ДОМ ПРИЗРЕНИЯ

Надо сказать, что помимо душевой, у интерната была ещё и баня, доживавшая свой век, как крепкая деревенская старуха, – гордо и с достоинством. Да и было бы странно ожидать чего-то иного от толстых стен из лиственницы, дубовых полков, каменки, вручную сложенной давно умершим и позабытым мастером. Баня стояла на берегу никогда не замерзающего озера, через которое два раза в день ходил паром, перевозивший всех желающих в Старый город. Но в зимней ночи баня угрюмо глядела крошечными оконницами в сторону леса. Она не ждала гостей.

Пунт несколько раз терял топор в снегу, когда рубил дрова, потом печка очень долго не разгоралась. Хотя огоньки бегали по наспех нарубленным бревнам, каменка чадила и чихала, разбрызгивая снопы искр, но наконец, недовольно урча, набрала силу, разогрела и воздух, и Феррула, который все чаще поглядывал на призывно желтеющие в ночи окна интерната, чтобы в конце концов уйти туда и не вернуться.

Нежина разделась до белья и взяла берёзовый веник в руки. Каменка шипела, плюясь густым паром, и лицо Агаты постепенно приобретало своей настоящий цвет, кожа на ладонях и ступнях покраснела и сморщилась: девушка стала приходить в сознание.

Нежина орудовала веником, не жалея своих рук. Её коса расплелась, волосы огненной лавиной накрыли плечи, поясницу, языками пламени обняли ноги, но она не замечала этого, продолжая усердно растирать кожу Агаты, которая наконец мутным взором посмотрела на полуголую раскрасневшуюся потную Нежину в пару и робко, что на неё совсем было не похоже, спросила:

– Мы в аду, да?

Нежина оглянулась на стоявшую в дверях директрису. Она только что вернулась из города, не успела переодеться, и, одетая в тёмно-красный брючный костюм, плотно обхватывающий рыхлое тело, напоминала сатану в клубах морозного дыма.

– Ну что ты, моя дорогая, ад ещё впереди.

Глава 4. Агата ушла.

(о том, что из огня можно попасть и в полымя)

В жизни нередко случается так, что самые отпетые негодяи выходят сухими из воды, а честные, но не очень везучие люди страдают из-за нелепых прихотей судьбы. Хотя чаще всего и плохого, и хорошего приблизительно поровну. Где-то убыло, где-то прибыло. Закон равновесия в природе. Но Нежина к обычным людям не относилась, поэтому неизбежность её наказания была такой же очевидной, как то, что за летом следует зима. Однако в этот раз что-то изменилось. Нежина считала, что достаточно изучила натуру Лидии, директрисы интерната, – приземлённой и грубой женщины, страдающей от неустойчивости чувств, желаний и настроения, и ясно чувствовала в воздухе запах приближающейся грозы, но молния отчего-то не спешила ударить: Лидия медлила с тумаками и шишками, хотя обычно синяки на телах воспитанниц и – реже – воспитанников появлялись в следующие пять минут после того, как о каком-либо их проступке становилось известно.

Однако времени как следует подумать о странном поведении директрисы у Нежины не было, поскольку всё-таки заболевшая простудой Агата металась в горячке и требовала постоянного внимания, капризничала, как и всякая больная, но, тем не менее, быстро шла на поправку и уже показывала характер, заставляя бледную от недосыпания подругу воровать на кухне конфеты.

Лишь через неделю после месячного пребывания Агаты в постели девушек наконец пригласили в тихий и мрачноватый кабинет директора. Его можно было узнать по запаху, раньше чем увидишь: пыль и тмин, тлен и плен. Судя по расположению маленьких окон, похожих на бойницы средневековой крепости, солнце заглядывало сюда нечасто, скорее всего, комнате доставалась лишь малая толика вечернего предзакатного света, когда всё вокруг на мгновение озаряется зловещим кроваво-красным заревом умирающего дня. На столе – строгий порядок, даже скрепки разложены по цветам. У старой настольной лампы с бахромчатым абажуром фотография маленькой девочки, но у Нежины не находилось повода поинтересоваться, кто изображён на снимке, хотя бывала она в этом кабинете достаточно часто. Нередкие визиты позволили ей привыкнуть к своеобразному уюту помещения. Агата же вызывающе, но несколько исподлобья глядела на кроваво-красные обои, кресло цвета спелого граната, алый ковер на полу, малиновую помаду на бордовом то ли от гнева, то ли от напряжения лице Лидии: до случая в лесу авантюры девушки не включались в список наказуемых. И теперь Агата недовольно морщилась и вздыхала – ей не нравилось происходящее: ощущение вины не входило в список чувств, которые ей когда-либо доводилось испытывать.

Вообще Лидия – неплохая тётка, но неудавшаяся личная жизнь наполнила её мягкое, как это обычно бывает у некрасивых и неумных женщин, сердце неудержимой злобой. Говорят, довольно часто случались жаркие летние дни, когда директриса даже в помещении не снимала солнечных очков, а на пляже – кофты с длинными рукавами и брюк.

Её муж отличался крутым нравом: мог наподдать лишь за то, что Лидия подала кофе не так быстро или не в той чашке, как ему хотелось бы, слишком громко говорила, слишком тихо молчала. Но, к счастью, после долгих и нелёгких лет замужества драгоценный супруг оставил неутешную вдову, отправившись в мир иной, находясь в затейливой позе на не совсем совершеннолетней воспитаннице собственной жены. Так что Лидии, несомненно, было откуда черпать силы в своей злости. И она выжимала максимум, раздувая широкие ноздри, ударила широкой ладонью с короткими пальцами по столу так, что скрепки брызнули в стороны:

– Что это за выходка, Куммершпик, Неизвестная? Как двум девчонкам в голову могла прийти подобная затея? Чего вы пытались добиться?

Агата мгновенно сменила напряжённое выражение лица на презрительно-равнодушное, чуть подалась вперёд и дерзко процедила сквозь зубы, выплёвывая отдельные звуки и проглатывая другие:

– А что такого? – она не думала отступать и сразу пошла в атаку. – Мы же не пленники и не рабы – сами себе хозяева. Захотелось погулять – вот и вышли! В город же нас всё равно не взяли… Хотя и не очень-то хотелось находиться рядом с цирковыми уродцами.

Рука директрисы потянулась было к собственной истоптанной туфле, предназначенной для известной цели, но передумала, поскольку Агата опередила её движение.

– Меня уже били, и не один раз, – заявила она дрожащим от нервного возбуждения голосом, – били так больно, что вам и во сне не снилось. И если вы меня хоть пальцем тронете, знайте: я ударю вас в ответ. Уж точно не буду подставлять щеку, и не надейтесь.

– Молчать! – довольно низкий тембр Лидии неожиданно сорвался на визгливый фальцет. Голос её гудел, как китайский гонг, и был слышен одинаково хорошо во всех уголках и закоулках интерната. Под горлом надулся дряблый мешок, как у старой жабы. – Здесь пока ещё я главная! Но если ваша парочка отказывается это признавать, то, пожалуй, я смогу вам предложить иную кандидатуру!

Она заговорила чуть тише, вкрадчиво, едва сдерживая себя:

– Надеюсь, вы достаточно осведомлены о Доме-Под-Горой?

Нежина непроизвольно сглотнула, с неподдельным ужасом уставясь на Лидию. Агата же осеклась, замолчала, что было на неё совершенно непохоже, и носком ободранной тапочки ковыряла вздыбившийся от сырости и времени паркет.

Выпученные глаза директрисы бегали от одной воспитанницы к другой. Её шея от волнения раздулась, тонкая золотая цепочка туго перетягивала рыхлую кожу, грозя вот-вот лопнуть. В дни своей юности Лидия, наверное, с радостью носила украшение, но теперь цепь все больше казалась ошейником на шее старой дворовой собаки, давно уже несущей нелёгкую службу у неласкового хозяина.

Наконец она опустила взгляд вниз, и лицо Лидии, без того мрачное, словно накрыло грозовое облако. Во всём её облике: фигуре, движениях, мимике, голосе – затейливо переплелись желание наказать дерзость, обычная обида на весь мир за свою неудавшуюся судьбу и что-то ещё, названия чему Агата точно не знала, но Нежина могла бы поклясться, что разглядела под жёсткой коркой жестокости чувство вины. Тонкие губы сжались ниточкой; казалось, что они вовсе исчезли. Взлохмаченный пучок растрепался, сожжённые завивкой волосы торчали в разные стороны. Перед девочками стояла не строгая директриса, а усталая, измученная женщина, не отличающаяся красотой. Впрочем, привлекательная внешность не так уж и необходима при годовом доходе в тысячу золотых монет.

– Дома-Под-Горой теперь не избежать, – Лидия расплылась на стуле, поднесла дрожащую руку ко лбу. Нежина непроизвольно ахнула.

– Но, директор… – исхудавшая до прозрачности Агата в искреннем изумлении подняла глаза на Лидию: её браваду будто сдуло зимним ветром. – Что мы такого сделали? За что?

Директриса махнула рукой.

– Если бы я могла бы объяснить…Если бы только могла…надеюсь, этот случай послужит вам хорошим уроком… Наставлением…Вы его хорошо запомните, и надеюсь, не потому, что он окажется последним в вашей жизни.

Неожиданно Лидия горько усмехнулась, почти приняв человеческий вид, и сказала то, что ни Нежина, ни Агата не смогли понять, сколько бы ни пытались. Подавшись вперед, наклонившись так, будто неся на своих плечах всю тяжесть мира, директриса скорее прошептала, чем проговорила:

– Простите меня, простите, но если не вас, то придётся отдать кого-то ещё. Иного выхода я не вижу. Нельзя бесконечно просить в долг, если его нечем отдавать… Да и к тому же…

Сердце Нежины нестерпимо заныло. Что-то было не так. Девочки замерли в напряжении, ожидая окончания фразы. Лидия же отвернулась к окну, нервно дёрнув головой:

– Я всё сказала, девочки. Я всё сказала.

Её ответ был непрост и неясен, и лёгкая дрожь в голосе выдавала с головой ничем не объяснимое волнение. Неожиданно в дверь уверенно и громко постучали.

– Разрешите? – не дожидаясь приглашения, в комнату внесла грузное тело повариха, едва взглянув на рыжеволосую любимицу, которая уже вот-вот готова была разрыдаться и умолять о смертной казни, но только бы не попасть в Дом-Под-Горой. Высокая, плотная, уже давно немолодая кухарка неторопливо вытирала широкие ладони о фартук, пристально смотря на директрису. Под её взглядом Лидия съёжилась, будто из неё выпустили воздух. Повариха, не поворачивая головы, приказала, что уже само по себе было удивительно:

– Девочки, оставьте нас.

Не мешкая Нежина и Агата выскочили из кабинета и тотчас, толкаясь, прильнули к двери, но из-за дубового полотна доносились лишь бессвязные обрывки: «Обещала…Что с ней будет?… Старуха всё равно возьмет своё…Только если ей позволить… Время пришло… Она погибнет…Нет выхода… Дурное так или иначе выйдет наружу!… Обменять… Чем тебе так надёжно заклепали рот? Золотом?… А, так его заткнули твоим же грязным бельём!… Я обращаюсь не к твоему разуму, которого у тебя, оказывается, немного…Не смей по своей больной мерке перекраивать чужую жизнь!». Их крики едва просачивались из-за стены, а потом и вовсе перешли в сплошное неразличимое бормотание. Девочки прижались к двери всем телом, пытаясь разобрать слова, из кабинета высунулась растрёпанная голова Лидии с налитыми кровью глазами и рявкнула:

– Пошли вон!

Агата и Нежина кубарем скатились с лестницы и остановились только для того, чтобы отдышаться и мрачно посмотреть друг на друга.

Ещё бы. Попасть в Дом-Под-Горой, обитель мадам Изольды Гроак, – самый страшный кошмар любой воспитанницы – почему-то туда отправлялись только девочки. Это заведение славилось в округе своеобразным отношением к детям. Там смерть не считалась чем-то из ряда вон выходящим, девочки гибли как мухи, и на это никто не обращал внимания.

Ходили слухи, что провинившихся воспитанниц на неделю привязывали к кровати в комнате на чердаке, естественно, без еды и воды и возможности справить нужду.

В жаркие летние месяцы личинки мух проклёвываются и начинают пожирать плоть уже через сутки. Через трое они добираются до глаз. Обычно больше трёх дней никто не выдерживал, и девочки, побывавшие в путах на чердаке, более никогда не повышали голос, беззвучными тенями скользя по сиротскому дому. Но, говорят, жёны из них выходили прекрасные. Мужчины записывались в очередь, чтобы повести к алтарю любую из питомиц госпожи Гроак. Все знают, что мужчина, располагающий достаточными средствами, вполне может позволить себе и тщательно выдрессированную жену. Большего от неё и требуется.

Поговаривали, что сама Лидия была одной из обитательниц Дома-Под-Горой, поскольку при случайном упоминании имени мадам Гроак директриса бледнела, с каменно-неподвижным бесстрастием отвешивая на порядок большее количество тумаков.

Мадам Изольду воспитанники никогда не видели – она бесплотной тенью нависала над благополучием каждой из девочек, но ходили слухи, что вместо ног у неё копыта, а под длинной юбкой скрывается хвост.

Поэтому перспектива переехать в Дом-Под-Горой не могла обрадовать.

Но тем не менее каждый год одна-две воспитанницы тихо исчезали из интерната, отправляясь под крылышко Изольды Гроак. Как их выбирали – никто не знал, потому что девочки были абсолютно разные: блондинки и брюнетки, толстые и тощие. Кто-то играл на фортепиано, а кто-то – в карты. Между ними не было ничего общего, но все они на некоторое время становились дочерьми мадам Гроак, а после тихо исчезали, словно никогда и не рождались на свет. И это никого не заботило. Кому есть дело до нескольких сирот, у которых два пути: тюрьма или кладбище?

По интернату слухи разносятся быстро, и уже к своему возвращению девочки обнаружили на двери кривую надпись: «Ни удачьницы».

Действительно, почему бы Дикой Своре не отпраздновать чужую беду?

В интернате не было принято сочувствовать. И милосердие было чем-то таким, чего не понимали, и любые попытки объяснить вызывали лишь смех, или раздражение, или недоумение. «Жалость равна слабости, а слабость равна смерти», – под таким девизом жила Дикая Свора. Здесь выживал сильнейший. Нежина подозревала, что так происходит не только в интернате, но и везде, но точно в этом уверена не была, поэтому со вздохом взяла тряпку и принялась оттирать надпись. Агата же с воплями: «Кто это сделал?!» – бегала по этажам, ища виновного, но, конечно, никого не нашла.

В столовой, куда девочки спустились на обед, на сероватом картофельном пюре кто-то вывел вилкой: «Смертьницы». В иное время ни Нежина, ни Агата не придали бы инциденту никакого значения, но сегодня скорлупа иллюзии защищённости дала трещину, заодно располовинившую и привычку к осторожности. Да и причина оказалась весьма весомой: разве может быть иначе, когда тебя собираются определить не просто в святые, а в мученицы?