Берега свободы

«Сидит, улыбается, дурачок, и не знает, что когда мы еще немного покурим, я достану пистолет, и пристрелю его к такой-то матери. Кстати, мать тоже надо валить. Совсем сдурела старуха».

В общем, кончились наши молчаливые посиделки тем, что он потянулся за пистолетом, но достать его не успел. Потому что я держал фарфорового дракона наготове и опустил тяжеленное чудище ему прямо на голову. Ду-умс! Дракон раскололся. Диггер вырубился. И остался лежать на полу в зеленых осколках и растекающейся луже воды и крови из пробитой башки.

Я осмотрел его пистолет – какая-то незнакомая американская пушка, но мне пригодится, поставил на предохранитель и сунул за ремень. Затем порылся у Леонарда в шкафу. Веревки я не нашел, зато обнаружил целый арсенал огнестрельного оружия, пару гранат и серый промышленный скотч. Я смотал сначала его руки, затем ноги – очень плотно, так чтобы он не мог освободиться, заклеил рот, аккуратно, чтобы через обе дырки носа он мог дышать. Снял с его шеи золотую цепь, сунул к себе в карман – при случае, сдам в ломбард. Из шелковых модных штанов соорудил некое подобие петли, и примотал его за шею к ручке двери. Тут он очухался, задергался, бешено вращая глазами. Закричал бы – если бы мог. Но не мог, бедняга.

Я чувствовал в это время, как разбухают и становятся все больше и тяжелее у меня между ног стальные яйца. Очень приятное чувство, знаете ли.

Я продолжил обыскивать комнату злобного, но такого беспомощного убийцы. В шортах, брошенных на кровать, обнаружил четыреста сорок долларов и водительские права на имя Leonard Costax. Жалко, что он черный, подумал я, а то можно было бы воспользоваться.

В общем, я наконец перешел черту. И мне было чертовски хо-ро-шо. Диггер смотрел на меня свирепо, но одновременно – со страхом. Чувствовал своей черной душонкой, что «крэйзи рашшн» прошел такую школу жизни в России и так устал от бесконечных унижений в этой сраной Америке, что может с ним сделать что угодно.

«А может, отрезать ему ухо? – думал я. – На память». Но не стал. Не садист же я в самом деле.

Я прошел к комнате матери, которая не переставала причитать, и сказал ей как можно более внятно:

– Ду ю хэв э фон?

– Но, но фон… – Она выбежала в коридор, показала обрезанный провод. Пожаловалась на сына – он хотел, чтобы она никуда не могла позвонить.

– Ю маст гоу ту полис офис. Ду ю андерстенд ми?

Тут она заметила сына, примотанного за ручку двери, и испуганно сжалась, прикрыв рот пухлой ладошкой.

– Гоу, гоу, гоу, – погнал я ее из квартиры на улицу. Сам вышел следом. Прихватил только с собой из шкафа пару гранат и карабин M4, очень он мне понравился. Я завернул его в покрывало вместе с шестью обоймами, уже укомплектованными патронами – я проверил. Получился увесистый сверток.

Мамаша Леонарда Лузера Диггера направилась в одну сторону, а я, позвякивая вновь обретенными яйцами, в другую.

Америка, говорите… Тяжело, говорите, будет в эмиграции… Навесим на бедолагу из России долгов и кредитов – и работай, пока не сдохнешь, за копейки, на низкоквалифицированной работе, или мы тебя депортируем. Все, хватит мытья посуды. К черту иммиграционный контроль! Я русский. Я решаю – останусь я здесь или нет. И кому мне платить – а кто пока перебьется.

Так я хорохорился, но было ощущение, что Америка еще меня укатает, будь я трижды железным. И она укатала потом, довела до депрессии, приступов паники, запоев, полной безнадеги… Но пока что я ощущал себя качественно новым человеком, который перевернет эту страну и заставит ее прогнуться под себя…

На углу Санкт-Аннс Аве и 149 стрит я остановился возле пиццерии Fresco. В этот час она была еще закрыта, о чем я сильно пожалел. Жаль, у меня не было часов, и я не мог узнать, во сколько открывается едальня. Проголодался я сильно. Еще бурлил адреналин. Вдруг неподалеку я заметил чернокожего с тележкой из супермаркета и кинулся к нему… Но по пути остановился. Это явно был не тот, что меня ограбил. Пожилой, к тому же высокого роста, с бородой лопатой. Он меня заметил, воровато оглянулся, но не стал ни прибавлять шагу, ни сбавлять его. Просто отвернулся и продолжил свое медленное шествие из ниоткуда в никуда.

Сразу за перекрестком начинался небольшой парк. Хостел я к тому времени найти отчаялся. Хотя Южный Бронкс не так уж велик, но я же не был местным обитателем, поэтому блуждал в надежде встретить случайное такси. Деньги теперь были. Светало, и машины стали время от времени попадаться. Но все они ехали по своим делам. А голосовать на дороге, я это уже усвоил, в Америке было не принято. Если ты, конечно, не какая-нибудь двадцатидолларовая шлюха на трассе, отлавливающая дальнобойщиков и любителей минета по-быстрому.

Парк тоже назывался какой-то Сэйнт, в смысле – священный, о чем сообщала табличка. Здесь, разумеется, было сразу несколько баскетбольных площадок. Как без них прожить чернокожим? Никак. Штук шесть. Не меньше. «Здесь они тренируют свои навыки, – подумал я, – чтобы потом обыгрывать иммигрантов в тюрьме». За площадками – дорожки, лавочки, деревца. Лягу, на одну из лавочек, и посплю недолго, решил я, лишь бы не сперли карабин, пока я отдыхаю. Ну, ничего, не сопрут, он завернут в одеяло. Положу его под голову. Так что будет и мягко и удобно и спокойно.

«Интересно, как там Диггер-неудачник? – подумалось. – Получил Виктор мой презент?» И тут я начал сомневаться – а тот ли это вообще Леонард?.. Я получше постарался припомнить фотографию в полицейском участке. Вроде бы, на фото у того нос был меньше. Да и челюсть у этого не такая здоровенная. К тому же, Диггером он себя не называл. А мне и в голову не приходило так к нему обратиться. А, в общем-то, какая разница, решил я, тот это Леонард или не тот. Все равно – мерзкий отморозок. Вон до чего родную мать довел, бузотер хренов. Провод телефонный перерезал, чтобы она не вызвала полицию. Вообще, – я почесал в затылке, – конечно, странновато, что человек, который находится в розыске, вдруг заявился к себе домой. Там-то его, по идее, могут поймать… Да ну его… Не хочу больше об этом думать. Главное, что я поступил правильно.

Я углубился в парк – и тут же наткнулся на шпану. Снова разношерстная толпа черных малолеток. Причем, отлично помню, в России я думал – все негры одинакового цвета и все на одно лицо. А в Америке первое время удивлялся – какие они все разные. Здесь тоже были те, что посветлее, а были – почти лиловые. Но все, как один, дурные, орущие визгливой разноголосицей, будто свихнувшиеся птицы.

Разумеется, это были не те ребятишки, которые меня избили. Но примерно такие же. Человек десять. Я не стал их считать. Как только они направились ко мне, я сразу же достал пистолет… И затем, разложив тех, что не успели убежать, на травке, принялся обшаривать их карманы… Кстати, пришлось пару раз стрельнуть в воздух, чтобы они не торопились покинуть «святую» землю парка – а у них было такое греховное намерение, как только они поняли, что я за фрукт. Правда, они, видимо, решили, что имеют дело с обнаглевшим копом. Денег набралось не густо – полтинник баксов с мелочью. Серебром я побрезговал. Но у одного на пальце была золотая печатка. Голду я потребовал снять, потыкав паренька для лучшего понимания пистолетом в поясницу. Ну, не знал я слова «снимай», поэтому сказал просто:

– Гив ми ё факинг фингер.

Парень так перепугался, что громко и от души пукнул.

– Ф-фу ты, – выдохнул я. По-моему, он обосрался. Воняло сильно.

Я достал свой раскладной нож и заорал:

– Гив ми ё факинг фигнер, факинг ниггер, ай сэд.

И постучал лезвием по перстню.

– Голд?

– Ye, – подтвердил он тихим затравленным голоском.

– Гив ит ту ми!

Он снял печатку, и я сунул ее в карман. Затем пинками поднял малолетних ублюдков и заставил бежать. Когда они скрылись из виду, я решил, что на месте преступления спать не годится, и поспешил в другую сторону, прочь от парка – по 149?й стрит.

Повезло. Каким-то ветром сюда задуло такси. Увидев желтую машину, я бросился ей наперерез, готовый, если понадобится, угрожать водителю карабином, лишь бы он вывез меня наконец из этого проклятого гетто. Когда садился в машину, заметил подозрительного типа в бейсболке козырьком назад неподалеку. Он тусовался на углу, переминаясь с ноги на ногу, и странно на меня поглядывал. Это из-за полицейской формы, смекнул я. Попросив таксиста чуток обождать, я направился прямо к нему. И сказал ему:

– Гет аут фром май стрит, коксакер.

Он стремглав кинулся наутек.

– Вот и хорошо, – сказал я. Наверняка это был продавец крэка. Таксист посмотрел на меня с уважением, спросил:

– Куда вам, офицер?

– Ту хоутел, – сказал я, – нот вери… вери… – слова подбирались с трудом. – Чип хоутел, – нашелся я.

– Ок, – ответил он.

И повез меня далеко, из Бронкса, в Эденуолк. Но, похоже, он знал, что делал, потому что частная гостиница оказалась просто отличной. Чистенькой и дешевой. Поскольку я был в форме копа, у меня даже документы не спросили. И это меня здорово настроило на позитив. Я решил, что другую одежду покупать не буду. Так и стану разгуливать по Нью-Йорку в костюме полицейского, словно у меня индивидуальный маскарад, о котором знаю только я один. Зато никому не придет в голову спрашивать у меня документы. Хотя, их и так никто особо не спрашивал, если только человек не совался в подозрительные места – например, кафе, где собирались пуэрториканцы. Но откуда я тогда мог знать, что это заведение под надзором у копов?!

Я купил на ближайшей бензоколонке сэндвич с ветчиной и сыром и бутылку воды. А затем завалился в номер – и проспал двенадцать часов. Проснулся, открыл глаза, и поначалу не понял, где нахожусь. Только осознал, что болит все тело. Почему после избиения ссадины и ушибы начинают отзываться болью только через сутки? Понятия не имею. Но поначалу ты как будто железный дровосек. А потом вдруг резко превращаешься в ржавую развалину. Кряхтя, как древний старец, я поднялся с кровати и потащился в ванную. Полчаса простоял под теплым душем, смывая всю грязь и мерзость предыдущих дней.

В воде есть что-то волшебное. Не зря все мы вышли из этой стихии. Она точно несет заряд положительной энергии, уничтожая попутно нехорошую ауру, которая тянется за всеми, кто грабит и ворует.

В гостинице я провел несколько дней до среды, на которую Дмитро Козак назначил встречу. Ходил только в магазин, покупал всякие полуфабрикаты, разогревал на кухне гостиницы. Там была микроволновка. Однажды столкнулся в кухне со старушенцией на инвалидных ходунках, которая сказала мне по-английски, источая дружелюбие:

– Как приятно, что нас теперь охраняет офицер, я теперь чувствую себя абсолютно спокойно.

Фраза была длинной и сложной, но я ее отлично понял. Сделал вид, что я – суровый блюститель закона. Примерно такой, как Фрэнк, только без всякой голубизны, ответил ей: «Йес, мэм» и поспешил отвалить, чтобы не нарваться на долгий разговор. Эти старые англо-саксонские леди только с виду такие милые дамы, а на самом деле – бдительные, как полицейские ищейки – только и думают, как бы кого-нибудь разоблачить. А еще они любят поболтать ни о чем – вцепятся в собеседника мертвой хваткой, и держат за горло разговора, пока он совсем не потеряет интерес к жизни.

Спросил у хозяина гостиницы нитки и иголку. Он был столь любезен, что дал их мне, и я смог зашить рукав. В общем, новенькая форма была в полном порядке и мне очень к лицу. Я даже начал привыкать к тому, что люди на улице поглядывают на меня по-особенному – как обычно смотрят на полицейских в Америке – офицер рядом, значит, все в порядке. В общем, реакция той бабули (кстати, матери хозяина гостиницы) была вполне предсказуемой.

В среду, в девять часов вечера, как и было договорено, я прибыл к русскому ресторану. Все оружие, включая гранаты, оставил в хотеле. Зачем мне в мирной жизни весь этот арсенал?

Увидев меня при полном параде, Дмитро Козак охнул и переменился в лице. Схватился за сердце, потом вцепился мне в руку и потащил в свой кабинет.

– Ты охренел?! – спросил он тихим, вкрадчивым голосом.

– Понимаю. Но тут со мной случилась одна история… В общем, это все, что удалось достать из одежды. К тому же, у меня теперь нет никаких документов. А коп – это хорошее прикрытие.