Осенняя поездка в прошлое

С выхода на пенсию мать занималась только домашним хозяйством. А домашнее хозяйство заключалось в следующем: содержать дом, топить печь зимой, привезти воды из колодца, приготовить еду, а летом поковыряться на приусадебном участке в 3 сотки земли, где она сажала помидоры, огурцы, морковь и другие овощи. Отдыхать в санаториях мать не умела и не любила и за всю жизнь была там два или три раза, но регулярно навещала младшего сына, который сначала жил там же, а потом в других городках и посёлках области, пока не обосновался в северном городке, основанном еще казаками Ермака.

К Ивану Петровичу мать приезжала в Подмосковье несколько раз. В свою очередь и он приезжал к матери в гости, особенно летом в отпуск с её внуками. Так мать и прожила с мужем до его смерти, когда осталась в одиночестве.

Близких родственников в городке уже не было, а одной жить было тяжело. В 75 лет надо было топить печь, носить воду и прочие домашние дела и она продала свой дом и переехала на жительство в городок, к брату Ивана Петровича, где купила однокомнатную квартиру. Квартира была на первом этаже, из удобств: отопление, туалет и холодная вода. Поэтому, через пару лет с помощью Ивана Петровича мать переселилась в 2-х комнатную квартиру на 3-ем этаже с горячей водой и ванной, где и прожила одна до своей кончины.

Дети и внуки, конечно, навещали её, но жить вместе она категорически отказывалась, даже когда уже не могла себя самостоятельно обслуживать. Два-три раза летом, Иван Петрович с братом, отвозили её на родину на 2-3 дня, и мать говорила, что в родном городке ей даже дышится лучше, но возраст и одиночество делали своё дело.

Четыре года назад у неё случился небольшой инсульт, по-видимому, вечером, а помощь пришла только утром и она пролежала всю ночь на полу в корридоре. С помощью врачей и сиделок она всё же поправилась, утратив присущую ей ясность мысли, стала путаться и забываться и из дома уже не выходила. Через год она слегла уже сама и говорила, что больше не встанет, но лежать будет долго.

Иван Петрович навестил её в последний раз в мае, того самого, года смерти. Мать его уже не узнала. Её голубые обесцветившиеся глаза уже ничего не выражали, и она была погружена внутрь и отрешена от окружающего её мира. Перед отъездом, когда он зашёл попрощаться и спросил, узнаёт ли она его, её глаза, из туманных, вдруг стали ясными, и она тихо сказала: «На отца похожь. А я уезжаю. Домой». Это были последние слова матери, которые он слышал. Через два месяца её не стало, а он летел на ее похороны и вот какой, она виделась ему, еще живая, глазами сына.

Характер у неё всегда был спокойный, ровный, Иван Петрович не помнил её как в истерике или ярости, так и в трансе, хотя он с братом и жизненные обстоятельства давали повод и для того и для другого. Она спокойно и последовательно решала жизненные проблемы, а если их невозможно было решить, то воспринимала всё как должное.

Всегда, чем могла, она помогала своим детям, родным и знакомым, никогда ничего не требуя взамен. Если он совершал какой-либо проступок, мать просто объясняла, почему так не надо делать больше или даже просила не поступать так впредь. К сожалению, его общение с матерью в детстве ограничивалось только короткими встречами, так как он жил у бабушки, а мать в другой семье, по обстоятельствам указанным выше, а потом в 18 лет он уехал учиться в Москву, да там и остался.

У него не было никакой обиды на мать за своё детство, но она всю жизнь чувствовала себя виноватой и года за три до смерти, когда Иван Петрович проводил у неё очередной отпуск, как то вечером мать расплакалась и стала просить прощения за его трудное детство. Иван Петрович, как мог, успокоил: её вины никакой нет, а виноваты время и обстоятельства. Поняв, что у него нет обиды, мать повеселела и прожила остаток жизни без этого груза своей вины, которую она себе выдумала.

А вот настоящие обиды, которые они с братом причиняли матери, она не помнила, не таила и никогда не вспоминала и не укоряла их. И таких обид, вольно или нечаянно, он и брат причиняли матери немало, впрочем, как и все дети, а мать, несмотря ни на что, как могла, помогала сыновьям и материально и в воспитании уже их детей, а её внуков, без какого-либо расчёта – просто как мать.

Начиная с 70-х годов, когда жизнь в стране наладилась, и бедность уже не угнетала людей, Иван Петрович и брат часто приезжали с детьми к матери в отпуск. Простой деревенский быт нравился им и детям: без городской суеты и беготни. Мать к внукам умела найти подход. Обычный день матери в их приезд проходил в домашних хлопотах, чтобы всех накормить, с послеобеденным отдыхом и просмотром вечером какого-либо фильма по телевизору или соседскими посиделками на лавочке перед домом, обсуждая всякие новости и наблюдая за оравой ребятишек, которые носились по улице, поднимая пыль.

Иногда Иван Петрович с друзьями-собутыльниками злоупотреблял алкоголем в отпуске, но мать только укоризненно качала головой и просила взяться за ум, что, хотя и поздно, ему всё же удалось сделать. Кажется, только последние 10 лет её жизни они с братом уже не доставляли матери неприятностей. Но были радости и в её жизни, основными из которых – это внуки и правнуки. Хоть и говорят, что во внуках мы любим то, что хотели бы видеть в своих детях, но к матери это не относилось. Она одинаково ровно любила своих детей, и своих внуков и своих правнуков – недаром всю свою жизнь она проработала с детьми и, как оказалось, по призванию.

Дворянка по рождению, она прожила жизнь простой русской женщины и эта жизнь прошла, почти весь двадцатый век, в России, со всеми историческими изломами страны, которые стали изломами и её личной судьбы, но она осталась человеком.

Почему же, сейчас, мерзавцы оправдывают свою мерзость чем угодно, только не своей сущностью? Значит, люди в стране тогда были другими: лучше, чище и свободней, бес лжи, алчности и предательства. Была страна людей, а не пасущееся на лугу стадо баранов в окружении шакалов, которые этих баранов и поедают под жалобное блеяние остального стада.

Толпу людей делает власть: если угодно – вожди, как в первобытном обществе. Если вождь людоед, то и всё племя – людоеды, а если вождь поделится последним куском пищи с детьми и стариками, значит, и всё племя будет заботиться о своих соплеменниках. Сейчас время шакалов и людоедов в руководстве и страна вымирает со скоростью миллион сограждан в год.

И вот матери уже нет как нет и того времени и той страны, а кажется всё это было так недавно. Но время бежит неумолимо быстро и с годами бег времени ускоряется. Вот молодая мать, вот детство Ивана Петровича – кажется, оно было вчера, а уже полдень жизни давно перейдён и она катится к закату.

С такими воспоминаниями и мыслями Иван Петрович в тот свой приезд добрался до дома матери. Было после полудня, облака то закрывали небо и крапал дождь, то небо прояснялось и выглядывало солнце. Двери подъезда дома, где жила мать были открыты настежь. Он зашел в подъезд, поднялся на третий этаж и вошел в открытую дверь квартиры матери. Все двери были открыты.

В комнате на двух табуретках стоял гроб с телом матери, а вокруг теснились родственники, её знакомые и соседи. Все расступились, Иван Петрович подошел и взглянул в гроб: перед ним лежало маленькое высохшее тело какой-то незнакомой старушки, чем-то: совсем немного, похожей на его мать.

Смерть меняет человека и часто делает его неузнаваемым. Вот и тогда, Иван Петрович не узнал и не хотел узнавать в этом теле останки своей матери. «Мама где-то есть, она ещё вернется, а здесь лежит чьё-то чужое тело – это и не она вовсе, – думал он про себя, но в голове стучало – мамы нет, мамы нет».

Он тихо наклонился, поцеловал мать в лоб и прижался лицом к её груди. Тело матери было незнакомое и твердое, как кость. «Нет, это не мать,– думал он про себя, – где же её голос, взгляд, улыбка, где её мысли – ничего этого не осталось в лежащем перед ним безжизненном теле. Пусть это её останки, но сама мать где-то есть, и она ещё вернётся, присядет рядом с ним, прижмется к нему сбоку, ласково посмотрит на своего сына и заботливо спросит его о чем-то незначительном и обыденном».

Так, он внушал себе во всё время ритуала похорон и традиционных поминок, где сказал несколько прощальных поминальных слов о матери – как требовал обычай. Но ему хотелось уединиться и наедине, в мыслях, вспоминать мать, как ещё живую.

От этих переживаний у него тогда впервые защемило сердце, Иван Петрович принял успокоительные таблетки и, как только позволили обстоятельства, вышел из дома матери, сел в ожидавшую его машину и уехал, вернее – сбежал, назад: в тот мир, где мать осталась для него навсегда живой.

Через год он навестил могилу матери и только когда увидел её фотографию на памятнике, понял окончательно, что матери больше нет, и уже никогда не будет. Но она есть, и будет жить в его памяти. Умершие живут, пока о них помнят – значит и его мама ещё жива.

XIX

От воспоминаний о матери, Ивана Петровича отвлекла стюардесса, раздававшая пассажирам их ночной завтрак. Есть не хотелось, и вяло поковырявшись в лотках с едой и выпив чаю, он попробовал уснуть, хотя и знал, что ничего не выйдет. За многие годы работы в авиации он так и не научился спать в самолете сидя, а только мучился в полудрёме, поворачиваясь туда-сюда. Так и получилось. Но вот на востоке начала алеть заря восхода, объявили скорую посадку и пассажиры зашевелились. Двигатели приглушили свой рёв, самолет стал проваливаться вниз всё тише и тише и, наконец, толчок, стук колес по бетону, резкое торможение, руление и остановка. Американский самолет с российскими пассажирами совершил посадку в центре России. Полет закончился.

Выйдя из аэропорта, Иван Петрович быстро направился к остановке автобуса, чтобы доехать до автовокзала: надо было успеть на утренний автобус до городка проживания брата – это ещё 300 км пути по разбитому шоссе. Было шесть часов утра местного времени. Солнце едва поднялось над горизонтом, но было непривычно тепло для середины сентября. По-видимому, заморозков здесь ещё не было: трава и деревья стояли зеленые, утренняя свежесть не веяла холодом, и осенние туманы ещё не скрывали деревья, дома и дороги на ровной, словно поверхность стола, равнине Западной Сибири.

Подошел нужный автобус, он сел в него, ещё полупустой от ранних пассажиров, и автобус покатил по пустынному шоссе в сторону автовокзала. Подошла кондукторша для оплаты проезда и Иван Петрович машинально подал ей удостоверение ветерана труда, по которому он бесплатно ездил в общественном транспорте по Москве и области. Повертев удостоверение в руках, кондукторша сказала, что здесь оно недействительно – выдано в Подмосковье вот там и ездите, а здесь надо платить. Спорить было бесполезно, он оплатил проезд и ещё раз взглянул на своё удостоверение. Там было прямо написано, что в соответствии с законом РФ он имеет право на бесплатный проезд, значит это право действительно по всей стране. Но местные власти, сейчас и везде, устанавливают свои порядки и плевать они хотели на законы РФ, поэтому и страна Россияния, как единое целое, существует уже только на бумаге действующей конституции.

Недавно Иван Петрович случайно узнал, что каждый субъект Российской Федерации имеет своё представительство в Москве: типа посольства зарубежной страны. Сколько же средств уходит на содержание этих и подобных контор? В СССР один чиновник приходился на 300 человек, в Эрэфии– один на 100, да плюс обслуга и всем хорошая зарплата: в целом 15% бюджета страны уходит на содержание властей всех уровней и рангов, поэтому на «заботу» о людях остаются только слова, которые и льются сплошным потоком лжи, как из канализационной трубы.

Вот и автовокзал. Здесь уже началась утренняя суета уезжающих в районы и городки области сельских жителей и горожан. В основном, это пожилые женщины, непритязательно одетые уже по – осеннему: некоторые в черных плюшевых зипунах, появившихся и пользовавшихся почетом ещё лет 50 назад и носимых до сих пор.

Эти женщины, как пенсионеры, используют свой, положенный раз в квартал, бесплатный проезд по области и приезжают в город к детям и внукам, прихватив с сельского подворья домашних продуктов им в помощь на пропитание. Но сейчас внуки пошли в школу и они разъезжаются по своим обезлюдевшим деревенькам до весны: зимой , в 30-ти градусные сибирские морозы по гостям особенно не поездишь, да и расстояния в 200-400км здесь обычное дело – область больше Франции.

Был будний день, поэтому желающих уехать за 300км по маршруту Ивана Петровича было немного и, взяв билет, он успел на первый утренний автобус, который уже через несколько минут отправился в путь. Вся поездка занимала шесть часов, почему он и стремился на утренний рейс: отправившись в полдень, приехать можно было только вечером.

Автобус ехал в том же направлении, что и на родину Ивана Петровича, но через 50км он сворачивал вправо, и далее дорога пролегала вдоль могучей реки, оставляя его родные места далеко на запад, хотя полсотни километров в Сибири вовсе и не считаются далью.

Пассажиры автобуса находили знакомых и пересаживались, если это возможно, друг к другу для общения в долгой дороге или просто затевали соседский разговор, рассказывая незнакомым людям свои заботы и радости. Впрочем, забот было много, а радостей не очень.

Невольно, прислушиваясь к разговорам сквозь шум мотора, Иван Петрович улавливал отрывки слов: кто-то пьёт горькую; кто-то болеет; кругом безработица и нищета; пенсию прибавили, а цены растут быстрее этой прибавки; внуков и детей в школу собрать не на что. Школу закрыли в их деревне – теперь надо возить школьников в соседнее село – это 10км; школьного автобуса нет, а попутной машиной да в морозы не всегда доберёшься и как жить дальше совсем непонятно. Это были обычные дорожные разговоры русских людей, готовых ни с того ни с сего открыть свою душу постороннему человеку, поделитьсяс ним своим наболевшим и потом, может быть никогда не увидеть вновь этого случайного попутчика.

Иван Петрович избегал дорожных общений. Делиться своими мыслями он не умел, а выслушивать чужие горести – значит, частично их разделить хотя бы сочувствием, что к его собственным заботам было уже тяжелой ношей. Он предпочитал молча смотреть в окно на мелькающие поля, луга и перелески, односложно отвечая на вопросы попутчиков, если к нему обращались. Да и что он мог сказать этим простым людям, он: человек, в общем-то, из другого мира, из ненавистного всей стране города Москвы, хотя у каждого из пассажиров там могли быть и наверняка были родственники и знакомые. Он как-то пробовал, в прошлые свои приезды, поддерживать дорожные разговоры, но его слова о предательстве в стране воспринимались настороженно, а описание условий профессорской жизни слушалось с недоверием, оправданным, в сравнении его неурядиц с беспросветностью и безысходностью местной жизни.

Поэтому лучше смотреть в окно. Природа здесь одинакова на сотни километров. За окном мелькали березовые и осиновые рощицы: «колки» по– местному, между ними поляны или поля, уже убранные или заросшие сорняками и молодыми березками: значит много лет не засевавшиеся и заброшенные. Иногда мелькала гладь озера, обычно круглого с отлогими берегами, и только в отдалении, по другую сторону большой сибирской реки, берег поднимался на несколько метров над равниной и на его обрывах зеленели хвойные леса. Впрочем, и ближние перелески стояли ещё полностью зелёные – даже осины не покрылись ещё медным отблеском осени, что в середине сентября здесь бывает крайне редко.

Пейзаж однообразен: ни пригорка, ни расщелины или уклона, все колки похожи один на другой и кажется: вот за поворотом мелькнёт знакомая околица родного городка, а за ней появятся крыши домов, улочки и переулки детства, но проходит время и за окном автобуса всё то же мелькание перелесков.

От бессонной ночи в самолете, он задремал и открыл глаза, когда автобус резко свернул в сторону и замедлил движение: они подъезжали к первому остановочному пункту. Это был райцентр с небольшим автовокзалом, окруженным ларьками и киосками, торгующими, как и везде, стандартным набором продуктов, напитков и сигарет. Несмотря на кажущееся многообразие и многоцветие товаров и этикеток, за ними скрываются суррогаты еды и напитков и так по всей стране: от Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей – как пелось в известной песне 30-х годов.

Иван Петрович, как обычно, вышел на остановке, размял затекшие от долгого сидения ноги и руки, зашел в привокзальный буфет и выпил чашечку кофе с булочкой. Так он делал всегда, проезжая этой дорогой. Ехать ещё долго, поэтому он не рисковал съесть что-либо более существенное: вдруг в пути скрутит боль от непонятной и несвежей пищи, что тогда делать? А такие отравления у него уже были, поэтому, как говорится, бережёного бог бережёт, хотя этот самый бог что-то не очень бережёт его страну и людей, несмотря на множащиеся ряды попов и прихожан. Торгаши сейчас продают всё что угодно, в том числе и то, что уже давно или изначально, нельзя ни есть, ни пить.

Автовокзал здесь – это центр местной, так сказать, культурной жизни. Сюда стекаются местные забулдыги в надежде перехватить спиртного суррогата или разжиться червонцем и отоварить его на четвертинку самогона. Здесь же в киоске можно приобрести программу телевидения, которое и составляет, здесь и по всей стране, основное и единственное, доступное всем средство досуга.

Объявили посадку в автобус, контролерша проверила билеты: не приблудился ли кто-то без билета и автобус помчался дальше и вперёд по положенному маршруту, потряхиваясь и подпрыгивая на ухабах и выбоинах разбитого асфальтированного шоссе. В этих местах, даже вновь уложенный асфальт не выдерживает более двух лет из-за резких перепадов температуры зимой и летом, поэтому и отремонтированная дорога представляет неровное асфальтовое полотно с многочисленными заплатками и нашлепками от предыдущих ремонтов, с добавленными свежими выбоинами.

Примерно через час пути и на середине маршрута автобус остановился на окраине большого села. Несколько лет назад кто-то из местных жителей поставил у обочины дороги будку, мангал и стал жарить шашлыки для проезжающих. Шашлыки, вполне приличного качества из свежей свинины, пользовались успехом, и автобусы стали делать здесь неплановую остановку на несколько минут для желающих подкрепиться, да и скворечник туалета был тоже неподалеку.

Иван Петрович с удовольствием съел палочку обжигающего шашлыка и выпил стакан горячего чаю.

Погожий день ещё только начинался, но яркое солнце, не по-осеннему, уже прогрело землю, а воздух, нагреваясь над асфальтовой дорогой, становился видимым и тёплые струи его, поднимаясь вверх, чуть колыхали листву придорожных берез при полном безветрии.

Через несколько минут автобус двинулся дальше, минуя дым придорожных мангалов у соседей – конкурентов их хозяина, где они только что останавливались. По-видимому, кое-какой доход эта шашлычная деятельностьвсё же давала нескольким жителям безработного села.

Двадцать лет назад развалили колхозы и совхозы, которые вели комплексное хозяйство, где работы хватало всем. Руководители и проныры прихватили бесплатно сельхозтехнику и лучшие земли и организовали фермерские хозяйства. Но без кредитов и помощи государства даже они быстро раззорились и остались среди развалин ферм, построек и машинных дворов, руины которых виднелись на всём протяжении пути следования автобуса. Выжили те, кто занялся торговлей и спекулятивной перепродажей сельхозпродукции, скупаемой у односельчан по дешевке.

В этих местах рискованного земледелия, как учили Ивана Петровича в юности в сельскохозяйственном техникуме, надежной опорой было только молочно-мясное животноводство, на крупных фермах с сотнями голов скота: коров, овец и свиней. Но такие хозяйства требовали большого количества рабочих рук и с развалом коллективных хозяйств – всё рухнуло. Крестьяне быстро опомнились и попробовали объединиться вновь в товарищества, но было уже поздно: общественная собственность была растащена и разрушена, а новой обзавестись не давали государство и банки, которые ссужали деньги под ростовщические проценты и только частникам, а не каким-то товариществам.

Проезжая мимо деревень, Иван Петрович видел остовы ферм, которые торчали как рёбра доисторических динозавров. Социализм на селе вымер, как и те древние животные. А ведь исстари на Руси в деревнях дела делали всем миром: иначе, поодиночке в условиях такого климата не выжить. Ещё Столыпин – крупный помещик и министр при царе Николае Кровавом, пытаясь разрушить русскую общину на селе, выделил из общины кулаков в класс хищников, вешал и стрелял тех крестьян, кто пытался сохранить общину. Его действия довели крестьян до крайности, что и способствовало победе большевиков в октябре 1917 года, а потом и в гражданской войне, развязанной паразитическими классами, потерявшими свои капиталы и привилегии.

На другой основе, сельская община возродилась вновь уже при советской власти в виде колхозов и совхозов. Врагам, захватившим страну сейчас, удалось разрушить и этот уклад сельской жизни, и теперь деревня, как и страна в целом, вымирает, спиваясь от нищеты и безработицы. Конечно, многие крестьяне и сейчас держат коров и другую живность в личном приусадебном хозяйстве, но это тяжкий ручной труд. Последыши Столыпина ставят ему памятники за разрушение деревни, а царя Николашку попы и вовсе объявили святым великомучеником.

Сделав ещё одну остановку, автобус после полудня уже приближался к концу пути. На горизонте показалась труба какой-то котельной,справа за лесом мелькнула золочёная маковка часовни, установленной на местном кладбище где похоронена и его мать, и Иван Петрович въехал в древний сибирский городок на берегу сибирской реки – Иртыш. Конечный, самый дальний пункт его поездки достигнут. Отсюда он будет двигаться только назад, приближаясь к своему Подмосковью, откуда и выехал вчера вечером – меньше суток назад. Правду говорят, что авиация сближает страны и континенты. Вот и он быстро добрался в отдаленный уголок Сибири.