Восхождение к власти: день гнева

– Поднимите-ка его и понесём в храм. Да побыстрее.

«Видимо, человек в рясе обладает большим влиянием, раз его слушаются» – сам себе не открывая рта, проговорил Маритон.

Два человека подняли изгнанника и взгромоздили себе на плечи, чтобы легче было нести. А на том холодном месте, где последние минуты пролежал Маритон, образовалась лужа алой крови, растекшаяся по гранитным плитам неприятием пятном.

Очертания разрушенной постройки становились всё отчётливее, при приближении Маритона к обители. Обычный католический храм, расположенный посреди какого-то пустыря, где средь каменной серой брусчатки растёт короткая и пожелтевшая трава. Места на всех не хватает и улицы ломятся от трущоб, но здесь нет ни палаток, ни самостроя, что могло бы удивить Маритона, будь он не в отдалённом от реальности состоянии. С первого вида строение похоже на разрушенную римско-католическую базилику, выполненную в раннехристианском стиле – у неё частично разрушена небольшая часть восточная стена, и крыша вся покрыта заплатами. Выцветший камень, из которого сделана базилика, со временем покрылся мхом у подножья храма.

– Заносите его, быстрее! – командует мужчина, похожий на священнослужителя, открывающий тяжёлую деревянную дверь. – Положите его на свободную лежанку.

Маритона занесли в храм, который как близнец напоминает внутреннее устройство Базилики Константина в Трире. Скоротечно окинув усталым взглядом помещение, Маритон нашёл его слишком захламлённым для старинного храма – множество мебели, каких-то лавок и огромных палок и лежанок у стен, чем создаётся эффект нагромождённой стены из всякого хлама у стен, возвышающегося на два-три метра, окна, лишённые стёкол, занавешены натянутым полиэтиленом. А в конце, там, где высокая арка, свисает огромное тканевое полотнище с изображением мужчины, с чёрной бородкой, выразительными, пронизывающими до самой души, очами, во весь рост с нимбом и облачённого в еле различимые кремовые одежды.

Но весь обзор на помещение перекрылся деревянной старой лавкой, возле которой его положили воины. Кожные покровы, в некоторой степени лишённые чувствительности, не почувствовали ткани под собой, лишь тело поняло, что его положили на что-то мягкое и тёплое.

– Лежи тут, – грозно вымолвил трущобный боец и с напарником оставил Маритона в одиночестве.

В помещение слышится сопение ещё десятка человек, которые покорно дожидаются момента торжества над ночью первого луча солнца, чтобы подняться и преступить к работе. Спящие люди, получившие скромный приют в храме, настолько устали за день работы, что не заметили, как к ним занесли раненного человека.

Посреди всеобщего лежбища Маритон, кряхтя, чуть приподнимается и видит, что всё его тело залито кровью, которая продолжает течь из незакрытых ран, и покрыто грязью, а одежда превратилась в жалкие лоскуты ткани и кожи.

– Осторожнее, вам нужно лежать, – доносится из темноты заботливый голос.

Рассеивая мрак и выходя из него, появляется высокий мужчина в промокшей рясе. Шаг его обуви порождает тихие шлепки подошвы о мраморный пол. В руках у хозяина храма зажиты пожелтевшие бинты, мази в тюбиках, потерявших цвет и бутыли с разбавленными растворами.

Изгнанник спиной опёрся на старую лавку и тут же почувствовал болезненные ощущения по всему телу. Сухие губы подходящего парня исказились в смущении и неприязни, а затем с них сошёл шёпот:

– Я же вам сказал лежать.

Первым делом человек в чёрном находит места, где ранения самые серьёзные и отчищает их тряпочкой и водой от грязи, чтобы не допустить заражения. Затем промывает раствором, от которого на ранении чувствуется лёгкое пощипывание и тут же перебинтовывает рану, чтобы остановить кровопотерю. И чтобы разнообразить хоть как-то медицинские процедуры, разбавляет знакомство вопросом:

– Может, скажите, как вас зовут?

Ответом становится молчание, незаполненное скорбью и бессилием со стороны Маритона, который не желает даже начинать разговор.

– Могли бы вы рассказать что-нибудь о себе? Вы всё-таки, теперь один из нас, – перетягивая бинт на ноге, говорит парень. – Познакомились бы, помогли бы вам. Всё же лучше сейчас начать знакомство, позже может быть неуместно. У нас не особо жалуют тех, кто не любит… быть в коллективе.

До Маритона доходит, что этот парень не замолчит и поэтому сам спрашивает, что первое приходит в голову:

– Вы священник старого Бога?

– Ох, – улыбнулся мужчина. – Так теперь называют Христа. Что ж, если вы говорите о триедином Боге, то тогда меня можно назвать священником. – Перейдя к следующей ране на ноге, отвечает. – Да, я настоятель этого храма.

– Как вы смогли так долго скрываться от инфо-культов? – тяжко спрашивает Маритон. – Как вы не попались им на вид?

– Знаете, они любят держаться поближе к «Проклятому Ковчегу», и тут их практически мы не видим. Да и мы пытаемся всячески скрывать наличие христианской общины на окраине промышленного района. Нам тут не к чему гости.

– А что такое «Проклятый Ковчег»?

– Ваш «Круг Интеллекта». – Смазывая мазью ещё одну рану, молвит священник. – А вы, я так понимаю оттуда. И что же с вами случилось, что вас сюда выгнали, если не секрет?

Маритон тяжело выдохнул, а на глазах появились проблески слёз, готовые снова окропить щёки. И всё же ответ, чугунной фразой, даётся:

– За что? За любовь и человечность. У нас больше нет преступлений, за которые наказывают.

Священник понял, к чему клонит спасённый им мужчина. Поэтому тут же прекратил разговор о наказании, подняв ладонь Маритона и обработав её, залив обеззараживающим раствором нижнюю часть, практически лишённую кожи и перебинтовал её.

– Может, скажите имя?

– Я Маритон УК-115, – нелегко отвечает мужчина.

– «УК-115»? – удивлённо звучит вопрос. – Мы давно перешли на фамилии вместо кодов. А что они, кстати значат?

– «115» это личный номер в отделе на работе. А «УК»… «Упраздняющий Криминал». Особый статус в обществе, показатель борьбы с элементами… которые считаются преступными…

– Понятно. А я Флорентин Антинори. Настоятель этого храма и пастырь всех христиан в городе.

Маритон нахмурился.

– Вы популярная фигура, в высших кругах города. Вас даже ликвидировать хотели, только вот за что? – грузно спрашивает Маритон.

На лице священника проявилась лёгкая усмешка:

– Господь милосердный наделил многих людей в городе стремлением к вере. Я в городе единственный выживший пастырь и мне выпала тяжёлая миссия стать поводырём для людей в это тяжкое время, – без всякого самолюбия твердит Флорентин. – Мы исповедуем веру, идеи, которые не нравятся городской власти, а меня хотят убить потому что считают главой прихода.

– А «Стяжатели Справедливости» ваших рук дело?

– Нет, – с неприязнью ответил священник. – Они называют себя христианами, но таковыми не являются. Это еретики и отступники от Бога. Они практикуют свободную любовь и поощряют омерзительные противоестественные браки. Они террористы, которые стремятся лишь побольше пролить крови врагов, а их свирепость, в том числе и к союзникам, опровергает милосердие, что делает из них язычников.

– Христиане, – выдохнул Маритон. – Как же у вас всё сложно.

– Проще, чем ты можешь подумать, – накладывая повязку на кровоточащее запястье левой руки, выговорил Флорентин. – Что ж, вот практически тебя и подлатали. Осталось только умыть тебе лицо и обработать раны на нём.

Священнослужитель отстранился. Маритон, сквозь тяжесть в мыслях и полнейшую ментальную апатию, попытался отстраниться от мрачных размышлений. Но единственные думы, которые лезут в голову это об этом месте и его настоятеле. Этот христианин не такой, как большинство в Информократии и мужчина видел это. Флорентин не ломится проповедовать с сектантским фанатизмом о Боге, не витает навязчивой мухой, рассказывая взахлёб о вере, как это делают культисты, ищущие лишь славы в подражании самим себе. Антинори же спокоен, кроток и сдержан. Не фанатик веры, не идол для последователей. Пастырь для оставшихся христиан, ведущий их не на бойню, но готовый их защищать до смерти. Не убийца, кромсающий любого, кто может показаться врагом, а милосердный слуга древнего Бога, готовый предоставить кров любому нуждающемуся. Именно таким показался Маритону Флорентин за пару минут общения.

– Вот, – доносится из темноты голос. – Утри лицо. Оно совсем грязное.

Маритон протягивает руку, и хватается за небольшую выцветшую тряпку. Кончики пальцев ощущаю влагу на ней, как холодок бежит по коже. К лицу прикасается мокрая ткань и движение за движением, стирает подсохшие кровь и грязь.

– А кто это? – пытаясь обернуться назад, вопрошает Маритон. – Вон там, на полотнище. Мужчина.

– Это господь наш, Иисус Христос, – печально отвечает Флорентин. – Одно из последних изображений в этом злосчастном краю. Все остальные были уничтожены, кроме одной иконы, хранящейся далеко на севере.

– А зачем оно вам?

– Это наш символ. Христос наш пастырь, ведущий сквозь дебри неверия и океан невзгод. Именно за этим изображением кроется наше единство и наша сила. Это символ, за которым идут люди и под которым начнётся война. Это символ нашей веры.

– Война?

– Да. Вы разве не слышали? – удивился Флорентин. – Рим позавчера пал, не выдержав натиска Рейха. Теперь очередь, скорее всего, будет за Информократией. Оплот антихриста, воплощённый в лживых Апостолах скоро рухнет. И тоже встанем на это путь, во имя будущего мира. – Священник выпрямился и простёр руки в сторону, заговорив чуть громче. – Отсюда начнётся борьба с античеловеческим режимом. Но борьба не силой оружия, а волей и словом.