёзами и кустарником – любимым местом гнездования птиц. Ранней весной, когда деревья стоят ещё голые с едва распустившимися почками, а в лесах ещё лежит снег и гнёзда ворон и сорок видны издалека, они шли на кладбище разорять гнёзда ворон, которые селились на самых верхушках берёз. Обжимая ногами стволы берёз, он и Толик карабкались до первой нижней ветки, а потом по ветвям уже спокойно поднимались к самой вершине двадцатиметровых берёз, с трудом удерживаясь на тонкой верхушке в раскачивающейся высоте. Оттуда была видна даль на несколько километров вокруг, а посмотрев вниз, ощущалась взятая высота, и виднелись могильные кресты, торчащие из сугробов подтаявшего снега.

Вороны носились вокруг, крича об опустевших гнёздах, потому что их яйца уже лежали в шапке, шапка в зубах, и он осторожно спускался вниз, оставляя гомон птиц в вышине. Обломись тогда весенняя, ещё хрупкая ветка и можно было загреметь с высоты прямо на кресты, так что и костей не собрать.

Зачем всё это было надо, сейчас остается только удивляться. Или вот ещё случай. Опять вдвоём, они по чердачной лестнице поднялись на крышу единственного в городке двухэтажного кирпичного здания старинной постройки, чтобы разорить гнёзда галок поселившихся в печных трубах. Только они вылезли на крышу, как сторож их заметил, а это было здание райисполкома советской власти, и, думая, что это воры, сторож тоже вылез на крышу. Им с Толиком деваться некуда, выход закрыт сторожем, и они прямо с крыши дома прыгнули вниз с высоты восьми – десяти метров на недавно вскопанную клумбу. Иван упал и ударился о землю так, что отнялись ноги, и он, на четвереньках, уполз – в ближний сквер и спрятался там за деревьями, а Толик благополучно убежал. Из здания выбежали люди, поохали от таких прыжков и, убедившись, что никто не сломал себе шею, ушли. Отлежавшись, часок, Иван встал и пришёл домой, однако хромал ещё несколько дней. Тоже юношеская дурость необъяснимая.

Потом летом, когда в огородах созревали овощи, Иван стал вместе с Толиком лазить по соседским огородам за огурцами, горохом, маком и т.д. Кажется, зайди в свой огород и нарви, чего хочешь, так нет, чужое вкуснее, тем более добытое с риском, так как хозяева могли и побить. Поэтому набег на огород совершался ночью, и они не столько брали, вернее, воровали, сколько ломали и вытаптывали в темноте.

Садов с плодовыми деревьями и ягодными кустарниками в те времена в городке ещё не было. Это сейчас, приезжая, Иван Петрович видит яблони и груши, вишни и сливы, клубнику, малину и другие фрукты и ягоды. А в те времена местных сортов фруктовых деревьев ещё не было, а привозные вымерзали зимой. Видимо и зимние холода в то время были сильнее. Иван Петрович, например, не помнит, чтобы тогда в декабре – феврале были оттепели, а сейчас, пожалуйста. Тем не менее, несколько садоводов – любителей в городке было, им удавалось выращивать яблоки и сливы. Эти сады огораживались и охранялись хозяевами. Тем большим почётом среди мальчишек было умудриться в сад залезть, набрать яблок и убежать.

Иван с приятелем успешно чистили эти сады, пока однажды они не полезли днём, в саду оказался сторож, приятель успел перемахнуть через забор и убежать, а Ивану, как более мелкому, это не удалось, сторож схватил его и отвёл к хозяйке. Хозяйка, женщина лет сорока, не позволила сторожу посечь его крапивой, а провела с Иваном беседу: мол, это делать нехорошо, мы ломаем деревья, а их так трудно вырастить, и если нужны яблоки, то можно зайти и попросить, она бы и так дала, ей не жалко. Иван, конечно, раскаялся, обещал больше так не делать и был отпущен, да ещё и угощён яблоками. И правда, к ней он больше не лазил, а вот к другим всё-таки случалось – им же Иван ничего не обещал, поэтому, по его тогдашнему представлению, своё обещание он не нарушал.

В эти годы было ещё одно занятие для мальчишек – игра на деньги. Жизнь к тому времени вполне наладилась, не стало очередей за хлебом, появились в свободной продаже продукты и товары, получаемых зарплат вполне хватало на текущие расходы, а крупные покупки, например шкаф или мотоцикл делались редко, путём накопления нужных сумм. Ивану, например, купили подростковый велосипед, на котором он гонял по всему городу и за его пределами. Если раньше на другой конец города – а это километра два, надо было идти полчаса, то теперь, на велосипеде, было делом минут.

А раз деньги были у родителей, то появились они и у подростков. Тут же образовалась и игра на деньги, которая называлась «игра в чику» и заключалась в следующем: на земле проводилась черта, каждый из играющих ставил на кон пять копеек одной монетой, деньги ставились в столбик на черте, отмеривалось шесть, семь шагов, проводилась другая черта – с которой надо было бросить биту, обычно это подшипник или круглая плоская свинцовая пластина, желательно, на стопку монет или как можно ближе к деньгам за чертой. Кто попал в деньги или ближе к черте, тот бьёт по монетам первый – задача перевернуть монеты с решки на орла. Перевернул – монета твоя и так дальше, если не перевернул, то бьёт следующий игрок. Если твоя бита упала дальше, а ты хочешь бить первым, то выставляешь ещё пятак и снова бросаешь биту, соперник может также повторить, поэтому у кого больше денег, тот всегда может добиться первого удара, следовательно, и выигрыша.

Мальчишки ходили с полными карманами монет и играли целыми днями, но малышей не обыгрывали, а только между собой – ровесниками. Бывало, взрослые парни отбирали у игроков деньги, зная, что они не пожалуются родителям, которые эту игру не приветствовали. За день можно было, при умении, выиграть несколько рублей и потратить их на что-нибудь вкусное или нужное, на что родственники денег не давали. Был и ещё способ заработка – это собирать пустые бутылки в городском саду или у озера в зоне отдыха – мужики, выпив вина или пива, бутылку обычно оставляли, а сдав её в магазин, здесь же поблизости, можно было получить рубль двадцать – цена пустой бутылки.

За игру в деньги и на сборе бутылок Иван накопил денег на фотоаппарат «Смена» и дальше уже почти все доходы и что давала мать, тратил на фотопринадлежности, фотографируя всё, что попадалось на глаза, из-за чего однажды и попал в историю, описанную выше. Но это было потом, а пока для игры в деньги требовались хорошая бита, которая отливалась из свинца, а где достать свинец, Ивану подсказали – из аккумуляторов, в которых тогда был чистый свинец. Иван сказал приятелю Толику и тот решил вопрос, украв аккумулятор на автобазе. Разломав его и расплавив свинец на примусе в своём сарае, Иван отлил хорошую биту, с которой очень часто бывал в выигрыше.

Потом с приятелем они ещё несколько раз крали аккумуляторы, ломая их и расплавляя свинец, из которого отливали дробь для ружья, которое было у него, а также для самодельных пугачей. Пугач представлял собой бронзовую трубку, один конец которой сплющивался, загибался и заливался свинцом. Эта трубка приматывалась проволокой к деревянной рукоятке в форме пистолета. На трубке сбоку делался пропил, к нему прикреплялась спичка, внутрь трубки насыпалась сера от спичек или немного пороха, если его удавалось достать, потом забивался пыж, потом пуля. Чиркнув коробком по спичке, порох или сера поджигались, и происходил выстрел. Надо сказать, что пуля из удачно сделанного пугача пробивала сантиметровую доску насквозь, а иногда, при большой зарядке, пугач взрывался прямо в руке.