Моя тюрчанка

– На выход!.. – громче и резче повторил суровый качок.

– Как?.. Почему?.. – сделал я квадратные глаза. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

– Въезд ограничен, – отчеканил санитар. – Специальное медицинское учреждение. Посторонним прохода нет. Только для сотрудников и пациентов. На выход!..

Амбал говорил металлическим голосом, притом рублеными фразами. Точь-в-точь робот – даже не совсем человекоподобный.

Размазав слезы по щекам, я энергично запротестовал:

– Нет!.. Я останусь!.. Я муж этой девушки, которую вы увозите!.. Я имею право…

– Сопровождающим. На территорию учреждения. Допуск запрещен, – тем же стальным тоном произнес санитар. – На выход!..

– Нет!.. – выпалил я отчаянно. И рефлекторно сильнее сжал пальчики милой. (Я по-прежнему держал руку Ширин). – Нет!.. Я тоже еду!..

Обращавшийся ко мне санитар на этот раз промолчал. А его коллега, так же без слов, встал, просканировал меня тяжелым взглядом, схватил мое плечо и буквально выдавил меня из салона. И как раз в тот момент, когда вонючий Голиаф выпихивал меня наружу, я увидел (или мне показалось?), что моя любимая шевельнулась. Что от глубокого вздоха поднялась и опустилась грудь моей милой. Моя девочка приходит в себя?..

– Откройте!.. Откройте!.. – со всех сил я забарабанил в дверцу салона, которую здоровяк-санитар захлопнул за мной.

Но никто мне не ответил. Машина покатила, хрюкнув мотором. Через сколько-то секунд за авто закрылись со скрипом огромные ворота.

Наверное, целую минуту я не мог опомниться. Падал мокрый снег. Стояла темнота, слегка разбавленная бледным сиянием бродящей среди туч луны. Я стоял перед железными – наглухо закрытыми – воротами, от которых в обе стороны тянулась бетонная ограда, белеющая сквозь тьму; а поверх ограды вилась усеянная колючками спираль Бруно. Придя в себя, я понял, что не представляю, в какой части города, на какой улице нахожусь и как пройти к метро. А знаю одно: мою Ширин, мою прекрасную нежную Ширин, вроде бы начавшую приходить в себя, забрали в «спецмед», в учреждение, представляющее собой уродливый сплав клиники и концентрационного лагеря. И у непробиваемых ворот этого жуткого учреждения я сейчас переминаюсь с ноги на ногу – слабый, заплаканный и жалкий.

Моя девочка… Моя милая девочка… Каково ей придется, когда она очнется на жесткой койке, под белым потолком палаты?.. Кругом будут только незнакомые люди: от таких же, как моя звездочка, растерянных и уязвимых пациентов-мигрантов – до стучащих по коридору шипастыми ботинками надзирателей с резиновым дубинками и электрошокерами, и до юрких, как крысы, докторов, «на глазок» определяющих, сколько кубиков убойного, превращающего человека в овощ, препарата ввести тому или другому «больному». В Расее, да и на всей нашей бедной планете, я –каким бы ни был зайчишкой – единственная опора моей любимой. А в ловушке «спецмедучреждения» Ширин, беспомощная, будет одна – совсем одна. Какой ужас моя красавица испытает!.. Дальнейшая судьба моей девочки будет зависеть от изуверов-врачей «спецмеда». Эти господа в камфарных халатах и колпаках, вызывающие в памяти имя кошмарного доктора Менгеле, решат за чашкой чаю и за бутербродами с салом и ветчиной: то ли поизмываться над моей милойпару-тройку недель, то ли уже через денек-другой передать с рук на руки миграционной полиции.

Я кусал губы и плакал – плакал от осознания собственного бессилия. Я ничего не могу сделать для любимой, ничего!.. Падал, падал снег, проникая мне за шиворот. По черному небесному лугу стадами пробегали тучи, время от времени выглядывала тусклая луна. Я горько и криво ухмыльнулся, подумав: ситуация отдаленно напоминает то, как мы ходили вокруг запертого снаружи гнилого барака на Лиственной улице. Как тогда рыдала моя бедная Ширин!.. Но сходство именно что отдаленное. Тогда – самое главное – мы были вместе. Еще Соломон в Екклесиасте сказал, что вдвоем легче сносить удары, чем одному. Упав, двое поднимут друг друга. А сейчас я один, как перст. И моя звездочка – одна; отрезана от меня бетонной оградой, спиралью Бруно и непрошибаемыми воротами. Меня точно распилили, оторвали от меня половинку. Без милой я только пять десятых человека.

Не знаю, может мне просто холодно стало стоять, как вкопанному, на одном месте, или меня сдвинула неясная мысль, что я еще в состоянии что-то предпринять, но я, отчего-то чуть хромая, зашагал вдоль бетонной несокрушимой стены. Раз есть ворота для авто, значит есть и контрольно-пропускной пункт для пешеходов, подумал я, испытывая что-то похожее на надежду. Ха!.. Какой дурак, неотесанная колода!.. Будто бы на КПП меня ждут с пунцовыми розами и чашечкой кофе!.. И все-таки я шел, обретя нечто вроде цели.

Идти пришлось прилично. По левую руку от меня не кончалась глухая ограда, а по правую была разверзнута черная пасть мегаполиса, в которой горели оранжевые огни фонарей. Я чувствовал себя одиноким путником – каким-нибудь оборванным дервишем – скользящим вдоль крутой скалы, над бездонной пропастью, по «козьей тропе». Ограда не пускала меня на охраняемую территорию, а город с распахнутым зевом точно грозил слизнуть меня гигантским лягушачьим языком. От иррационального страха я весь вжимался в стену и крался, как вор. Когда нас с Ширин было двое, можно было из последних сил бороться с обстоятельствами за свой кусок вселенского пирога. Что-то придумывать, изобретать – лишь бы тянуть друг друга из хлюпающего болота. Но когда ты остаешься один – разум и пылкое сердце отказываются тебе служить.

Завернув за угол и сделав еще два десятка шагов, я нашел то, что искал. В стене была дверца, над которой я разобрал вывеску: «Государственное специализированное медицинское учреждение № 12». Не зная, что буду делать через секунду, я распахнул дверь, оказавшуюся незапертой. Переступив порог, я попал в тесный закуток, разгороженный турникетом. За стеклом сидел полисмен – в такой широкой фуражке и в круглых очках в черной оправе. Второй «страж порядка» – в бушлате, вооруженный автоматом, смотрящим дулом вниз – оловянным солдатиком застыл по ту сторону турникета.

– Паспорт, пропуск, – бросил полицейский из-за стекла.

– А?.. – переспросил я, как будто трудно было догадаться, что янычар обращается ко мне.

– Паспорт, пропуск. Предъявите!… – раздраженно уточнил полисмен в огромной фуражке. А автоматчик сурово нахмурил кустистые брови.

Дрожащими пальцами я достал из внутреннего кармана куртки свой паспорт и, через выдвигающуюся ячейку, передал полицейскому.

– Вы издеваетесь?! – изо рта взорвавшегося гневом полицейского полетела слюна. – Пропуск, пропуск давайте!..

– Но… – попытался что-то промямлить я.

– Паспорта недостаточно, – тяжелым голосом пояснил насупленный автоматчик. – Объект режимный. Без пропуска проход запрещен. На вас оформляли пропуск?..

– Н-нет… – запинаясь, начал я. – У меня нет пропуска… Но в… в это медицинское учреждение увезли… мою жену. Я хочу… я должен ее увидеть.

Сидящий за стеклом (ни дать, ни взять – рыба в аквариуме) полисмен яростно толкнул в мою сторону ячейку, в которой лежал мой паспорт:

– Нет – вы все-таки издеваетесь!.. Мне подтереться, что ли, вашим паспортом?.. Пропуск, нужен еще пропуск!.. Вы русский язык-то понимаете?!

– Повторю вам: объект режимный, – сказал хмурый, как туча, но более сдержанный автоматчик. – Паспорта недостаточно. Кто-нибудь из администрации учреждения должен был заказать на вас пропуск для доступа в один из корпусов. Без этого проход на охраняемую территорию запрещен.

– Но… моя жена… – нерешительно заговорил я. – Я… я хочу знать, что с ней…

– Позвонишь в учреждение – и узнаешь!.. – перешедший на «ты» автоматчик тоже, видимо, потерял терпение. – Ты представляешь, какой бы хаос воцарился, если б мы пускали за турникет каждого лузера и дурака?.. А твоя дорогуша-женушка – нерусская, получается, раз сюда загремела?..

Мне показалось на миг: полицай в бушлате сейчас поднимет автомат и свалит меня короткой очередью. Проигнорировав вопрос о национальности Ширин, я – все больше, по-заячьи, робея – попросил:

– А подскажете мне телефонный номер… учреждения…

Я подумал, что хотя бы по телефону выясню судьбу моей милой.

– Ничего, небось номер и сам в интернете откопаешь!.. – желчно выдал полицейский за стеклом. – Или ты во всемирной паутине только порнуху смотришь?..

Дальше топтаться на КПП не имело смысла. Я повернулся и, сутулясь, двинулся прочь, в черноту ночи и в объятия летучего снега. И снова по моим щекам лились, струились слезы. Подняв голову, я увидел бледно-желтую луну. И мне захотелось завыть, как раненному волку.

Остановившись, я стал смотреть на проступавшую сквозь мрак белую бетонную ограду. Сердце мое ныло, а глаза уже болели от плача. Я думал о моей девочке. Я предал ее – сбагрил докторишке и санитарам из «неотложки».

Ширин хотела умереть. Вернее так: мы с любимой вместе решили свести счеты с жизнью, потому что прозябание в качестве несчастных парий сделалось для нас невыносимым. Моя милая и вправду была настроена на самоубийство. Она глядела смерти в лицо, не склоняя головы. А я трусил, мелким бурундуком озирался по сторонам и до последнего надеялся, что моя звездочка откажется от суицида.

Но Ширин проявила последовательность и упорство. А мне ничего не оставалось, кроме как идти за возлюбленной. Мы приняли по лошадиной дозе снотворных таблеток, от которых наши души должны были покинуть из скафандры тел и растаять. Случилось иначе: спустя сколько-то часов я очнулся, хотя бы и с разбухшей, как сырая деревяшка, головой. Да и моя девочка осталась жива: я нащупал у любимой пульс – а когда дуболом-санитар выставлял меня из салона авто скорой помощи, я заметил краем глаза, как колыхнулась грудь Ширин.

Так правильно ли я поступил, вызвав домой медбригаду?..

Я мог бы привести тысячи аргументов в пользу того, что был прав. Мол, я спасал жизнь возлюбленной. Нельзя же было бросить лишенную сознания мою девочку без помощи – и так далее, в том же духе. Но… Есть одно жирное, как червь, проклятое «но». Ширин не хотела, чтобы ее «спасали». Измученная невзгодами, уставшая от бесплодных поисков работы, трепещущая перед неизбежным превращением в нелегалку – для которой первая же проверка документов жандармами обернется депортацией на родину – моя милая в ясном уме решила расстаться с жизнью, сбежать от всех напастей. И мне нечего было возразить: как опора для моей благоверной, я хуже трухлявого пня. Недееспособный инвалид, которого общество из жалости кормит объедками с барского стола, я не обеспечил моей милой сколько-нибудь достойного и спокойного существования.

Желанием Ширин было умереть. А я нарушил ее волю.

Придя в себя после долгих часов сна и убедившись, что сердце моей девочки еще бьется – я должен был просто подождать. Либо мое солнце тихо, не просыпаясь, умрет, либо пробудится. Если умрет – я разбил бы окно, взял бы хороший острый кусок стекла и воткнул бы себе в горло, чтобы скорее отправиться за любимой в потусторонний мир. А если б Ширин проснулась – мы бы обнялись, поцеловались; возможно, выпили бы кофе; и неспешно обсудили бы новый способ самоубийства – более надежный, чем отравление таблетками.

Как я сказал: у меня найдется «сто пятьсот» аргументов в оправдание вызова скорой помощи. Но сермяжная истина заключается в том, что я трус. Только из трусости я позвонил в «неотложку». Я понимал: без милой жизнь потеряет для меня запахи и краски; и все же – прыгнуть вместе с любимой вниз головой в бездонную пропасть небытия позорно боялся. Я кое-как, правда, проглотил горсть смертоносных белых кругляшек. Но на еще одну суицидальную попытку – не отваживался бы.

Я поступил так, как диктовал мне мой страх, а не как хотела Ширин. Я забыл: как бы ни била, ни пинала нас треклятая ведьма-жизнь, моей девочке всегда приходилось больнее, чем мне. Уже потому, что я расейский гражданин, я у себя в стране и даже получаю пенсию. А моя милая?.. Она – как партизан, заброшенный в тыл врага. Каждый вшивый полицейский в штанах с лампасами косился на нее с подозрением. Единственной защитой моей девочки была виза, позволяющая несколько месяцев проживать в Расее.

Но срок действия визы истек. Как сказочный богатырь, Ширин оказалась на перепутье трех дорог, перед замшелым здоровенным камнем с надписью: «Направо пойдешь… Налево пойдешь… Прямо пойдешь…» – предлагающей только неутешительные варианты. И моя милая ведь не богатырь, а слабенький пушистый котенок с яркими бусинками-глазами.

Моей девочке оставалось либо вернуться в Западный Туркестан, либо перейти на нелегальное положение, либо… умереть. Но стоит немного напрячь мозги, чтобы убедиться: смерть – единственный реальный выход.

Возвращение на родину?.. Но там мою милую клешнею краба схватит все то, от чего Ширин бежала. Патриархальный деспотизм религиозных родителей, заточение на женской половине дома волосатого, как обезьяна, вонючего ишана. От моей девочки будут требовать превращения в «социального зомби» без собственной воли, исполняющего всего две функции: быть красивой игрушкой для мужа (точь-в-точь «резиновой Зиной», только из мяса и костей) и рожать детей. Отупение, которое будет следствием отвратительной, по всем канонам феодализма, жизни – гораздо хуже смерти.

Стать нелегалкой?.. Каюсь: во мне иногда просыпался собственнический инстинкт, какой будит в мужчине женщина, с которой тот делит ложе; и тогда превращение Ширин в затворницу, прячущуюся у меня в квартире от миграционной полиции, представлялось мне неплохим вариантом. Но умом-то я догонял: это невозможно, невозможно. На сколько лет я запру любимую в своей «хате»?.. На двадцать?.. На сорок?.. Пятьдесят?.. Истинным маньяком, держащим в подвале жертву, я закупал бы для моей луны еду в супермаркете. А моя девочка, видящая солнце только в окно, готовила бы мне завтрак и обед, поила бы перед сном китайским зеленым чаем и ублажала меня в постели… Ну не бред ли?.. И чем я тогда буду лучше мерзкого старикашки-ишана?..

Да. Ширин оставалось умереть. А я – как ее муж и неудачливый защитник – должен был умереть вместе с ней. Но помешала моя кроличья трусость. Что называется: порох у меня отсырел. Я сделал самое худшее из возможного: отдал милую в лапы докторишки и санитаров, которые увезли мою любимую в «спецмедучреждение» – а сам остался, раздавленный и одинокий, под бледной луной, тучами и сыплющимся, как из кувшина, снегом. Я точно ржавыми ножницами разрезал свое сердце на две половинки.

Надо звонить в «спецмед»!.. Я вынул из кармана смартфон и пробил в интернет-поисковике: «Специализированное медицинское учреждение № 12». Ссылка привела меня на сайт организации. Из какого-то ненормального любопытства я не сразу посмотрел контакты, а пролистал странички сайта. На сайте было море фотографий: дородный, как бочка, главврач – в колпаке, халате, с бейджиком на груди и с лоснящимся, как от масла, пухлым лицом – позировал в компании министра здравоохранения. Пестрели фото с церемонии вручения премии «Самый гуманный врач года», благотворительных концертов и светских раутов. Чиновники в элегантных фраках, эстрадные дамы со смелыми декольте, доктора в белом облачении поднимали бокалы шампанского за детей-сирот и страдающих деменцией стариков. На одном снимке все тот же главврач, которому впору было возить пузо на тачке, сидел в окружении имамов в зеленых чалмах и пары буддистов в оранжево-желтых одеяниях. Текст под фотографией гласил: «Расейские медики обсудили с духовными лидерами зауральских и центрально-азиатских государств вопросы профилактики венерических заболеваний в среде мигрантов».