Моя тюрчанка

Эта подпись меня дико насмешила. Запрокинув голову, я горько расхохотался в лицо обложенному тучами недоброму ночному небу. Венерические болезни!.. Бинго!.. Сами-то получающие со всех сторон тычки гастарбайтеры воображают, что нуждаются в сколько-нибудь комфортном жилье, достойной зарплате, в более терпимом отношении со стороны коренных расеян, отмене визового режима и в прекращении полицейского прессинга. Ан нет, послушайте господ-ученых и особо приближенных к богу зрелых мужей и лысых старцев!.. Вам нужно думать не о хлебе для ваших детей, а о том, как бы не подхватить сифилис. Наверное, и Ширин проглотила опасные таблетки из-за того, что никакой благостный мулла в чалме и батюшка с громадным серебряным крестом на брюхе не рассказали нам про презервативы!.. Какая ложь!.. Какая фальшь!.. Какое отвратительное лицемерие!..

В разделе «Контакты» я нашел номер «спецмеда». И, дрожащими пальцами нажимая на сенсорный экран смартфона, набрал нужные цифры.

Длинные гудки в трубке. С волнением ждал я ответа на свой звонок. Во рту почему-то пересохло. Наесться, что ли, снега, чтобы увлажнить язык и нёбо?.. Вот, наконец.

– Здравствуйте. Я робот по имени Таня. К сожалению, в настоящий момент никто из сотрудников нашего учреждения не может ответить на ваш звонок. Перезвоните, пожалуйста в будний день, в рабочее время, с девяти до семнадцати часов. Вы, также, можете оставить голосовое сообщение…

Гребаный автоответчик!.. Я сбросил звонок и чуть было не швырнул телефон в сугроб. Ну конечно, конечно!.. Секретарь учреждения, принимающий входящие вызовы, мирно похрапывает в теплой мягкой постельке в своей со вкусом обставленной квартирке. Сладкие сны видят и не испытывающие мук совести главврач, заведующие отделений «спецмеда», и какой-нибудь менеджер по закупке больничной пижамы и продовольствия. А почему бы всем этим господам и не давить подушки в счастливом поросячьем забытьи?.. Ведь они знают: верные медбратья в синей униформе вкололи, кому надо из «пациентов», по несколько кубиков одуряющего препарата, вырубающего не хуже, чем иной забористый наркотик; по коридорам «учреждения» солдатской походкой прогуливаются уроды-надзиратели, готовые угостить дубинкой того «больного», который вздумает поднимать шум или качать права. Бдит и полиция на КПП: вон меня – чертова лузера – не пустили дальше турникета.

Я снова поднял голову, посмотрел на бледную – почти «съеденную» тучами – луну. Я думал о моей Ширин. Кажется: до луны можно достать рукой, сорвать светило с мрачного небосвода. Но это только обман глаз. Так и с моей девочкой: рвануться бы, обнять любимую – но нет. Как луна отделена от нас космическим расстоянием – так мою милую отгораживают от меня железные ворота, бетонная стена, колючая проволока и жандарм с автоматом. Я в каких-то сотнях шагов от моей возлюбленной. Но я ничего не могу для нее сделать. Ни взять за руку и увести домой. Ни хотя бы шепнуть на ушко ободряющее слово. Волосы вставали на мне дыбом, когда я представлял, что испытала Ширин, очнувшись после шоковой терапии на скрипучей койке в одной из палат «спецмедучрежедения».

Возможно, первой мыслью моей девочки было: я умерла и попала в ад. Но скоро любимая разберется, что – по капризу насмешливых богов – осталась жива, что земные страдания продолжаются. О, я должен молить Кришну и Раму о том, чтобы Ширин скончалась, так и не придя в сознание!.. Это был бы исход, желанный и ею самой…

По телефону администрация «учреждения» – не «алло». Надо ждать девяти утра. А что делать сейчас?.. Ехать домой – поужинать подогретыми в микроволновке бутербродами, почистить зубы, принять душ и завалиться спать, завернувшись в теплое одеяльце?.. Нет. Я не могу наслаждаться комфортом, пока не знаю, что с моей Ширин. Да мне и просто страшно было одному возвращаться в пустые стены квартиры. Так куда мне податься?…

Я так ничего и не решил и остался под луной и тучами. Как секундная стрелка в часах неустанно обегает циферблат, так и я вышагивал вкруг бетонной ограды «спецмедучреждения», каждый раз бросая усталый взгляд на железные ворота и на контрольно-пропускной пункт. Мне все казалось: створы ворот откроются или распахнется дверца КПП – и ко мне навстречу выйдет Ширин. Тусклого лунного луча будет достаточно, чтобы я разглядел лицо любимой.

Но, конечно, милая не появлялась. Снег сыпался гуще. Луна совсем заблудилась среди темных туч. Все кругом – даже электрический желтый свет в окнах не так далеко вздымавшихся многоэтажек – казалось угрюмым и враждебным. Я месил и месил слякоть вдоль периметра «охраняемой территории». Снег таял у меня за воротником. Неизвестно как, влага просочилась и в ботинки. Скоро у меня зуб на зуб не попадал от холода; по телу гулял озноб. Иногда я смотрел время на экране смартфона – но, спрятав гаджет в карман, немедля забывал: десять ли вечера сейчас, одиннадцать или сильно за полночь. Надо только дожить до девяти утра. А там – дозвонюсь в «спецмед» и выясню участь Ширин. Почему-то я вообразил, что по телефону мне все так и выложат, как прилежный ребенок на утреннике в детском саду без запинки декламирует стишок. Да еще и подскажут, как вытащить милую (если та жива) из проклятого «учреждения». Мне не приходило в голову, что меня могут, как говорится, «отфутболят», так ничего по существу не сказав.

Я шатался и хромал, топча грязь. Жмурился и закрывался рукавом от летящего в лицо снега. Несколько раз спотыкался почти на ровном месте. Глупая надежда на лучшее и страшное запредельное отчаяние попеременно накрывали меня волнами. Даже трудно сказать, что более паршиво: утешаться сопливым «подожди, все будет хорошо» или деревенеть от беспощадного «игра окончена». И то, и другое – одинаково парализует волю.

Скоро, с промокшими носками, мне стало совсем невмоготу на морозном воздухе, под густо валящем снегом. Надо было поискать какое-нибудь теплое и сухое убежище, где-нибудь недалеко от «спецмеда». Уезжать домой я по-прежнему не собирался: мне казалось, что стоит лишь отойти от железных ворот «учреждения» дальше, чем на километр – и разорвется моя последняя невидимая связь с Ширин. Пока я волком или неприкаянным призраком рыщу в окрестностях «режимного объекта» – с милой, будто бы, не должно случиться ничего непоправимого.

Неплохо было бы отогреться хотя бы в подъезде. Но все подъезды оборудованы домофонами, не впускающими «чужаков», и бронированными дверями; мы давно живем в военно-полицейско-клептократической антиутопии. С трудом переставляя ноги, я двинулся в сторону городских огней.

Я не так далеко ушел, когда разглядел в мерцающем оранжевом свете фонаря неброскую вывеску: «Пирожки – кофе – чай. Круглосуточно». Заведение того же пошиба, что бистро и кафешки, в которых так часто перекусывали мы с Ширин. Я и Ширин… Остро отточенный нож резанул мне по сердцу. Притом, что мне и казалось: что мое сердце и так изрублено, продырявлено и искромсано – и уже не почувствует никакой боли. Я и милая… Сколько раз мы баловали себя горячим кофе и жирными пончиками в предприятиях общепита!.. Мы не видели в таком действе ничего особенного, а ведь это было так романтично и прекрасно!.. В тысячу раз прекраснее, чем ужин при свечах в каком-нибудь буржуйском ресторане!..

В кафе, куда я зашел теперь, тихонько лилась плавная индийская музыка; стены были выкрашены в голубой цвет; инородным элементом смотрелся натюрморт в желтой резной раме, изображавший апельсины, айву и лимоны в хрустальной прозрачной чаше в гостиной какой-нибудь рачительной хозяйки (наверное, старушенции «божий одуванчик», которая обожает вязать чулок и расчесывать своего довольно мурчащего перекормленного трехцветного кота). А вот убранство кафешки вряд ли вдохновило бы тонкую душу живописца. Пирожки, ватрушки и пончики, как всегда в «таких местах», лежали на немытой витрине грубыми кучами. За стеклом жарочного шкафа вращались вертела с обмазанными специями чрезмерно подрумянившимися цыплячьими тушками. Казалось: попробуй ножку или крылышко такого цыпленка – и на зубах у тебя захрустит уголь. Два столика – местами в подозрительных пятнах. Истрепанные, видавшие виды, диванчики…

За кассой стояла женщина в возрасте слегка за сорок – приятной смуглости тюрчанка или таджичка, собравшая волосы под зеленый узорный платок.

– Здравствуйте!.. – хрипло сказал я, переступив порог кафешки.

– Здравствуйте, здравствуйте!.. – отозвалась женщина более приветливо, чем можно было ожидать от замордованной жизнью немолодой продавщицы-гастарбайтерши, уставшей от покупателей, стояния на ногах и низкой зарплаты.

Я подумал: у этой восточной тети невероятно добрые глаза. Возможно, психическое потрясение, вызванное тем, что у меня отняли Ширин, разбудило мою интуицию. Но от продавщицы исходило тепло, как (простите за такую ассоциацию) от свежеиспеченного хлеба в булочной.

Есть мне не хотелось. Я попросил только кофе. Причем не молочный, какой любили мы с Ширин, а черный, с всего одним кубиком сахара. Должно быть, я хотел, чтобы напиток у меня в стакане был такой же горький, как осаждавшие меня мысли. Я взял свой кофе и сел за квадратный столик. Меня трясло, то ли оттого, что у меня промокли ноги, то ли от переживаний, а скорее всего и от того и от другого. Я глотал горячий кофе, обжигая губы и ротовую полость; а руки у меня так дрожали, что напиток иногда выплескивался мне на пальцы.

– Молодой человек, – спросила продавщица. Ее ласковые внимательные глаза остановились на мне. – У вас все хорошо?..

– А?.. – встрепенулся я, никак не ждавший подобного вопроса. И неуверенно промямлил: – Н-да… Хорошо…

Женщина вышла из-за стойки, приблизилась ко мне, еще пристальнее посмотрела мне в лицо и произнесла:

– Хорошо – говорите?.. А по вам не скажешь…

Я тоже заглянул продавщице в глаза. Она вдруг напомнила мне двух самых дорогих для меня людей: покойную маму, которая ушла как раз в сорок с хвостиком лет, т.е. в нынешнем возрасте участливой продавщицы, и милую Ширин, поскольку тоже была черноволосой смуглянкой с агатовыми глазами, и в юности, быть может, так же, как моя девочка, блистала красотой. Я не сразу почувствовал, что по моим щекам вновь сбегают слезы. Так плачет ребенок, которого внезапно пожалели. Мне захотелось распахнуть изъеденную болячками душу перед незнакомой – но такой родной – продавщицей. Но все, что я смог выдавить – было:

– Мою девушку… закрыли… в медучреждении…

Тут я, не думая о стыде, заслонил лицо ладонями и зарыдал.

– Ой-бай!.. – всплеснула руками восточная тетушка. – Закрыли в «спецмеде»?.. Твоя девушка – приезжая, нерусская?..

– Она тюрчанка, – всхлипывая, ответил я.

Сердобольная продавщица потихоньку меня разговорила. Я рассказал все с самого начала: как я, одиноко живущий, подсаженный на нейролептики парень с проблемной психикой, загляделся в непрезентабельном бистро на нежную красавицу, работавшую там разом кассиршей, официанткой и уборщицей; каким бурным был наш роман, сносящий крышу; насколько утомительными и бесплодными были попытки Ширин устроиться на работу; и с каким страхом моя милая думала о депортации в Западный Туркестан, где бы, как бабочка, попала бы в паучьи сети великовозрастного жениха-ишана. Закончил я на том, как мы с любимой наглотались снотворного и как таблетки не сработали: я очнулся почти как огурчик, а свою милую, у которой прощупывался пульс и билось сердце, сдал, в приступе малодушия, эскулапу и санитарам.

– Ох, боже, страсти какие!.. – воскликнула, хватаясь за голову, тетушка-продавщица. – Ну вы и разыграли античную трагедию, безбашенная молодежь!,. Как вы только решились на попытку наложить на себя руки?.. Змея в одной детской сказке говорит: ползать можно и по кривым, и по узким тропам. Какими бы пинками ни угощала тебя судьба, как бы ни отдавливала тебе хвост, а ты борись, ползи. Ведь жизнь – это самый ценный подарок, какой тебе достался. Не зря все основные религии запрещают самоубийство как тягчайший грех…

– Про религии я уже слышал. От доктора скорой помощи, – болезненно сморщился я.

– Ползать можно и по кривым тропам, – убежденно повторила тетушка. – Да для простого человека в наше жестокое время прямых дорожек-то и нет. Приходится извиваться – действительно по-змеиному. Вот у меня, сынок, год как истек срок действия визы. Но ничего – работаю «в черную», без договора. Какую-никакую копеечку отправляю домой. Жилье снимаю рядом с работой. Мне от подъезда до этой кафешки – пять минут ходу по дворам. Шансы нарваться на проверяющих документы тараканов-жандармов – минимальные…

– У вас меньше поводов бояться депортации, чем у моей Ширин, – с той же кислой болезненностью заметил я.

Тетушка задумалась на полминуты и согласилась:

–Да, меньше. У меня в Восточном Туркестане – дом с небольшим плодовым садиком, четверо ребятишек и любимый муж, которому повезло найти работу на родине. Если меня депортируют, нам придется серьезно урезать семейный бюджет, раз не будет денег, зарабатываемых мною сейчас в Расее… Но с протянутой рукой на улицу не пойдем. Просто реже будем покупать детям одежду и варить плов с бараниной. Кое-как перебьемся на зарплату мужа. А там старшие детишки подрастут и тоже начнут приносить денежку в общую копилку. Это и называется: ползти по кривой тропе… Но у твоей зазнобы ситуация совсем другая. Бедную девочку хотят продать старику – гнилому ходячему трупу. Конечно, тут убежишь за тридевять земель. Я сама была юной и совсем не дурнушкой – я понимаю твою Ширин. А еще у девочки появился ты. И с этого момента Расея стала для Ширин новой родиной, хоть расейское «справедливое» государство того и не признает…

– Именно, – хмыкнул я. – Так что нам оставалось делать, когда над моим котенком нависла угроза депортации?.. – тыльной стороной кисти я размазал слезы по лицу. – Логично, что мы в итоге пришли к суициду.

Мне доставляло какое-то мучительное удовольствие доказывать, что моя милая была во всем права, даже в том, что касалось самоубийства. Но, конечно, это была правота пешехода, который на зебре попал под колеса машины пьяного лихача. Тетушка только печально вздохнула.

Мы еще долго говорили. Зульфия-апа (так звали тетушку) рассказала, что в кафешку часто заглядывают, чтоб закусить на скорую руку и хлебнуть чайку или кофе, бедолаги-мигранты, надеющиеся выведать в «спецмедучреждении» судьбу попавших туда друзей или родственников.

– За неделю бывает, примерно, по два таких клиента, – поделилась Зульфия-апа. – На этой неделе ты третий.

Со слов тетушки, никто из таких посетителей кафешки не похвастался тем, добился от «спецмеда» хотя бы крупицы информации об исчезнувшем в зловещих недрах «учреждения» близком человеке. Все в один голос жаловались: в «спецмед» не прорваться – ворота наглухо заперты, а на КПП дежурят церберы в обмундировании полисменов. Дозвониться до «учреждения» – проблема: линия все время занята. А уж получить пропуск на посещение «спецмеда» – это вообще нечто из области ненаучной фантастики.

– А кстати, – сказала апа. – Ты на моей памяти первый русский, нежно любящий тюрчанку. Нет, наших девчонок, обесчещенных расейскими ловеласами, я повидала море. А ты – ты по-настоящему отдал сердце своей Ширин. Интернациональная пара – это так красиво!..

Да – красиво, подумал я. И, по всему видать, красота требует жертв. Или так: общество уродливо – и осознает собственное уродство; потому-то оно, чмокая губищами и скрежеща зубами, норовит разжевать и проглотить все, что красиво.

– Что теперь будешь делать?.. – с сочувствием поинтересовалась Зульфия-апа.

– А?.. – я точно не сразу понял, что вопрос адресован мне. – Не знаю… Я еще поброжу вокруг «спецмедучрежедения»… до утра. А там – буду звонить. Может быть, эскулапы соизволят поднять трубку…

– До восьми утра у меня смена, – сказала Зульфия. – Ты можешь заходить в кафешку погреться, выпить кофе или чаю. Можешь даже поспать, полулежа на диванчике. Я тебя не выставлю.

– Спасибо… – попытался я улыбнуться.

Тетушка взяла меня за руку и заглянула мне в лицо своими лучистыми глазами:

– Ты когда в последний раз ел?..

– Не помню… – промямлил я. – Не знаю… Я не хочу есть.