Второй Саладин

– Не вижу причин для отказа, – пожал плечами Телл.

Они развернулись и вышли, и Тревитт двинулся было следом. Но на него вдруг накатила острая жалость к этому ершистому храброму мальчишке, такому одинокому в американской тюрьме, в ожидании безрадостного будущего.

Парнишка поднялся и сидел на койке, разглядывая Тревитта. Его темно-карие глаза не выражали никаких чувств. Двое старых служак за стеной были увлечены непринужденной болтовней о добрых старых временах, о том, как все было в прошлом. Но Тревитт в камере задыхался под бременем настоящего, всего того, что происходило в этот самый миг. Ему отчаянно хотелось помочь мальчишке, как-то его утешить.

Надо было тебе идти в социальные работники, сказал он себе с отвращением. Этот маленький бандит перерезал бы тебе глотку за твои часы, будь у него такая возможность.

Но перед глазами у него встала картина: Гектор и его товарищи, под покровом ночи пробирающиеся в каком-нибудь грузовике или фургоне на пути к чему-то такому, что смутно казалось им лучшей долей. Должно быть, они несколько часов просидели бок о бок с курдом, с этим странным высоким человеком. Что они о нем думали?

Мальчишка смотрел на него холодным взглядом и, наверное, видел лишь очередного полицейского-гринго. Тревитт понимал, что снова допустил оплошность. Надо уходить, нечего ему здесь делать. Ему стало не по себе. Он развернулся, чтобы уйти – и тут его, словно по волшебству, озарила блестящая идея.

– Гектор, – сказал он.

Глаза мальчишки остались холодными, но впились в него. Где-то за стеной послышался громкий голос Спейта, и надзиратель с охранником расхохотались. Интересно, они заметили его отсутствие? Сердце у Тревитта гулко бухало.

Перед глазами у него встало лицо – оно реяло в воздухе, словно насмехаясь над ним. Это было лицо высокого светловолосого мужчины, широкоскулое, с горящими глазами и крупным носом. Он видел его на стене. Это был портрет, который их художник нарисовал по старой фотографии Улу Бега.

Светловолосый. Высокий. Ни на кого не похожий.

Тревитт произнес на испанском, знание которого совсем недавно отрицал:

– Я друг высокого norteamericano с желтыми волосами. Того, который был с пушкой. Он знаменитый гангстер. Он благодарит тебя за молчание.

Мальчишка настороженно смотрел на него.

Тревитт слышал, как они смеются, старина Спейт и старина Телл, два благодушных старика. Неужели его до сих пор не хватились?

– Вас предали, – на ходу пустился выдумывать Тревитт. – Предал человек, который привез вас к границе. Высокий хочет мести.

Он надеялся, что правильно вспомнил слово «месть» – la venganza.

– Скажи ему, пусть прирежет эту свинью. Убьет его. Выпустит ему кишки, – хладнокровно заявил мальчик.

– Высокий гангстер-norteamericano позаботится об этом, – пообещал Тревитт.

– Скажи ему, пусть убьет эту свинью Рамиреса, по милости которого мой брат умер в пустыне.

– Договорились, – сказал Тревитт и вихрем метнулся к выходу.

Рамирес!

* * *

Его так распирало от идей, что он дрожал. Он не в силах был перестать думать.

– Ладно, – проговорил он, – я считаю, нужно доложить об этом Вер Стигу. К черту телеграммы. Думаю, достаточно позвонить. Потом можно будет вступить в контакт с мексиканской разведкой – я уверен, у нас есть друзья в Мехико, которые знают к ним подходы, – и получить разрешение на то, чтобы там покрутиться. Тогда…

Билл Спейт не слушал. Он задумчиво уткнулся в свой ром с колой. И это еще до полудня!

– Билл, я говорил…

– Понял, понял, – кивнул Спейт и отхлебнул из бокала.

Тревитт знал, что когда-то он подавал большие надежды, ему прочили блестящее будущее, хотя сейчас поверить в это было трудно. Вид у него был неважный, и он явно не хотел, очертя голову, бросаться в какую-то авантюру.

– Пожалуй, ты прав, – сказал он. – Это отличная идея, просто великолепная. Но возможно, нам стоит пока повременить с этим. Подождать немного.

– Но почему? – настаивал Тревитт.

Они сидели в полутемном баре, последнем убежище от пустынного солнца, которое, казалось, в один миг вытравило все краски дня. До границы было рукой подать. Тревитт мельком видел ее несколько минут назад; она походила на Берлинскую стену с колючей проволокой, шлагбаумами и кабинками пограничников. А за ней лачуги, облепившие неожиданно высокие холмы, немногочисленные тесные и узкие улочки. Мексика.

– Ну… – Билл замялся.

Тревитт ждал.

– Во-первых, никогда не стоит поднимать шумиху вокруг того, что тебе удалось узнать. Во-вторых, никогда не стоит спешить. В-третьих, я старый человек, а день сегодня жаркий. Давай просто погодим, обмозгуем все как следует, а вечером посмотрим на это дело свежим взглядом.

– Да. Но порядок таков…

– Мне известны все порядки, Джим.

– Просто я подумал…

– Чего бы мне хотелось – ты тоже можешь присоединиться, если хочешь, вдруг это покажется тебе интересным, – чего мне бы хотелось – немного покрутиться на месте, не поднимая лишнего шума. Посмотрим, что нам удастся выведать неофициально.

– В Мексике? Вы хотите отправиться в Мексику? Но у нас же нет никаких инструкций…

– Каждый день на ту сторону отправляются тысячи туристов. Просто переходишь границу, а потом возвращаешься обратно, и все. Ничего необычного.

– Не знаю, – протянул Тревитт.

В Мексику? Все это немного его пугало.

– Поедем туристами. Turistas. Купим каких-нибудь сувениров, пройдемся по клубам, развлечемся.

В конце концов Тревитт кивнул.

– Turistas, – повторил старый Билл еще раз.

Глава 11

Он ждал у огромной старой лодочной станции, громадины в викторианском стиле; было ясно и свежо, почти по-осеннему, ветер рябил речную воду. Какой-то гарвардский клоун в лодке усердно работал веслами, и Чарди смотрел, как он гребет по течению к следующему мосту, мерно сгибаясь и разгибаясь, сгибаясь и разгибаясь. Гребец развил на удивление хорошую скорость и вскоре исчез под аркой, но к тому времени взгляд Чарди уже был прикован к приближающейся женской фигурке.

Казалось, она целую вечность идет по мыску пожухлой травы, который отделял принадлежащие нескольким гарвардским семействам особняки в георгианском стиле от холодных вод реки Чарльз. На ней были джинсы, натянутые поверх сапог, и уже знакомый ему твидовый жакет и свитер с воротником-хомутом. Волосы она упрятала под вязаную шапочку. Джоанна надела темные очки и не накрасилась. Вид у нее был более суровый, пожалуй, более богемный и определенно более профессорский, чем вчера вечером.

Чарди двинулся ей навстречу.

– Ты поспала?