Моя тюрчанка

«Да уж сделайте милость – поглядите, – мысленно съязвил я. – Вы, смею надеяться, не документы проверять к нам приползли?..».

– Только вот виза, дружочек. Виза, – Айболит улыбался до ушей. – У вашей иностранки должна быть виза. Рабочая или туристическая.

Мне оставалось только еще раз вздохнуть и снова залезть в ящик тумбочки.

– Так-так-так!.. – цокнул языком доктор, забрав из моих рук визу Ширин. – Как все грустно-то!.. Виза эта – с уже истекшим сроком.

– Осмотрите, пожалуйста, девушку… – глухо сказал я. Болтовня эскулапа меня раздражала, как царапание проволокой по стеклу. Если б от треклятого докторишки не зависела бы сейчас жизнь моей милой, я бы с превеликим удовольствием треснул бы лилипуту по лбу.

– Ага, ага, – старикашка, засучив рукава, приступил, наконец, к делу. Он проверил у Ширин пульс, с помощью стетоскопа послушал сердце. Потряс мою звездочку за плечо, ущипнул за щеку. И обронил многозначительно: – Н-да.

Санитары – два брата-акробата – по-прежнему стояли с железными лицами, не двигаясь. Точь-в-точь вековые дубы в безветренный день.

Я закипал гневом, кусал губу. Чего медлит этот зловредный карлик-доктор?.. Я и так знаю, что у Ширин слабый пульс, а сердце еле бьется. Не топчи попусту пол, дедок, сделай что-нибудь – ты же врач!.. Где шоковая терапия?.. Или волшебный укол?..

– И как же вашу мадмуазель угораздило так… так крепко заснуть?.. – старичок в белом халате решил, похоже, начать со сбора анамнеза.

Я сходил на кухню, принес пачку из-под снотворного и показал Айболиту.

– Ого!.. – поднял брови медик. – Передозировка снотворным?.. Этот препарат, скажу я вам, тяжелая и забористая штука. Если чуток переборщить с таблетками – словишь глюки. А при серьезном передозе – и душу богу запросто отдашь. Так кто назначил вашей Ширин это снотворное?..

Я нервно сглотнул и ответил хрипло:

– Никто не назначал. Я состою на учете в психдиспансере. Там мне и выдают эти таблетки…

Меня душило отчаяние, таиться было ни к чему. Так что я выложил доктору все начистоту:

– Мы хотели… покончить с собой. Приняли по горсти таблеток. Только я проснулся, а моя девушка – нет… Послушайте: я хочу, чтоб она жила. Скорее – предпримите уже что-нибудь, приведите ее в чувства!..

– Ох, какие андалусские страсти!.. – выпучил глаза Айболит. – Вы знаете, что большинство религий мира осуждает самоубийство как тягчайший грех?..

– А вы врач или священник?!.. – не выдержал я.

Противный докторишка хихикнул:

– Хех. Правильно: я медик, а не святой отец. Рясу не ношу. Хотя, не исключено, что я окажусь вам бесполезен, и вызывать понадобится как раз священника… – (Айболит, по-видимому, считал, что очень остроумно шутит). – Ну или муллу: ваша девушка – наверняка мусульманка. Вы, кстати, не перешли в ислам?.. Не делали обрезание?.. Но я официально вас информирую: о попытке суицида я должен сообщить в полицию. Расклад для вас не очень-то розовый: вы поделились с девушкой лошадиной порцией вашего убойного снотворного, тем самым оказали вашей крале содействие в осуществлении самоубийства… Надо вам объяснять, что это – хм!.. – наказуемое деяние?.. Уголовка, однако. Единственное, что может вас спасти от тюремных нар и баланды – это то, что вы, как упомянули, состоите не учете у психиатра. С сумасшедшего – извините!.. – какой спрос?..

– Слушайте!.. – вспыхнул я. Руки у меня затряслись, я часто заморгал. – Слушайте: вы можете ябедничать на меня хоть в полицию, хоть в законодательное собрание республики… моему психиатру, в конце концов!.. Но сейчас. Пожалуйста. Сделайте. Что-нибудь. Помогите. Моей. Девушке.

Я плевался словами, как кобра ядом. Я люто ненавидел Айболита – за то, что тот треплет языком, вместо того, чтобы заняться Ширин. От понимания того, что жизнь моей девочки зависит от докторишки – в сердце моем точно проворачивался шуруп.

– Эге, батенька, какой вы шустрый, – вновь подергав себя за бородку, отозвался эскулап. – Вашей зазнобе просто так не поможешь. Делу у нее обстоят, прямо скажем, не лучшим образом. В больницу надо ехать.

– В больницу?.. В обыкновенную больницу?.. – спросил я, смутно надеясь, что Айболит пообещает мне, что мою милую не упекут в кошмарное «спецмедучреждение».

– Известно, голубчик, – хихикнул доктор, – в обыкновеннейшую больницу. Необыкновенных клиник у нас нет. Хотите в волшебной клинике лечиться – так перенеситесь в параллельный мир, где живут эльфы и гномы.

Да уж: доктор воображал себя тонким остряком.

– Ну так едем?.. – заторопился я, не реагируя на дурацкие шуточки доктора.

– Едем, едем, – ответил доктор и махнул здоровякам-санитарам.

Те – немые големы – шагнули в сторону кровати, на которой лежала Ширин.

– Подождите!.. – воскликнул я. – Я только оденусь.

Я метнулся в прихожую, чтобы успеть накинуть куртку и сунуть ноги в ботинки. Следом за мной из спальни подтянулся и доктор, а там и санитары – с моей девочкой. Одетые в синее быки чуть ли не волокли мою милую по полу. У меня задвигался кадык, когда я увидел, как грубо чертовы амбалы тащат Ширин. Мое сердце рвалось по швам, а глаза наполнились слезами.

Я даже не запомнил, как запер квартиру.

На улице ждала машина. Было уже темно. Микроавтобус стоял под фонарем, в оранжевом луче которого белыми мухами кружились снежники. Айболит сел в авто на переднее кресло рядом с водителем, а санитары протиснулись в салон, где устроили мою девочку на лежанке. В салон залез и я. Машина двинулась.

Санитары – все такие же невозмутимые роботы в режиме экономии энергии – сидели, держа ладони на коленях, не размыкая губ и даже не моргая. Я взял руку моей милой, прижал к груди и так и не отпускал. Мне стыдно было плакать перед санитарами, но непрошеные слезы текли и текли из глаз, сползали по щекам; слезы, докатившиеся до рта, я слизывал языком, и чувствовал вкус соли.

Я вытирал глаза рукавом и пристально вглядывался в нежное бледное личико любимой, как бы стараясь навсегда запечатлеть образ Ширин в своем сердце. Мозг, как на экране, показывал мне самые счастливые моменты нашей с милой любви.

Вот мы гуляем по лесопарку. Моя девочка резвится, как тонконогая козочка – и смеется, смеется своим неповторимым звонким родниковым смехом. Потом кормит уток, которые, гогоча, хлопая крыльями и обгоняя друг друга, налетают на хлебную крошку, брошенную моей милой… Мы в зоопарке: горящими глазами Ширин наблюдает за овцебыками. Те, хоть и кажутся заросшими шерстью неуклюжими ходячими глыбами, проявляют большую прыть, гоняясь друг за другом по вольеру… А на ведущей к палеонтологическому музею аллее мы любовались скульптурами, изображающими доисторических чудищ, эффектно смотревшимися на фоне бело-серого зимнего неба. Моя девочка надолго останавливалась перед каждой фигурой. От мамонта переходила к зубастому аллозавру или сжимающему каменный топор косматому неандертальцу. Агатовые глаза моей милой лучились чисто детским любопытством. Говорят: человек молод до тех пор, пока не разучился удивляться.

Много, много всего я припомнил. Как, например, мы играли в шахматы. Ширин сияла улыбкой, когда ставила мне шах, или выигрывала партию. Иногда даже ударяла в ладоши, довольная победой. О, я с удовольствием провалил бы сто партий подряд, лишь бы видеть ликование на личике моей восточной красавицы. А как внимательно и задумчиво смотрела милая, когда я вслух читал «Песни любви» Видьяпати, «Шахнаме» Фирдоуси или ассиро-вавилонский эпос о Гильгамеше!..

Картины наших с любимой совместных радостей проплывали мимо моего мысленного взгляда – и я не в силах был крепиться. Я плакал, плакал – уже не обращая внимания на истуканов-санитаров. Меня озноб прошибал при одном только допущении, что ни один из этих прекрасных моментов не повторится.

Ширин может умереть раньше, чем мы доедем до больницы. Или мою девочку таки запрут в «спецмедучрежедении», откуда единственный путь – депортация на родину. И при том, и при другом исходе – я потеряю мою милую. Со мной останутся только воспоминания, как осколки разбитого зеркала. Одинокий, жалкий, похожий на полураздавленного червя, буду я влачить серое существование, перебирая иногда эти стеклянные осколки. Но с годами воспоминания будут неизбежно тускнеть. Никому не нужный, бирюком бродя по лесопарку, я лишь смутно смогу представить, как по аллеям и по петляющим между деревьями тропинкам скакала моя хрупкая лань. Память человеческая – ненадежная штука. Образ возлюбленной будет все больше размываться. Я почувствую себя сказочным счастливчиком (возможно ли вообще счастье для ментального инвалида с разбитым сердцем?), если увижу Ширин во сне.

Впрочем, природа не терпит пустоты. Там, где не хватит подлинных воспоминаний о милой, включится мое пылкое, не совсем здоровое, воображение. Проплывающие под черепной костью «кадры» с моей девочкой заблещут яркими красками, обросшие вымышленными подробностями. Я буду думать о милой языком персидской поэзии в духе Хафиза или Саади, как о нежной розе или полной луне; как об огоньке свечи, вокруг которой я порхал бы мотыльком. Ширин представится мне гурией, пери, сказочной принцессой, никогда не болеющей насморком и питающейся только воздухом и солнечными лучами. В общем, результат все тот же: я забуду мою девочку настоящую.

Так я сидел – не переставая ронять слезы и не отпуская тоненькую ручку любимой – в компании невозмутимых Голиафов-санитаров с лицами, как кирпичи, в тесном салоне микроавтобуса скорой помощи, колесящего по городу в неизвестном направлении. Я не мог достать из кармана мобильник – посмотреть время на дисплее, чтобы прикинуть, сколько мы уже в пути. Я боялся выпустить из рук руку моей девочки.

Еще я думал со страхом: не едем ли мы в «спецмедучреждение»?.. Эти «спецмеды» иногда завуалировано именуют «экспериментальными клиниками закрытого типа». Рядовому обывателю туда хода нет. Да «добропорядочному гражданину» и спится спокойнее, раз этот «верноподданный унитарной республики» не подозревает (или делает вид, что не подозревает), через какие унижения и пытки проходят мигранты, запертые в «учреждении».

Мне оставалось, как за последнюю надежду, цепляться за слова скомороха-докторишки «обыкновенная больница». Может, в «спецмедах» нет свободных коек – и мою красавицу положат в клинику, что называется, для «белых сахибов»?.. А врачи (ну не все же люди – скунсы с гнилыми зубами и душонками) не «стукнут» на Ширин в миграционную полицию, что, мол, «у этой нерусской девчонки виза просрочена». И завтра, с персиками и бананами, я навещу мою милую, лежащую на кровати в камфарной палате. Без кровинки, усталую – но пришедшую в себя, живую… Помимо фруктов я, пожалуй, захвачу цветы. Ярко-алые гвоздики, которые мы поставим в банку с водой на прикроватную тумбочку.

Ширин обопрется о подушку, а я сяду на край постели. Мы поведем долгий-долгий доверительный разговор. О том, что самоубийство было плохой идеей. Нам следует отбросить мысли о суициде – и жить, жить, пытаться удержаться на плаву. Пусть моя милая теперь нелегалка – выбраться можно из любого тупика, даже если для этого придется процарапывать ногтями, прогрызать зубами и пробивать лбом, как молотком, бетонную стену. Напишем президенту, что ли. Подробно расскажем о нашей ситуации. Что в Западном Туркестане мою девочку ждет только прозябание в гареме толстого, как кабан, ишана – религиозного фанатика и патриархала. Что милая отдала свое сердце русскому – расейскому гражданину. Будем держать пальчики скрещенными – чтобы Ширин, по особому распоряжению главы государства, в упрощенном порядке получила расейское гражданство. Вон сколько итальянских и французских знаменитостей, имеющих в Расее свой бизнес, пополнило список граждан республики, причем не выстаивая бешеную очередь в миграционном центре и не заполняя анкету на пятьдесят страниц, которую у тебя еще и не примут, если ты, скажем, забыл поставить точки над буквой «ё» в названии родного поселка твоей бабушки.

Помнится, в новостях господин президент чуть ли не взасос целовался с каким-то длинноволосым парижанином – китом индустрии моды – а потом, растекаясь в улыбке, вручил соотечественнику Портоса и Арамиса пурпурный паспорт да ключи от шестикомнатной элитной квартиры.

Я представлял, что и Ширин радостно демонстрирует свой новенький расейский паспорт – и сердце мне сдавливали железные тиски. Я понимал, что предаюсь несбыточным мечтам. Как бы это сказать? – леплю химер. «Держаться на плаву» – это звонкая фраза, которую с удовольствием вставит в свою фэнтезийную эпопею а-ля Толкин какой-нибудь неутомимый графоман. Но как в реальной жизни, а не в мусорном романе, «удержаться на плаву» недееспособному психу, лишенному даже права прописать в своей квартире любимую девушку, и безработной «нелегалке»?.. Говоря начистоту: для нас, скорее, стоит вопрос «как всплыть из глубины заболоченного пруда на поверхность?» – на плаву мы не держались никогда, а теперь нас и вовсе засосали песок и грязь на дне водоема.

Письмо президенту?.. Ха!.. Можно было бы написать еще «на деревню дедушке» или в канцелярию господа бога – эффект был бы тот же самый. Если бы крупные государственные чиновники способны были бы вникнуть в проблемы хрупкой, как роза, приезжей девочки и «ненормального» парня, мир выглядел бы совсем по-другому – как на картинке в детской книжке.

Я думал обо всем этом – и плакал, плакал, и не мог остановиться. Плевать, что санитары смотрят – бесчувственные, как полена, и что рыдания взахлеб – это вообще как-то не по-мужски. Моих слез хватило бы, если и не на морской залив, не на лиман – то на небольшое соленое озерцо сто процентов. Я не отпускал, прижимал к сердцу руку Ширин. Я предугадывал: отпущу руку милой – и нас с моей девочкой разлучат. Надолго – может быть, навсегда. Да точно навсегда – если авто направляется в «спецмедучреждение».

Погруженный в свои страдания, я не сразу заметил, что машина остановилась. Один из шкафов-санитаров поднялся с места, открыл дверцу салона и бросил:

– На выход!..

Ого, эти трехэтажные дуболомы умеют, оказывается, говорить!.. Я не уловил поначалу, что здоровяк обращается ко мне.