Моя тюрчанка

– Го-во-ри-те. Я-а слу-у-ша-аю вас, – почти нараспев произнес женский голос в трубке.

– Извините. Я…

Неимоверным усилием воли – которой, как мне казалось минуту назад, я успел подчистую лишиться – я собрал себя в кулак, как бы встряхнул свои кости, и внятно и складно (пусть и прерываясь на вздохи) изложил свою проблему. Я назвал по слогам имя и фамилию Ширин и с напором спросил, как у моей девочки дела. По-прежнему ли моя милая в «учреждении»?.. Что ее ожидает?..

– Мужчина, мужчина!.. – одернула меня госпожа Чуприкова. – Не тараторьте – вы не на базаре. Для начала: кем вы приходитесь пациентке?..

Антонина Михайловна говорила со мной по-деловому холодно, с легким налетом издевки. Сухое словцо «пациентка» так и резануло мне по ушам и сердцу. Мой нежный ангел, темноглазая ранимая пери, райская гурия, душистый цветок – и вдруг «пациентка». Ха!.. «Пациентка»!.. Таким грубым канцелярским термином обозначить чудесную красавицу, которая блестящей звездой озарила всю мою серенькую жизнь!.. Но если для меня Ширин – звезда, то для бюрократов «спецмеда» – всего лишь одно из тысячи пронумерованных имен в длинном списке; листок анкеты, который скоро отправится пылиться в архив.

– Му-у-ужчина!.. – привел меня в чувство тягучий, как мармелад, голосок Антонины Михайловны. – Вы там заснули?..

– Простите… – выдавил я. – Я… я муж… муж моей Ширин.

– Муж азиаточки, да?.. – чуть ли не с кошачьей игривостью поинтересовалась госпожа Чуприкова. – А сами, вроде, русич?.. Без акцента говорите. Приятное такое столичное произношение!.. – Но тут же вернулась к ледяному официальному тону: – Так. Свидетельство о браке вы имеете, надеюсь?..

– Н-нет… – не осмелился лгать я. – Я не совсем муж… я, скорее, жених Ширин… Но мы живем… жили вместе. Кроме меня, у нее во всей Расее нет никого…

– И что вы предлагаете?.. – с деланой усталостью выпустила шипящую струю воздуха Антонина Михайловна. – Вы не муж?.. По-вашему, я должна каждому, извините, левому проходимцу, выдавать конфиденциальную информацию о пациентах?.. Как вы это себе представляете?..

– Я не проходимец, – скрипнул я в отчаянии зубами. – Что если я все-таки муж Ширин?..

– Мужчина, мужчина!.. – (Воображение нарисовало мне: госпожа Чуприкова качает головой, скрестив на груди руки, как фараон). – Вы в позапрошлом столетии живете?.. Или вы братец Иванушка из сказки?.. В наш век законности и порядка любые слова – пустое шевеление языком, помешивание не подогретого супа в кастрюле, если не имеют документального подтверждения. Раз вы все-таки муж (вы уж определитесь: муж вы или жених), все решится очень просто. Вы напишете на электронную почту учреждения обращение, в котором попросите предоставить актуальные сведения насчет вашей жены. Дальше вам останется только ждать. Запросы, поступившие на электронный адрес мы обрабатываем в течение двух-четырех недель… Ах, ну да: к заявлению вам следует прикрепить сканы свидетельства о браке – в подтверждение ваших отношений с пациенткой – и вашего паспорта. Как я и сказала: сомнительным личностям, мошенникам, проходимцам мы никакую информацию не предоставляем…

Я слушал, как обухом ударенный, громко дыша в телефон. Казалось: мое дыхание и тяжелые удары сердца в грудную клетку начисто заглушат слова медсестры Антонины. Но нет – я все слышал, я слишком хорошо все слышал. Госпожа Чуприкова выносила мне смертный приговор: ты лузер, дурак, биомусор – не надейся что-то узнать о своей возлюбленной.

– А если я сам подъеду к вам в учреждение… с паспортом?.. – пытаясь уцепиться хоть за какую-то надежду, спросил я. – Мне бы просто знать: жива ли моя Ширин… находится ли в Расее или депортирована на родину…

– Молодой человек!.. – резко перебила меня старшая медсестра. – По-моему, я ясно выразилась: мы предоставляем информацию только по электронной почте. И паспорта вашего недостаточно: паспорт – я вас удивлю – есть у каждого из двадцати шести миллионов расеян, кроме не достигших четырнадцатилетнего возраста детишек. Скан свидетельства о браке. К электронному письму должен быть приложен скан сви-де-тель-ства о бра-ке… Но у меня нет времени толочь с вами воду в ступе. Я вам все доходчиво объяснила – разжевала и в рот положила. Помимо того, чтобы ставить вам мозги на место – у меня еще куча дел. Я, знаете ли, не морс с оладьями попиваю. Электронный адрес канцелярии учреждения – найдете на сайте. До свидания.

– Но…

Не успел я договорить «но», как в телефоне запикали короткие гудки. Морально раздавленный (я ощущал себя червяком, по которому проехался каток), я пошатнулся и чуть не сел в снег. Голова болела так, будто каждое слово Антонины Михайловны было гвоздем, вколоченным мне в черепную кость. Я был точно Дарий Персидский, проигравший Александру Македонскому не только при Иссе, но и при Гавгамелах. Я будто бы свалился в пропасть, откуда мне вовек не вылезти.

Родная Ширин отгорожена от меня бетонной стеной, поверху которой вьется спираль Бруно. За непробиваемые железные ворота меня не пустили, буквально выпихнув из салона авто скорой помощи. Полицейский автоматчик прогнал меня, как шелудивую дворнягу, с КПП. И даже когда я дозвонился до «спецмеда», меня вежливо (да нет, не очень вежливо) послали к черту.

Все возможности исчерпаны. Никто не расскажет мне, что сталось с моей девочкой. Жива ли она вообще?.. Не была ли она мертвой уже тогда, когда санитары заносили ее в какой-нибудь из корпусов «учреждения»?.. Или моя милая, в полуобморочном состоянии, лежит сейчас на неудобной койке, одурманенная впрыснутым в вены тяжелым препаратом?.. Не сделают ли Ширин подопытным кроликом для тестирования опасных медикаментов?.. Или все проще: уже сегодня мою красавицу, вместе с дюжиной других «нелегалов», под конвоем доставят на вокзал и насильно посадят на поезд, отбывающий на Юг?..

Я ничего не узнаю. Моя милая потеряна для меня. И, вероятнее всего, навсегда.

Беспомощный, как теленок на льду, озирался я по сторонам, как бы с удивлением оглядывая сугробы, многоэтажки и неровно припаркованные авто. Почему мир вокруг не рушится, раз я лишился Ширин?.. Почему не взлетят на воздух дома, попутно распадаясь на кирпичи?.. Почему снег не превратится в дым?.. А столбы – фонари на которых уже погасли – не сложатся в три погибели?..

Ширин. Ширин. Ширин.

Неужели это правда?.. Неужели я больше не увижу, не обниму, не поцелую мою прекрасную тюрчанку?.. Когда я впервые увидел свою красавицу, моя жизнь раскололась на «раньше» и «сейчас». «Раньше» – это когда мое существование, достойное улитки, было пустым и беспросветным; а блаженное «сейчас» началось с момента, в который солнечным лучиком мне блеснула моя девочка. Теперь по моей жизни снова пройдет трещина, отделив закончившееся «сейчас» от наступившего «после». «После» – значит после Ширин; «после» – это ад, в который я низвергнут с облаков; «после» – это остаток моих дней, в который меня будут мучить воспоминания о любимой.

Я тяжело дышал, как загнанный конь, маяча под бетонной стеной «учреждения». Прохожие, уже появившиеся на улице, шарахались от меня, как от пьяного или сумасшедшего. Ни на что не надеясь, я снова набрал номер «спецмеда». Ответом было противное пиканье в телефоне. Возможно, Антонина Михайловна – сочтя, что со мной не о чем больше говорить – кинула меня в черный список.

Плача и спотыкаясь, я побрел прочь от стены «спецмеда». Меня заносило то влево, то вправо. Я чуть не врезался в случайных встречных – которые, кидая на меня настороженные или испуганные взгляды, разве что не крестились.

Я завернул в кафешку, где познакомился с доброй Зульфией. Сейчас тетушки там не было: смена апы закончилась. За кассой стоял невеселый, глядящий волчонком, тюркский паренек – почти подросток. Ощупал меня недоверчивыми глазами. Передо мной не было зеркала, но мне легко было догадаться, что своим опухшим от слез лицом я вряд ли могу кого-то к себе расположить.

Я взял себе черный кофе и, сутулясь, сел на диванчик. Я совсем не чувствовал вкус напитка. Кое-как допил, метнул стаканчик в урну и, тяжело ступая, вышел из кафешки. Не выбирая дороги, двинулся по проснувшемуся городу.

Я шел по незнакомым улицам. Забредал во дворы – где мяукали кошки, а противные собачники спускали с поводков своих питбулей и ушастых спаниелей, чтобы те вдоволь повалялись в снегу. Я долго брел вдоль гудящей автострады, полной легковых машин, микроавтобусов и грузовиков, пока не очутился у пешеходного моста, по которому перебрался на противоположную сторону трассы. Я ловил себя на том, что – чуть шевеля губами – читаю вывески: «Пиво – чипсы – вяленая рыбка», «Горячие хот-доги», «Цветы – 24 часа», «Химчистка», «Прачечная». Тоска и боль до того меня опустошили, что я наполовину превратился в зомби; а зомби, как известно, блуждают хаотично и бесцельно.

Ноги вынесли меня к стеклянным дверям под горящей электрическим светом красной буквой «М», обозначающей вход в городскую подземку. Тут в моем помутненном сознании блеснула мысль: надо зайти в метро и ехать домой.

Я спустился по эскалатору на платформу, став еще одним атомом шумной пестрой толпы, которая через минуту влилась в разъехавшиеся двери прилетевшего электропоезда; мельтешили пальто и шубы, меховые шапки-ушанки, элегантные детские и дамские шапочки с помпонами. Я стоял, ухватившись рукой за поручень – не оборачиваясь, когда меня задевали плечом – и беззвучно плакал. Мне ни капли не было интересно, что подумают случайные попутчики о роняющем слезы, шмыгающем носом детине. Моя душа была не здесь, не в покачивающемся вагоне, не с кашляющими и чихающими пассажирами – а рвалась к Ширин, моей милой Ширин.

Мне виделось, как в каком-то сне наяву: моя девочка заточена в гигантской прозрачной колбе. А я снаружи – ударяюсь о стекло, которое не в силах разбить. Мне хотелось кричать, как раненному зверю. Но, по-видимому, меня все же сковывала присущая всякому цивилизованному человеку (а цивилизация – лицемерная девка) привычка не показывать другим свою боль. Я только кусал губы. Вздыхал. А по щекам моим сбегали и сбегали слезы.

Я вышел на своей станции и поднялся в город.

Когда я поворачивал ключ в замке двери моей квартиры, мне почудилось на миг: я просто отходил в магазин – стоит мне переступить порог, и моя девочка выпорхнет из комнаты или с кухни, сплетет руки у меня на шее, поцелует меня в губы. Но в квартире висела звенящая тишина. Царил образцовый порядок: в мусорном ведре пусто, перемытая посуда убрана на полку, на полу – ни пылинки. Ширин позаботилась о том, что мы – сами умытые и опрятные, с подстриженными ногтями – умерли посреди идеальной чистоты.

Замысел моей милой не удался: я не умер, и я не был больше опрятным. Глянув в зеркало, я с трудом узнал себя. Воспаленные глаза. Волосы – в полном беспорядке (моя мама сказала бы: «Взрыв на макаронной фабрике»). Сам сгорбился, как Квазимодо – будто вся моя тоска, вся моя боль, весь мой страх превратились в килограммы груза, навьюченного мне на спину.

– Ширин, Ширин, Ширин… – прошептал я. – Зачем ты оставила меня одного?..

Насколько все было бы проще, если б – наглотавшись тех дурацких таблеток – мы оба не пришли не проснулись бы. А потерявший любимую девушку, предоставленный самому себе, я был беспомощнее безногого инвалида, выброшенного из коляски. Не зря возлюбленную принято называть «половинка моя». Ширин – действительно моя половинка, без которой я не достоин звания человека.

В одних трусах, я подошел к кровати. Мне казалось: я завернусь в одеяло, уткнусь лицом в подушку – и умру. Вот так запросто умру – без таблеток и без вспарывания вен. Я не должен, я не могу пережить мою девочку больше, чем на сутки. Просто ради вселенской справедливости (дуралей, я не предполагал, что такой штуки может вовсе не существовать) мне нужно лечь и испустить дух – последовать за Ширин.

Но вдруг что-то стукнуло у меня в голове. Я подпрыгнул, как на батуте. Руки затряслись сильнее – на этот раз от лихорадочного возбуждения. Чуть не зацепившись ногой за стул, на который свалил одежку, я метнулся к ноутбуку. Сердце мое яростно колотилось, гоня по артериям кровь. Нажав кнопку «включить», я еле дождался, когда загорится экран. Открыл текстовый редактор и пустился долбить, долбить по клавиатуре – от чего на мониторе рождались буквы, складывающиеся в слова.

Пыхтя, как вол в упряжке, время от времени утирая слезящиеся глаза, я сочинял письмо в «спецмедучреждение». Я решил: я не имею права умереть, пока не испробую все способы выяснить судьбу моей ненаглядной. Приведенную в сознание Ширин передадут на границе в лапы западно-туркестанской полиции – а я буду вкушать вечный загробный покой?.. Разве это не очередное предательство?..

Ничего не утаивая (пора было выложить карты на стол) я изложил в письме в «спецмед» всю историю моих отношений с Ширин. Я напирал на то, что моя девочка – законопослушная, честная и смирная лань. Не моя милая виновата в том, что не смогла найти официальную работу и продлить визу. Что поделать, если шестьдесят процентов столичных работодателей – гребаные расисты, которым подавай на расписной тарелочке исключительно славян с небесно-синими глазами и соломенно-желтыми волосами, а остальные сорок – жулики разной степени наглости?.. Таких бедолаг, как мы с Ширин государство должно не прессовать, а оберегать от снующих здесь и там зубастых акул вроде Бахрома и Савелия Саныча.

Я просил в письме немногого. Если моя девочка жива – дайте мне ее увидеть. Если мертва – позвольте ее похоронить. Я прикрепил к электронному письму скан своего паспорта и щелкнул «отправить».

Но на послании в «спецмедучреждение» я не остановился. Я написал еще на электронную почту администрации президента. Как вдохновенный поэт, я рисовал словами нашу с Ширин нелегкую жизнь. Задавал вопрос: разве справедливо поступили с нами пройдоха Бахром Мансуров – отъявленный вор, Арсений Петрович – ленивый полицай, обжирающийся конфетами, как бегемот травой на берегу реки, Савелий Саныч – похотливый урод, и прочие, прочие?.. И сам же отвечал: нет – несправедливо, несправедливо!.. Я взывал: господин президент, вмешайтесь, наведите порядок, защитите наши с любимой человеческие права, закрепленные в различных международных конвенциях и декларациях. Ведь, как вы сами не раз говорили из телеящика, справедливость и нравственность – это залог процветания нации. Не так ли?.. Помогите мне снова обнять мою девочку. Или хотя бы удостовериться в ее смерти.

Следующим мои адресатом стал министр здравоохранения – чиновник, к вотчине которого относились «спецмедучреждения». И, опять же, я не о многом просил. Только о том, чтобы мне дали встретиться с Ширин либо пустили в морг – опознать холодный труп моей безвременно угасшей звездочки.

Письмо улетело на электронный адрес министра, а у меня вдруг руки повисли, как ремни, и склонилась голова. Точно гигантская пиявка высосала из меня все соки. Написание и отправка писем по интернету стали для меня рывком, на который я потратил остатки моих моральных и физических сил. Точь-в-точь последняя вспышка сигареты. Чуть ли не ползком я добрался до кровати. Распластался поверх одеяла и уткнулся лицом в подушку.

В груди у меня давило, дергался кадык. Но я не мог уже даже заплакать. Я чувствовал себя пустой оболочкой – тюбиком, из которого выдавили всю зубную пасту. Я был сломлен. Я не представлял, как доживу до следующего дня. Я должен, должен умереть – раньше, чем запылает новое утро. Потому что я и вообразить не в состоянии – как жить без Ширин.

Мысли и образы хороводом кружились в моем растекающемся киселем мозгу, наплывали друг на друга. Я подумал: по Данте, слишком страстные любовники попадают в ад, где кружатся над пропастью в диком страшном вихре. Если моя девочка уже скончалась, и если я сейчас последую за любимой – мы соединимся в том самом адском ярусе. И – наверное – ураган, который нас подхватит, покажется нам не таким и ужасным, по сравнению с теми муками, что мы испытали на Земле. Мы стиснем друг друга в объятиях, сольемся в одно целое. И пусть яростный ветер как угодно нас швыряет. Главное – мы навсегда будем вместе.

Фантазия мрачного флорентийского стихотворца поместила горячих любовников в ад. И, в отношении нас с Ширин, в этом есть своя логика. Кто мучился на этом свете – тот и в потустороннем мире должен страдать!.. Для того, чтобы принять такую формулу за истину, достаточно допустить, что господь бог – мелкий пакостник и тиран. А загробное воздаяние по заслугам – есть лишь миф, сладенькая ложь, которую люди придумали себе в утешение. И снова все получается более чем логично: бог – или деспот, извращенный садист, или вовсе не существует. Доброму богу не понадобилось бы устраивать своей пастве «проверку на вшивость», отделять овец от козлищ, чтобы одних отправить в рай, в тенистые сады, а других осудить на ад. Нет!.. По-настоящему милосердный бог относился бы к людям, как к своим детям. Мы беззаботно жили бы, как бабочки, порхающие с цветка на цветок…

…Ширин. Ширин. Ширин.

Я видел ее, как во плоти и крови. Казалось – протяни только руку… Но дразнящее видение таяло, как легкая дымка после рассвета. В ярких, почти блестящих до ослепления красках, вставали передо мной эпизоды нашей совместной с любимой жизни – как радостные, так и печальные. Вот мы гуляем по зоопарку. Разглядываем снежного барса, дальневосточного леопарда, каракала… И тут же картинка меняется: ночь, снег, нелепое деревянное строение с дверью, запертой на наружный подвесной замок. Моя милая горько плачет – то ударяя руками по асфальту, то хватаясь за голову. Мне резало сердце ржавой пилой, как будто машина времени возвращала меня к тому тягостному моменту.

Я не заметил, как провалился в сон. Сказались верблюжья усталость от бессонной ночи и запредельное нервное потрясение. Глаза просто слиплись – а душа, казалось, тотчас выскользнула через рот, как бы решив малость размяться, отдохнуть от тесных доспехов тела.