Моя тюрчанка

Не солоно хлебавши, мы вышли из кабинета Арсения Петровича. На первом этаже дежурный без вопросов принял от нас заявление и выдал нам талон: похоже, капитан-«бегемот» успел дать дежурному отмашку по телефону. Ширин повертела талон в руках, сложила вдвое и спрятала. С сожалением вздохнула. Ради этого нелепого талона, подтверждающего подачу заявления, мы и торчали бог знает сколько времени в полицейском участке. Невыносимо было сознавать, что это было зря. Получилось так: дьяволу мы пожаловались на Вельзевула. Наше заявление останется пылиться в архивах – и только. Возможно, его заляпает шоколадом Арсений Петрович, когда достанет нашу жалобу, чтобы посмеяться за чаем с конфетами.

Мы вышли из участка на улицу. Тумана не было. Холодное вечернее небо казалось куполом, вырезанным из замерших чернил. Сквозь непрозрачный воздух белели сугробы. Морозец не мог остудить наши горячие головы, шедшие кругом после разговора с капитаном. Моя девочка нетвердо ступала. Чуть не споткнувшись, облокотилась о мою руку. Милая была усталой и напряженной одновременно.

– Бред, – сказала она. – Это цирк шапито, а не полиция. А я ведь понимала: расейские жандармы нам не помогут. Не знаю, зачем я заставила нас проверять это на практике. Тут как с ребенком, которому двести раз говорили: «Не вздумай на холоде облизывать металлическую дверную ручку». А непослушное любопытное дитятко – все равно попробовало. И приклеилось языком.

Ширин нервно покусывала губы и острым взглядом смотрела прямо перед собой. Она снова начинала напоминать снежную королеву. Бесполезный визит в полицию не сломил мою девочку до конца.

О, мне было бы легче, если бы моя милая заплакала!.. Даже – забилась бы в истерике, как тогда, на Лиственной улице. Я бы обнял любимую за хрупкие плечи, приласкал бы и солгал, что все у нас будет хорошо. Мы бы приехали домой и легли в постель. Жаркие объятия рассеяли бы хмурь в наших сердцах. Мы хорошенько поспали бы – а с завтрашнего дня начали новую жизнь.

Ширин с утроенной энергией взялась бы за поиски работы. Я верил: до окончания действия визы найдется какое-нибудь, пусть и самое скромное, место. Хотя бы поливальщицы цветов – с сущими копейками в качестве зарплаты. Лишь бы продлили визу. А про мошенника Бахрома мы постарались бы забыть. Пусть деньги, которые он у нас своровал, превратятся в яичный желток, который чертов плут размажет себе по голове. А хрюкающему Арсению Петровичу пожелаем насмерть подавиться шоколадной конфетой…

Но моя девочка не плакала. Она опиралась на меня – слабая, но гордая; не выпустившая меча из дрожащих рук воительница. После болезни моя милая изменилась: научилась не прощать обидчиков. Мне вспомнилось прочитанное когда-то в мифологическом словаре: древнеегипетская богиня любви и радости Хатхор – когда надо было покарать грешников – превращалась в могучую и кровожадную львицу Сохмет. С Ширин случилась какая-то подобная метаморфоза.

– Бред. Бред, – как во сне повторила моя любимая. – Но мы еще поговорим со всеми этими гнилыми господами, начиная с Бахрома. Мы не остановимся.

Я с затаенным страхом смотрел на милую. Помнит ли она, что до середины февраля – когда «сгорит» виза – осталось меньше месяца?.. Не переключились ли мысли Ширин с поиска работы на месть обидчикам: Бахрому, Анфисе Васильевне, «бегемоту»?.. Мол, умрем, но прежде поквитаемся со всеми, кто нас пинал и унижал. Я не знал, насколько далеко моя девочка зашла в своих отчаянных думках. Не хочет ли она облить бензином и поджечь офис «Мансурова и партнеров»?.. Или всего лишь подать на мошенника в суд?.. Я знал одно: что бы моя милая ни придумала – я последую за ней, как душа за ангелом. Потому что я люблю свою милую.

Мы так и торчали под темно-ледяным небом, на студеном ветру. Я предложил вызвать такси и ехать домой. С нашими-то нервами, изорванными неудачным собеседованием в гипермаркете и бесполезным визитом в полицию, совсем не улыбалось спускаться в толкучку городской подземки.

– Давай. Вызовем такси, – согласилась Ширин.

Через несколько минут мы уже мчались в авто – по мегаполису, который постепенно засасывала черная зимняя ночь. Когда мы переступили порог квартиры, я вдруг почувствовал, что дико устал за сегодняшний бесконечный день. Точно бесы запрягали меня в колесницу или молотили на мне горох. Стычка моей девочки с Анфисой Васильевной, витиеватые речи Арсения Петровича будто пробили у меня в сердце дыру, из которой, капля за каплей, вытекала моя жизненная энергия. Больше всего мне хотелось сейчас, чтобы мы выпили чаю с бутербродами, легли в постель, по-быстрому занялись любовью и заснули, заснули. До двенадцати часов следующего дня.

Но у моей милой были совсем другие настроения. После легкого перекуса она включила ноутбук и открыла текстовый редактор. С глазами, вновь наполнившимися лихорадочным блеском, она сообщила:

– Я напишу на Бахрома заявление в прокуратуру. И направлю иск в суд. Должна же найтись на шелудивую псину управа.

Раненая истерзанная львица все еще рвалась в бой. Она будто отгоняла рыком гиен, которые ждут: «Львица умрет – и мы полакомимся ее мясом».

Через плечо любимой я смотрел, как рождаются на белом экране черные буквы. Сначала я надеялся: моя девочка засела за компьютер ненадолго, и скоро мы пойдем отдыхать. Но текст разрастался – как огонь, в который щедро подкладывают сухие ветки. Громко долбя по клавишам, закусив губу, Ширин в микроскопических подробностях излагала историю наших взаимоотношений с Бахромом.

Казалось: моя милая выжигала слова каленым железом. Она точно не заявление в прокуратуру набирала, а нашу совместную исповедь. Это был крик о помощи, летящий из придорожной канавы – обращенный к затянутым в деловые, с иголочки, костюмы дяденькам и тетенькам. К тем самые, которые – вроде бы!.. – должны с мечом и щитом стоять на страже справедливости. Этот крик заставил бы плакать слонов и носорогов в африканской саванне. Но я не верил, что он хоть слегка царапнет сердца наряженных в пиджаки чинуш. Бюрократы только посмеются над нами, несчастными бедняками, когда элитным кофе будут запивать тортики на очередном корпоративе. А может быть, не удостоят нас даже смеха.

Когда Ширин болела, я сам был воспламенен жаждой мести. В перерывах между чтением «Шахнаме» и «Туранских народных сказок» я убеждал мою девочку пожаловаться на Бахрома в полицию. Но сегодня у меня упали с глаз шоры: я увидел, что мы уперлись в глухой тупик. Ни полиция, ни вообще государство нам не помогут. Так уж устроена система. Она похожа не деспотического вредного божка, который осыпает милостями только своих верных, приносящих ему обильные жертвы, жрецов. Анфиса Васильевна, Бахром – такие люди могут рассчитывать на поддержку от государства. Давно известно: в царстве либеральной демократии все граждане равны, но некоторые более равны, чем остальные. Нам, стоящим внизу иерархической пирамиды, надо радоваться и тому, что у нас пока не отняли право дышать.

Я бы теперь посоветовал моей милой забыть про Бахрома и прочих обидчиков. Успокоиться на том, что чертов господин Мансуров обобрал нас меньше, чем могла бы обобрать Анфиса Васильевна. Гнев сжигает нас изнутри. Но надо затушить этот костер – и жить дальше. Сосредоточиться на поиске работы. Может быть, нам повезет, как рыбаку, у которого несколько часов не клевало, а потом – раз!.. – и попался на крючок гигантский сом.

И еще я хотел сказать моей девочке: самоубийство, намеченное нами на середину февраля – это плохая идея. И не потому, что суицид запрещают какие-то там религиозные заповеди. А потому, что, как сказал один турецкий поэт: «Самое лучшее, самое верное – жизнь». Даже червяк, торчащий из клюва птицы, для которой этот червяк – обед, и тот извивается из последних сил, в судорожной попытке вырваться. Если без спасательного жилета тонешь в море – все равно греби обеими руками, хоть и не умеешь плавать.

Предположим самое худшее: работа для Ширин так и не найдется – а срок действия визы закончится. Мы и тогда не должны умирать. Нет!.. Живут же в Расее, еще и умудряясь зарабатывать какие-никакие копейки, тысячи нелегалов. Моя милая сделается затворницей в моей квартире. Уж отсюда-то миграционная полиция мою девочку не выцепит. Да и по дороге в супермаркет, который от нас в двух шагах, тоже вряд ли нарвешься на жандармов.

Такие мысли вращались в моем разгоряченном мозгу и просились на язык. Но я ничего не решался сказать своей красавице. Ее трясло. Она была такая возбужденная, с огнем в глазах. Любое мое слово стало бы только топливом для гудящего внутри Ширин пожара.

День выдался донельзя тяжкий: конфликт с Анфисой Васильевной, нервное ожидание в полицейском участке, разговор с толстым капитаном… Так что сейчас я разве что не валился с ног от усталости, а голова моя раскалывалась, как скорлупа яйца, по которому стучат чайной ложкой. Но одновременно я весь был в напряжении, на взводе. Все чувства ненормально обострились. Я был точно волк, которого преследуют собаки. Силы давно должны были бы израсходоваться, до последней капли. А ты бежишь и бежишь – только лапы мелькают.

В похожем «смешенном» состоянии была, я видел, и моя девочка. С какими бы упорством и яростью она ни набирала текст, а утомление явно давало о себе знать. Пальчики моей милой то и дело попадали не на те клавиши. Ширин злилась. Выпрямляла спину. Терла воспаленные глаза. И, закусив нижнюю губу, снова принималась долбить по клавиатуре.

За письмом прокурору моя милая просидела полтора часа. Но после и без того трудного дня – эти девяносто минут казались растянутыми на девяносто лет. Оторвавшись от ноутбука, моя девочка попросила кофе. Я сходил на кухню, поставил кипятиться чайник и скоро вернулся с двумя чашками горячего напитка. Ширин с благодарностью мне кивнула. Маленькими глоточками пила она свой молочный кофе. А отодвинув пустую чашку – сказала:

– Хорошо. Теперь напишем иск в суд.

Я осмелился возразить: не разумнее ли нам сейчас глотнуть успокаивающего чаю с мятой и ромашкой и лечь спать – а написание иска в суд отложить до завтра?.. У нас головы трещат по швам, глаза красные, как у вампиров – настолько мы измотаны. Но лучше бы я ничего не говорил – потому что моя девочка взвилась, как от укуса шершня. С ее губ слетел почти что крик:

– Нет!.. Нет!.. Нет!.. Я не могу давить простыню и подушку, пока дело не сделано!.. Нас обманули, над нами надругались – ты понимаешь?.. Сначала Бахром, потом Анфиса стерва-Васильевна, под конец – этот толстопузый капитан… Все они пинали нас, как мяч. Я этого так не оставлю!..

Ширин задыхалась от гнева. Она спрашивала меня – понимаю ли я?.. О, я все прекрасно и чувствовал, и понимал. У меня и у самого было отвратительное ощущение, что Бахром, Анфиса Васильевна и капитан Арсений Петрович тяжелыми сапогами втоптали нас в жидкую зловонную грязь. Но, в отличие от моей милой, я в упор не верил, что прокурор или судья нам помогут. Как скрижаль с небес, на меня упало откровение: судьи, прокуроры – такие же, что и Арсений Петрович, вертящиеся шестеренки адской машины. Просто жирный, налегающий на сладкое капитан – шестеренка поменьше. Бессмысленно искать защиты у государства. Мы только глубже увязнем в липкой жиже.

Но я бессилен был поделиться всеми этими мыслями с моей девочкой. Ей сейчас двигала львиная ярость. Лев в зоопарке с неистовством грызет автомобильную шину – воображая, что расправляется с врагом.

Составление иска в суд должно было занять меньше времени, чем отняло написание письма в прокуратуру. Надо было только поменять «шапку» текста и добавить исковые требования. Но у Ширин что-то застопорилось. То она в «шапке» неправильно указывала индекс суда. То исправляла криво сформулированные исковые требования. Моя милая злилась, тяжело вздыхала и все чаще попадала пальцами не на те клавиши. Мучительная гримаса пробегала по лицу моей девочки, а губу моя красавица закусывала чуть ли не до крови.

Это было похоже на возню тигрицы с дикобразом. Полосатая хищница подтолкнула лапой свернувшегося клубком зверька – и почувствовала легкий укол иглой. Глухо и сердито рыкнув, ударила по живому клубку сильнее – и получила еще более сильные уколы. Природа не зря наделила дикобраза защитой в виде длинных игл. За каждый свой удар тигрица расплачивается болью в лапе. Чем закончится эта игра?.. Для тигрицы здесь не может быть счастливого финала. С торчащей из лапы иглой, хищница просто уковыляет прочь. А если б ей и удалось перевернуть дикобраза на спину – какой в этом прок?.. Крохотная животинка не сгодится тигрице хотя бы и на маленький перекус между полдником и обедом.

Вот и Ширин подобна молодой неопытной тигрице, бьющий дикобраза то одной, то другой лапой. Мою девочку уже явно подкашивала усталость. Милая, время от времени, закрывала на минутку покрасневшие глаза и терла виски. Чем усерднее моя девочка строчила иск, тем глубже увязала в этой достойной Сизифа работе. Несколько раз просила у меня кофе. (А я радовался, что могу хоть что сделать для любимой). Большими глоткам опустошив кружку, вновь как бы бросалась в атаку, отбивая барабанную дробь на клавиатуре.

Зачем?.. Для чего такое упорство?.. Жестковатое мясцо дикобраза – не стоит игл, вонзившихся в лапу тигрицы. Самое крупное, чего мы можем добиться: Бахром по суду вернет нам уплаченные за «услуги» деньги. Но для господина Мансурова – это сущие копейки. Цена одного бокала вина, выпиваемого проклятым аферистом за ужином в ресторане. Разве такое назовешь победой?..

Никто не возместит нам времени, похищенного у нас Бахромом. Не попросит прощения за тягостный вечер, в который мы месили ногами снег на Лиственной улице. А хоть бы и сам сеньор президент прислал нам цветную открытку с горячими соболезнованиями – что толку?.. Все равно – мы останемся обиженной и уязвимой парой бедняков. Не соболезнования президента нужны Ширин, а работа. Чертова официальная работа, через которую можно будет продлить визу.

Тут бурный поток моих мыслей возвращался к запланированному нами на середину февраля суициду, от которого я надеялся отговорить мою милую. Но меня душила такая тоска, глыбой наваливалась такая усталость, что мне начинало казаться: наш план – не такой уж и неправильный. Как это, наверное, чудесно: лечь в теплую постель с любимой в обнимку – и на веки вечные сладко заснуть.

Против того, чтобы мы были вместе – весь мир. Начиная с моего участкового врача и тощего клинического психолога, жестоко травивших меня за то, что я сплю с «азиаткой» – и заканчивая государством в целом, безликим чудовищем, которое никогда не позволит нам официально подтвердить наш брак и принуждает исполнять драконовские миграционные законы. Не лучше ли сбежать от такой жизни, наносящей нам удар за ударом?.. Просто исчезнуть – как легкий дымок, перемешаться с атмосферой?..

– Готово, – коротко обронила Ширин. Ее слово прозвучало громче, чем звук упавшей капли в полной тишине.

Не поняв, о чем речь, я – настороженный и взъерошенный – уставил на милую слезящиеся глаза.

– Я закончила иск, – пояснила моя девочка.

Дело оставалось за малым: через формы на сайтах отправить жалобу в прокуратуру, а иск – в суд. Через пару минут мы были «в шоколаде»: тексты, над которыми так долго корпела Ширин, «улетели» по назначению, а нам оба сайта выдали входящие номера наших обращений.

Вот и все. Ничего больше мы не можем предпринять, чтобы заставить государство заняться нашими проблемами. Захотят ли прокурор и секретарь суда пошевельнуться, вникнуть в нашу писанину?.. Вопрос риторический.

Мы с Ширин немного посидели в молчании, прислушиваясь к тому, как гудит не выключенный пока что ноутбук. Я заглянул милой в лицо – осунувшееся и, как будто, посеревшее. Я не увидел на нем ни напряжения, ни злости – одну только беспредельную усталость. Взгляд широко распахнутых агатовых глаз моей девочки был, скорее… удивленный. Она точно спрашивала: мы написали в прокуратуру и суд – а что теперь?.. Но я – разве я знал, что ответить любимой?..

– Еще кофе?.. – только чтобы молчание не затягивалось, спросил я.

– Давай, – пожала плечами Ширин.

Я прошел на кухню – и наполнил водой пузатый стеклянный электрочайник. Эти две чашки кофе я готовил с особыми любовью и вниманием. Так, наверное, алхимики колдовали над эликсиром вечной молодости. Побольше белого, как снег, сахару, побольше коричневого кофейного порошка; да на треть чашки – жирного молока. И как секретный ингредиент – частичка моей души. Я не самый идеальный мужчина – и это еще мягко сказано. Я не могу прописать мою девочку в «своей» же квартире. Не в силах оградить мою милую от аферистов – вроде Бахрома; от опасного любопытства полиции или от косых взглядов пропитанных национализмом обывателей. Я вообще ни на что не способен – тряпка и рохля. Но уж ароматным бодрящим кофе я мою любимую напою.

Я принес чашки в спальню, где сидела у ноутбука Ширин. Моя милая благодарно кивнула. Она пила теперь не так, как за составлением письма в прокуратуру или иска в суд – а маленькими-маленькими неторопливыми глоточками, время от времени отставляя от себя чашку. Моя девочка больше не напоминала ни тигрицу, ни львицу. На нежном личике моей тюрчанки были растерянность и усталость: красивые брови – чуть приподняты, а губы-лепестки слегка приоткрыты. Пока Ширин горела огнем, как лютая Сохмет, я не смел к моей милой подступиться, сказать лишнее слово. Но сейчас моя милая снова стала беззащитной, хрупкой и слабой. Так что я не удержался – и бережно прижал ее к себе.

Ширин спрятала лицо у меня на груди. Я уловил сначала учащенное дыхание возлюбленной, а потом и всхлипывания. Львица – сильная и гордая – превратилась обратно в котенка, которого я хотел спрятать от всего враждебного мира. Моя девочка плакала. И от ее горючих слез намокала моя рубашка. А я гладил и целовал струящиеся темным потоком волнистые волосы милой и нежно шептал:

– Ты ничего не бойся. Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.

– На самом деле ни прокуратура, ни суд за нас не заступятся?.. – пролепетала Ширин. – Государство работает только на влиятельных и богатых?.. К больному парню и нерусской девушке полномочные бюрократы отнесутся, как к пыли?..