Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

Управившись во дворе и на кухне у русской печи, Евдокия Платоновна ложилась отдохнуть с часок на теплой печи – несмотря на крепость здоровья, хозяйственная суета уже утомляла эту семидесятилетнюю женщину.

Часа в два пополудни один за другим появлялись школьники и, встав с печи, бабушка собирала им на стол обед, состоявший из щей, которые с поздней осени, когда наступали холода и крестьяне забивали свиней, бычков и птицу и вывозили мясо на базар на продажу, были не пустыми, а заправлялись куском мяса и отварной или жаренной в печи картошки с простоквашей и солеными огурцами и помидорами с собственного огорода.

Отобедав, школьники обычно садились за уроки, с тем чтобы на вечернем сборе у матери, оставалось только показать выполненные задания и отпроситься на улицу, если погода позволяла, или навестить друзей по школе и улице, если была непогода, а то и вовсе остаться дома и почитать книгу.

Вскоре после школьников возвращалась из школы и Анна Антоновна, заглянув у ворот в почтовый ящик в надежде получить письмо от Ивана Петровича из лагерей. С самого лета как его отправили по этапу, из городка не было никаких известий, а на её письменный запрос в областное НКВД сообщить о месте пребывания осужденного мужа ответа не последовало, как его не было и на повторное обращение.

Анна Антоновна обедала вместе с матерью и теткой Полиной и садилась за проверку тетрадей учеников и проверку выполнения школьных заданий на дом у своих детей. Убедившись, что всё в порядке, она отпускала детей до ужина на свободу. Проверив тетради и подготовившись к урокам следующего дня, Анна Антоновна тоже давала себе час-другой отдыха до ужина, занимаясь сыном Ромой или читая книги своих старших детей.

Чтение, к которому она привыкла с детства, и под воздействием мужа, было отличительной чертой всех членов большой семьи. Даже Евдокия Платоновна имея три класса церковно – приходской школы и бесконечные хлопоты по хозяйству, иногда выкраивала часок – другой, чтобы засветло, у окна, почитать книгу, брошенную на стол внуками, про приключения или любовь, которой они, подрастая, уже начинали интересоваться.

Вечером, когда все собирались в доме и, поужинав по очереди, поскольку все семеро за маленький стол на кухне не размещались, а большой стол в комнате был завален книгами, начиналась вечерняя читка книги вслух.

Старшие дети, по очереди читали книгу, отобранную Анной Антоновной для домашнего чтения. Она считала, что чтение вслух развивает речь и умение держаться перед слушателями и, несмотря на упорство детей, сделала эти чтения ежедневными, кроме воскресенья.

Обычно, читали серьезную книгу, из тех, что подарил детям Иван Петрович, ещё в бытность жизни семьи в Подмосковье. Отец тогда подарил старшей дочери – собрание сочинений Пушкина, второй дочери – Жуковского, сыну Борису – Лермонтова. Это были тяжелые, тысячестраничные фолианты, изданные в прошлом веке, где мелким шрифтом умещалось в одной книге всё литературное наследие этих писателей – поэтов. Ещё в доме были аналогичные издания Гоголя, Толстого и Достоевского.

В эти ноябрьские дни, когда непогода бушевала за окнами и дожди сменялись снежными метелями, в доме читались сочинения Гоголя.

Зажигалась десятилинейная керосиновая лампа, висевшая на цепочках над столом в комнате, поскольку электричества, как и радио в городке ещё не было, хотя столбы под радио уже устанавливались вдоль улиц за рекой, и к лету будущего года радио должно было появиться и здесь.

Дети и взрослые рассаживались на стульях у стола или на две кровати стоявшие вдоль стен и кто-то из детей – чья очередь, начинал чтение вслух с того места, где заканчивалась читка накануне. Обычно собирались все домочадцы – даже Евдокия Платоновна, отложив кухонные дела, приходила послушать внуков, а маленький Ромочка обычно усаживался у матери на коленях, молча посматривая на чтеца, который с выражением начинал чтение про упырей и всякую нечисть, которая бесновалась в рассказах и повестях Гоголя.

Обычно чтение продолжалось ровно 45 минут – как и школьный урок, но иногда этот урок затягивался по просьбе слушателей, которые хотели дослушать рассказ до конца или до развязки интриги в повести.Так проходил обычный будний день семьи Домовых.

В воскресенье распорядок дня обитателей дома менялся: в школу и на работу идти не надо и дети проводили свой день по желанию, выполнив мелкие домашние обязанности с дневным посещением бани всем семейством. Собственной бани при доме не было, ходить в городскую баню было далеко, и семья сговорилась с соседями, имевшими баню, которые сами мылись и парились вечером по субботам, а на первую половину воскресенья отдавали баню в пользу Домовых.

С утра Борис, сын Анны Антоновны, немного протапливал печь в бане, еще сохранившей тепло после субботнего помыва хозяев, для чего приносил вязанку своих дров со двора, а также приносил речной воды, которую заливал в бак печи, где она грелась, и в кадушку в мыльной – для холодной воды. Вода из речки была мягкой и хорошо мылилась, в отличие от колодезной – жесткой и не промывающей волосы в щелоке, который приготавливали из печной золы.

Евдокия Платоновна, встав рано утром, успевала сходить на базар и сделать покупки у крестьян, в основном муки для домашнего хлеба и, если позволяли средства, немного мяса и жира или свиного сала для заправки супов, щей, картошки. Вернувшись с базара, она снимала с печи квашню, которую ставила с вечера на опаре и пекла хлеба на всю неделю, на всю семью, иногда ухитряясь испечь и несколько шанег с морковкой и картошкой – для детей.

Управившись со стряпней и накормив детей свежим хлебом, взрослые шли в соседскую баню, которая уже прогрелась стараниями Бориса, и мылись сами и мыли младшего Рому, который по малолетству всё ещё мылся с женщинами. Евдокия Платоновна парилась по-мужски березовым веником, а все остальные только мылись из ушатов, подливая туда горячей и холодной воды и не рискуя зайти в парную, где охала и стонала Евдокия Платоновна, нахлестывая себя веником.

Затем приходила очередь девиц: Ава и Лида мылись вместе, тоже без парилки, но уделяя больше времени мойке волос, чем телу.

Завершал банный день Борис, моясь в одиночестве или с приятелем, живущим по соседству и тоже не имевшим своей бани. Они немного парились в нежаркой уже парной, наскоро обливались и торопливо вытирались, спеша успеть провести остаток воскресенья в своей мальчишеской компании или сходить в кино, если в семье были деньги, чтобы в очередной раз посмотреть фильм про Чапаева, или «Путевку в жизнь» про беспризорников.

Короткий осенне – зимний день заканчивался ранними сумерками, и семья снова собиралась вместе за вечерним чаепитием, заменявшим ужин. Потом, дети собирали школьные принадлежности в школьные сумки, кто-то читал книгу, взрослые в тихой беседе у самовара обсуждали прошедшую неделю и грядущую, надеясь на хорошие известия от Ивана Петровича, не получая от него писем и ничего не зная об его судьбе.

Наконец, на исходе ноября, Анна Антоновна возвращаясь с работы, по привычке заглянула в почтовый самодельный ящик, висевший на заборе в ограде, так что письмо можно было опустить снаружи в щель обозначенную красным суриком, и увидела письмо с адресатом от Ивана Петровича. Здесь же на крыльце, она нетерпеливо вскрыла конверт и прочитала следующее:

«11.09.1935 года с 4-ой фаланги письмо 3-е.

Вот уже около трех месяцев я не получаю от тебя писем. Как писал в предыдущем, на 6 фаланге есть 3 письма, теперь уже может и больше, но до сих пор выручить не могу. Среди них уверен, есть же и от тебя. Не получая, все передумаешь: и заболела ты или даже какое новое несчастье стянулось над твоей головой, и забыла уже меня, ну все думается!

С этой фаланги первое письмо послал 19.09. и второе 2.10. Завтра пошлю это, получишь второе уже. На три ближайших дня и я должен получить. Пока – весь нетерпение ответа! Это письмо посылаю с оказией, тороплюсь и лишь вкратце повторяю существенное: – если не раздумала и не боишься разделить мою судьбу – посылай ( по адресу: ДВК, гор. Свободный, Управление Бамлага НКВД, отдел по колонизации) заявление о твоем желании колонизироваться со мной «вместе с мужем И.П. Домовым», упомяни о своей прежней революционной деятельности и желании учительствовать вместе со мной. В общем, изложи всё что там подберешь. Такое же (копия) заявление срочно заказным и мне на возбуждение ходатайства. Анна, не получая от тебя писем – окончательное решение я не посылал. К началу следующего учебного года надо бы устроиться. Тебе– то обязательно надо. Так что не совсем надеюсь на благоприятный результат, подавай и в горнаробраз. Не топчись на месте. И в минувшую зиму надо было устроиться. Ну ладно. Сегодня, но лишь во сне, я получил твое письмо. Все Ромочку вижу, чаще всех. Тебя тоже часто. Что буду делать, если не удастся колонизироваться? Здоровье поправляется, я не писал тебе, а был очень-очень плох. С сентября (теперь уже проходит) мучил фурункулез, а тут цинга началась. Истощен до отказа. Все беды, было, навалились на меня. Боялся писать ведь и лишней тревогой нагрузить тебя. Но обошлось и пока прошло мимо.

Теперь отдыхаю, понятно в условиях Бама, а то всё на общих. Теперь знаю, что еще поживу. Учел опыт и довольно быстро. И все-таки, что буду делать, дальше ума не приложу. Надеюсь, понятно, на лучшее. Пока же – один! И тут нечего умалчивать! Один! Ладно! Ребята пусть тоже пишут. Ты же не забывай своего старого верного друга. Что с Сережкиными уже разъехались и как? Что делала дальше? Поподробнее о себе. Ни перевода, ни посылку ещё не получал. Посылку на зиму как просил в первом письме, точно послала или нет? Острая нужда уже минула и я выскребся кое-как. Уже справляюсь, но может впустую. На всякий случай – пиши и пиши. Адрес еще раз сообщаю: все тот же и лишь замени 6 фалангу на «фалангу №4 искусственная». Пиши же! Но пока, до нового! Целую всех вас: тебя очень – очень, детей, бабушку. Авуся! Напиши мне самостоятельное письмо. Если будешь, Анечка слать посылку – конверты с марками обязательно вложи, бумагу не надо – пока есть. Ну еще раз целую!

Кроме заявления в Свободный пиши в Москву в Управление НКВД и еще кому ты подумаешь.

Но всегда надейся, не получив ответа от меня пиши-пиши и пиши, жду, пиши, не дождусь.

Что ещё сказать тебе? Тоскую о тебе, люблю тебя, думаю о тебе, беспокоюсь о тебе.

Целую!!!

Ещё больше оценил Аня, теперь, когда прошлое было брошено. Прости.

Твой Иван.»

Дочитав, Анна вздохнула с облегчением: жив, жив, а остальное как-нибудь уладится. Вот и Ваня пишет о колонизации, которая может избавить его от лагеря. Конечно, она согласна на эту колонизацию, т.е. переезд по набору на Дальний Восток, где жить: здесь в Сибири или там, на Дальнем Востоке– особой разницы нет.

Забежав в дом, она сказала о письме матери, дала письмо для прочтения всем и детям тоже, а сама поспешила писать ответ, в котором соглашалась с предложением мужа и обещалась сделать всё, как он сказал, напомнив, что это письмо первое и куда делись остальные ей неизвестно.

Они оба не знали, что особый отдел Бамлага регулярно вскрывал письма и если пишется о тяжелых условиях труда, о болезнях з\к или критика лагерной жизни, то такие письма изымаются из почты и уничтожаются.

Иван Петрович в своих первых письмах писал о тяжелой дороге в лагерь, своих болезнях и начале работ на колонне по строительству железной дороги, которая ему казалась ненужной и потому его первые письма были уничтожены.

Через две недели Иван Петрович получил ответ жены и написал следующее письмо, полученное женой только в феврале.

4.02 1936 год.            Здравствуй Аня!

Отвечаю на твои два письма (третье потерялось). Твоё согласие на колонизацию получил, но все не рискую связать свою долю с твоей. Мне, понятно, будет бесконечно лучше, чем теперь, но за тебя, твое здоровье, настроение я очень беспокоюсь. Подумай хорошенько и если не раздумаешь, не испугаешься возможных трудностей (я сам толком не знаю об условиях), то вот мой совет: подавай заявление о согласии на колонизацию со мной (не забудь это указать по адресу: ДВК, город Свободный, Управление Бамлага НКВД, отдел по колонизации). В заявлении подробно охарактеризуй свою революционную деятельность в старое время, про отца, что он был сослан царем в Сибирь, за революционную деятельность в группе Желябова и проси колонизацию на переезд, чтобы докончить свою жизнь с мужем. Твое ходатайство будет, пожалуй, решающим. Если бы сумела написать кому и в Москву. Хотя бы Крупской и в Управление НКВД – обязательно. При твоем настойчивом характере – услышат. Действуй быстро! Не надейся на благоприятный результат, подавай заявление и на аттестат учителя в Токинский наробраз, чтобы не устраиваться временно, как сейчас. Крепись дружок! Проси о колонизации недалеко от культурного центра, чтобы в нём можно было закончить 10-летку Лиде и Борису. Если такие условия не примет Управление, то пусть они останутся до окончания образования у бабушки. Меня извести о сделанных шагах – немедленно! Перевод не получил ещё. Меры принимаю. Посылку тоже. Если будешь собирать посылку ещё, то может, найдешь в аптеке противоцинготное средство – вышли. Надо! Сейчас всё время на общих работах и лесоповале. Не беспокойся, твой ничего. Всё ожидать посылку нельзя.

Почему не пишешь о детях. В следующем письме ожидаю о них – главное. Писал Августе, но она почему-то не пишет. Что Борис, как учится? Что нового? Ожидаю подробное письмо, дети припишут. Боря и Лида самостоятельно.

Надеюсь. Твой Иван.»

Перечитал это письмо, Анна поняла, что вопрос колонизации её с мужем затягивается: никаких ответов из Бамлага и из Москвы, куда она писала Крупской, как учительница учительнице, в Управление лагерями и знакомому ей старому большевику Гиммеру она на свои письма – обращения не получали до сих пор.

Не отлагая дело, она села за ответное письмо и написала, что она решила приехать сама в Бамлаг, как только закончится работа в школе, и если надо, то поселиться где-нибудь рядом с лагерем Ивана Петровича и будет работать и ждать решения их судьбы. Получив её письмо, Иван Петрович встревожился, чтобы Анна не совершала необдуманный поступок, и ответил следующее:

С фаланги 4, письмо 5                   2.05.1936 год.

Сегодня получил от тебя письмо. Обрадовался очень. Будто в мыслях встретился с тобой. Была ли переписка твоя с Бамлагом – из письма не видно, может не получила то письмо. Писал Наталье Г. , ты знаешь, но ответа нет – видно ей тяжело. Признаться, что прожила с мерзавцем 18 лет и на такую чистую, светлую натуру это наложило видимо свою печать. Он признался, что написал в свое время донос в охранку на меня. Хватит о них.

Ты пишешь, что хочешь приехать сюда работать. Только не делай необдуманный поспешный шаг! И вот почему: 1)приехав самостоятельно на работу на ДВ, ты будешь уже как колонизированная, и рассчитывать на благоприятный исход на мое ходатайство о совместной колонизации будет нельзя: «Мавр сделал свое дело», 2) Как только узнают, что ты живешь близко от меня – меня угонят за тысячу километров. Что надо знать? Вот что!

Увидеть тебя очень и очень хочется – истосковался уже очень и я не буду отговаривать тебя от приезда в г. Ворошилов. Чтобы хлопотать о колонизации, а по дороге запросишь разрешение в г. Свободный повидаться со мной и поговорить о колонизации. Если не разрешат, то на обратном пути ещё раз заедешь в г. Свободный, чтобы обговорить окончательно. Сообщи заранее о выезде – буду смотреть на проходящие поезда. И ты минуя станцию, за 45 км. от Ворошилова, напротив полустанка Озерная падь, помахай платком, помни о сильной моей близорукости, но тебя из окна я увижу. Я буду смотреть на окна. В Свободном, хорошо бы получить разрешение на длительное свидание или даже разрешение пожить на полустанке, но вряд-ли. Теперь о себе. Спасибо за письма. Как живу? Поправляю здоровье, но уже подорвался и боюсь навсегда: сердце и спина. Цинга чуть меня задела крылом, но поправился, видишь! Уже не инвалид. И ты увидишь, если приедешь, но лучше пиши письма мне и отдел колонизации, чем ехать сюда неизвестно зачем и не удастся встретиться. А возвратись ни с чем, ты будет плакать и говорить: «Вот здорово! Проехала мимо, в такую – то даль». Лучше делай, как я сказал.

Целую всех Иван.

P.S. Напиши о своем решении сразу по получению этого письма.»

Получив это письмо, Анна вняла предупреждению мужа и уже спокойно и методично, как и полагается учителю, начала регулярно слать письма в Бамлаг и в Москву, настаивая на освобождении мужа, чтобы вместе с ним, оставаясь на Дальнем Востоке, учительствовать в новых городах и посылках, что строились там по воле партии и правительства страны Советов.

Она сообщала о своих действиях Ивану Петровичу, и он в ответных письмах одобрял её поступки и описывал свою лагерную жизнь так, чтобы и не хаять её – иначе письма его не дойдут до адресата, но и не хвалил, а писал так, чтобы жена Анна поняла настоящее положение вещей.