Ночная смена (сборник)

Над морем встала луна – полная, распухшая, кроваво-алого цвета, запятнав океан ядовитыми оттенками и тонами. Мысли мои вновь и вновь обращаются к той церкви, и

(здесь строчка вычеркнута)

Нет, Доходяга, этого тебе видеть незачем. Сплошное безумие. Пожалуй, пора мне спать. Думаю о тебе.

С наилучшими пожеланиями,

    Чарльз.

(Далее следуют выдержки из записной книжки Кэлвина Макканна.)

20 октября 1850 г.

Нынче утром взял на себя смелость взломать замок на книжке; проделал все до того, как мистер Бун встал. Все без толку; книга написана шифром. Наверняка несложным. Может, я и шифр расколю так же легко, как замок. Это, конечно же, дневник – почерк до странности похож на руку мистера Буна. Но чья это книга – запрятанная в самый дальний угол библиотеки, с замком на переплете? С виду старая, а там кто знает. Воздух-то между страниц не просачивался, с чего б им испортиться? Позже напишу подробнее, если успею; мистер Бун вознамерился осмотреть подвал. Боюсь, все эти ужасы его слабому здоровью не на пользу. Попытаюсь отговорить его…

Нет, идет.

20 октября 1850 г.

ДОХОДЯГА!

Не могу писать Немогу (так!) пока еще писать об этом Я я я

(Из записной книжки Кэлвина Макканна)

20 октября 1850 г.

Как я и опасался, его здоровье не выдержало.

Господи милосердный, Отче Наш, Сущий на Небесах!

Даже подумать не могу об этом, однако ж он врос в мой мозг, выжжен на нем как ферротипия, этот ужас в подвале!..

Я совсем один; на часах половина девятого; в доме тишина, и все же.

Обнаружил его в обмороке за письменным столом; он все еще спит; однако за эти несколько мгновений как благородно он себя повел – в то время как я застыл на месте словно громом пораженный, не в силах и пальцем пошевелить!

Кожа у него на ощупь как восковая, холодная. Благодарение Господу, лихорадки нет. Я не решаюсь ни переместить его, ни оставить одного и пойти в деревню. А если и пойду, кто согласится вернуться со мной и помочь ему? Кто переступит порог этого проклятого дома?

О, подвал! Твари из подвала, что рыщут у нас в стенах!

22 октября 1850 г.

Дорогой мой Доходяга!

Я снова пришел в себя, хотя и слаб – тридцать шесть часов провалялся без сознания! Снова пришел в себя. что за горькая, жестокая шутка! Никогда я уже не стану самим собою, никогда. Я стоял лицом к лицу с безумием и ужасом, для человека невыразимым. И это еще не конец.

Если бы не Кэл, полагаю, я в ту же минуту расстался бы с жизнью. Он – единственный оплот здравомыслия в этом разгуле сумасшествия.

Ты должен узнать все.

Для похода в подвал мы запаслись свечами: они давали достаточно света – проклятие, более чем достаточно! Кэлвин попытался отговорить меня, ссылаясь на мою недавнюю болезнь и уверяя, что обнаружим мы разве что здоровущих крыс, для которых уже и отраву запасли.

Я, однако ж, остался тверд в своем решении. Кэлвин со вздохом ответил:

– Делайте как знаете, мистер Бун.

Вход в подвал открывается в кухонном полу (Кэл уверяет, что с тех пор надежно заколотил его досками); дверцу нам удалось приподнять лишь с огромным трудом.

Из тьмы поднялась волна невыносимого зловония – вроде того, что насквозь пропитало покинутую деревню на другом берегу реки Ройял. В свете свечи взгляд различал круто уводящую во тьму лестницу. Лестница находилась в ужасном состоянии: в одном месте целой подступени не хватало, на ее месте зияла черная дыра: нетрудно было вообразить себе, как именно злополучная Марселла нашла здесь свою гибель.

– Осторожно, мистер Бун! – предостерег Кэл.

Я заверил, что ни о чем ином и не помышляю, и мы спустились вниз.

Земляной пол и крепкие гранитные стены оказались на удивление сухи. Это место никак не наводило на мысль о крысином прибежище: тут не валялось ничего такого, в чем крысы любят устраивать гнезда, – ни старых коробок, ни выброшенной мебели, ни завалов бумаг. Мы подняли свечи повыше: образовался небольшой круг света, но все равно видно было мало. Пол плавно шел под уклон – по всей видимости, под главной гостиной и столовой, то есть к западу. В этом направлении мы и двинулись. Вокруг царила гробовая тишина. Смрадный запах усиливался; темнота окутывала нас как плотная вата – точно ревнуя к свету, что временно низложил ее после стольких лет единоличного правления.

В дальнем конце гранитные стены сменились отполированным деревом – по-видимому, абсолютно черным, лишенным каких бы то ни было отражательных свойств. Здесь подвал заканчивался; от основного помещения словно бы отходил небольшой альков. Располагался он под таким углом, что осмотреть его не представлялось возможным иначе, как зайдя за угол.

Так мы с Кэлвином и поступили.

Ощущение было такое, словно пред нами восстал прогнивший призрак мрачного прошлого этих мест. В алькове стоял один-единственный стул, а над ним с крюка в крепкой потолочной балке свисала ветхая пеньковая петля.

– Значит, здесь-то он и повесился, – пробормотал Кэлвин. – Боже!

– Да. а позади, у основания лестницы, лежал труп его дочери.

Кэлвин заговорил было; затем вдруг неотрывно уставился на что-то позади меня – и слова превратились в крик.

О, Доходяга, как описать мне зрелище, открывшееся нашим глазам? Как поведать тебе об отвратительных жильцах внутри здешних стен?

Дальняя стена словно опрокинулась в никуда: из темноты злобно скалилось лицо – лицо с глазами эбеновочерными, как река Стикс. Рот раззявлен в беззубой, мучительной ухмылке; желтая, прогнившая рука тянется к нам. Тварь издала кошмарный мяукающий звук – и, спотыкаясь, шагнула вперед. Свет моей свечи упал на нее.

На шее трупа красовался синевато-багровый след от веревки!

А позади задвигалось что-то еще – нечто, что станет мне являться в ночных кошмарах до тех пор, пока все кошмары не закончатся: девушка с мертвенно-бледным, истлевшим лицом и трупной усмешкой – девушка, чья голова болталась под немыслимым углом.

Они пришли за нами, я знаю. Знаю, что они утащили бы нас во тьму и подчинили нас себе, если бы я не швырнул свечу прямехонько в тварь в стене, а следом – стул из-под крюка с петлей.

Далее – все сумбур и тьма. Разум словно шторы задернул. Очнулся я, как и сказал, в своей комнате, и рядом был Кэл.

Если бы я мог, я бы бежал из этого дома кошмаров в одной ночной сорочке. Но – не могу. Я стал марионеткой в драме темной и глубокой. Не спрашивай, откуда я знаю; знаю – и все. Права была миссис Клорис, говоря о том, что кровь призывает кровь; чудовищно права была она, говоря о наблюдателях и стражах. Боюсь, я пробудил Силу, что дремала в сумеречной деревне ‘Салемова Удела вот уже полвека, – Силу, что убила моих предков и удерживает их в богопротивном рабстве как носферату – нежить! Мучают меня и другие страхи, Доходяга, еще более серьезные – но я вижу лишь часть. Если бы я только знал. если бы знал все!

    Чарльз.

ПОСТСКРИПТУМ. Разумеется, я пишу это лишь для себя; от Угла Проповедников мы отрезаны. Письма не отправить: я не дерзну нести заразу туда, а Кэлвин ни за что меня не оставит. Может статься, если будет на то милость Господа, эти записи как-нибудь да попадут в твои руки.

    Ч.