Марта

Долго провалялась она в постели, сгорая в горячке. Если бы не тот отвар, что приготовила себе сама, не жить. Старуха заглядывала иногда, в надежде, что уже померла. Назло ей выжила и поднялась, слабая, квелая, пустая, безразличная. Знала только, что, если умрет, на могилку сыночка никто ходить не будет. Никто о нем не вспомнит.

Марта оглянулась глухими, темными глазами.

? Светает… Как тяжело об этом говорить, хоть и времени прошло так много. На тысячи лет материнской любви постарела я в один миг. Снова стала одинокой… такою страшно одинокой! Нигде, ни одной родной души рядом, ни теплого участия, ни одного сострадающего взгляда. Только подушка, в которую по ночам могла прятать обиду на свою судьбу.

Все местные отвернулись от меня. Чувствовала злорадное хихиканье за спиной, заговорщицкие перемигивания, ехидные словечки. Для здешнего населения никогда не была своей, чужая навсегда осталась. Ни в жизнь не простят мне непостижимого поведения. Никогда не поймут и не примут ту истину, что живет в душе моей. Они все ждут, и никак не дождутся, когда же, наконец, мои опущенные плечи вздрогнут от рыданий громких.

***

Сколько времени прошло, она не считала. За весною лето, потом осень, зима. И снова лето. Боль отупела, тоска утихла. Один раз по случаю, ходила на мельницу старую, надеясь повидаться с бабой Ивгой. Там уже никого не было. Только ветер да пустота.

Как-то за водой молодка пришла, забыв, что воскресенье и что народу соберется уйма. Где еще можно поболтать сорокам сельским. Душу отвести в выходной.

Чтобы воды набрав, ушла спокойно, так нет; язык без костей, чешется. Слышит за своей спиной, даже не шепот, – кикимора болотная. Вся высохла от пьянки. Забросила семью, не признает свекровь. Намучились, бедные, с такой гулящей стервой. Она же всю жизнь считает себя красавицей писаной. Мужу изменяет направо и налево. Бедолага, не успеет за порог выйти, а у нее уже во всю песни и пляски. Такие оргии устраиваются, не подходи: на все село слышно.

? Неужели? – удивилась какая-то наивная душа.

? Ты что не знала?

Тут все наперебой стали рассказывать о ее грехах, о которых она даже и не догадывалась.

? А муж что? Терпит? Другой бы так поколотил, что долго бы не смогла очухаться. Не до кутежей тогда было бы ей.

? Давно махнул рукой. Терзается, сердешный, не зная, за что ему такая мука. С такой шлендрой его жизнь в сущий ад превратилась.

Повернулась к наглым сплетницам, прищурив напряженный взгляд. Стоят, нахально улыбаясь, бесцеремонно так разглядывают, будто на показе перед ними голая стоит. Марта пошла домой, прямая и решительная.

Поставив ведра, заглянул в зеркало, и не узнала себя. Старуха, согбенная, худая, унылая, смотрела печальными, усталыми глазами. Бросилась к заветному мешочку полотняному. Стала перебирать траву, что почти рассохлась от времени и превратилась в пыль.

Все! Хватит! Хватит слов злых, наветных. Хватит позволять, кому попало, себя так нагло и беспардонно охаивать. За все гадости, сказанные за спиной, надо платить. С чего начать? И тут женщину словно прорвало.

Она полагала, что любви ее огонь придушенный, стал горсткой пепла и разлетелся по свету, гонимый ветром. Но, нет! Сгоревшая душа, сожженная до капли, вновь загорелась, как от дыхания упрямого ветра вспыхивают, казалось, иногда

выгоревшие до пепла головешки. Изведала вновь запретный привкус блудного греха.

Не стало больше той грустной, тихой бабы с печальною раскосой зеленью глаз. Не было больше безмолвной, со скорбно поджатыми губами, с вечно опущенным взором, немолодой, изможденной женщины. Вместо нее появилась хищная, обворожительная ведьма, чарующая улыбка которой жадно покорила сердца и покой многих мужиков, которые наперебой согласны были целовать ее следы.

Все ее желания ранее нечеткие и непонятные обрели свое воплощение. И плоть, что до сих пор была черствой, холодной, внезапно потребовала власти над разумом, будто все те грешные мысли, что поневоле роились в голове, пробудили демоническую жажду в крови горячей. Она понимала, что приносит в жертву свою душу. Это уже не сдерживало. Главное сейчас – торжество ненасытного, распутного тела.

Как-то, даже совсем незаметно, исподтишка открылось для нее давно забытое дикое наслаждение. Успокаивалась ее тоска, ее печаль от близости этой, словно кровь, найдя свою частицу, переставала кипеть и расплескивала по жилам хмельное ощущение забытого счастья.

Что скрывать, Марта хорошо знала, что грех прелюбодействия страшнее и чернее за тот грех, что испепелил души многих убийц. Но жажда вожделения бушевала в теле, не выпуская из своих мощных когтей, доставляя ему покой и гармонию, только если сольется в экстазе с такою же пагубной и отравленной коварным ядом блудного греха, на миг, забыв о неистовом зуде в крови.

Она познала сладковато-приторный, с солоноватым привкусом крови вкус ворованной любви, молчаливой и поспешной. С широко распахнутыми глазами и шальным буйством в груди тяжело проваливалась куда-то, ничего не видя и ничего не замечая. И на миг, на один коротенький миг, ей казалось, что глухое тление сердечной тоски, придушенная страстью невыносимая боль утрат сходили на пепел и разлетались по ветру.

Насытившись, плоть дарила успокоение душе смятенной. Наступало сонное забытье. Но это был всего лишь миг. Короткий миг, который улетучивался вскоре. Упорно искала и находила острейшие удовольствия в распутных утехах. Жила тогда с надрывом, любила взахлеб, страшась себе признаться, что такие свидания – затея скучная. В крови пожар кипит, а в сердце стынет лед.

Многих замужних женщин захлестнула ревность дикая. Многие семьи были на грани распада. Разгулялась, расходилась, пошла в загул душа женская, ни перед чем не останавливаясь. Мужчины, словно мотыльки летели на сладострастное пламя хищной любви. Между делом пыталась внушить каждому, что ему не повезло с женой, и что ее надо почаще колотить. Была довольна, когда на очередном свидании любовник рассказывал, как бил жену за вину ею не совершенную. Так мстила Марта всему миру за долю свою непутевую.

Никто уже не мог вмешаться в ее жизнь. Свекровь от злобы, словно ошалела, каждый день слышала ее визгливый, сердитый разговор с сыном.

? Сделай что-нибудь! Сколько может продолжаться этот кошмар? Все село над тобой уже потешается. Куда это годиться?

Однажды пришла домой, как всегда хмельная, веселая. Заходит в сени, а сзади ее что-то как грохнет по голове со всей силой, она и упала.

Очнулась от того, что лежит на телеге, закутанная в сено. Руки завернуты за спину и привязаны к лодыжкам крепкой веревкой. При каждом толчке на ухабе туго сведенные плечи пронзала дикая боль. Глаза тщательно завязаны. Во рту тряпка. Наконец, остановились. Муж, узнала его сразу, поднял на плечи и бросил. Тяжело и неловко упала в глубокий колодезь. Холодно, сыро. При падении вдобавок еще ушиблась. Боль была адская.

? Вот и доигралась, – думает. – Вот и конец, бесславный, неожиданный, пустой.

Сколько прошло времени, не угадать. В бессознательном состоянии, верно, бредила, может, пыталась звать кого-то на помощь. А кто здесь услышит? Бросили на верную, лютую смерть, заживо похоронив. Муженек любезный даже смерти легкой пожалел для своей жены. Нет, чтобы отравить или прирезать, на худой конец, если так хотел избавиться.

Давно догадывалась, что супружество стало для него самой большой небесной карой. Он женился на молоденькой, невинной девушке, надеясь, получить в подарок сына. Любимого сына, во всем похожего на него. Постепенно перед его супружеской кроватью им стала овладевать беспричинная квелость тела. И он ничего не мог с этим поделать.

Напуганный внезапным бессилием, вновь побежал по любовницам. Там было все в порядке. Эта непонятная никчемность перед своею женою, эта раздражающая и пугающая его немощь не проходила, все глубже запуская в душу острые когти страха.

Она же все больше молчала. В пренебрежительном безмолвии, в глазах, ядовито-зеленых, скрывалось затаенное, упрямое презрение к постылому мужу.

Постепенно он начал ее люто ненавидеть. Это чувство клокотало в нем, как дикий, голодный зверь, что жадно желал крови. Супруг подпитывал свою ненависть тем ужасом, что замирал в ее глазах, когда приходил пьяный домой, и что не осмеливался слететь криком с онемелых, прикушенных уст.

Он нашел удивительное наслаждение в том, чтобы избивать жену, как можно больнее. Его ненасытная злоба, его кипящее раздражение находили свое ублажение в этих пытках. Ему казалось, что так он укрепляет свою мужскую силу и власть. Заставляет ее, если не покориться, то хотя бы уважать мужа.

Потом она стала недосягаемой для его кулаков. Жила в свое удовольствие и не обращала на бывшего мужа ни малейшего внимания.

Ей, казалось, она хорошо изучила его жестокий нрав. Но никогда не могла подумать, что он может решиться на убийство. Напрасно, в этом уже разобралась. От любого человека надобно ожидать не только лишь плохого, но и даже самого коварного действия.

Вначале сильно донимал пронизывающий холод. Но она лежала неподвижно, зная, что каждое малейшее движение отзовется сильнейшей резкой болью. Постепенно тело залило мягкое спокойное тепло и перед глазами все закружилось и поплыло черно-золотистыми кругами. Золото потихоньку таяло в черной мгле, как тает первый снег в мокрой, грязной слякоти. Марте казалось, что она уже чувствует осторожные шаги смерти, что кружилась рядом над ней, пока не решаясь забрать последнее, сиплое дыхание.

? Кто тебя, милая, сюда выбросил? За какие такие грехи?

? Да нашлись добрые люди, – пыталась шутить сквозь дикую боль, в очередной раз придя в себя, будучи уже без кляпа во рту.

Что-то на затылке шевелилось. Повязка с глаз спала. Слышит, кто-то веревку на руках сзади пытается развязать. Онемевшие руки потом долго пронизывало тысячами острейших игл, отдаваясь резкой болью во всем теле. Смотрит – ворона. Оглядывается вокруг, никого кроме… птицы.

? Вот, – думает, – бесовщина.

А она опять, – есть хочешь, наверно. Сейчас принесу, а ты потерпи уже, что-то придумаем, как тебя отсюда вытащить.

У молодки от удивления волосы на голове дыбом.

? Что за чертовщина?

? Не удивляйся. Я ворона, что любит поговорить. Хозяйка зовет меня Клавой. Может и не интересное, как для птицы, имя, я привыкла. Летела по своим делам, слышу, стонет вроде кто-то. Заглянула, а здесь ты лежишь без памяти. Я вернусь.

Улетела спасительница. Оглядывается Марта кругом, видит, ружье в углу валяется. От времени, а также сырости даже заржавело.

Взяла его в руки, и мысль ее пронзила страшная, ведь кто его сюда бросил, тот и ее на погибель верную обрек. Значит это ее муженек! Он бывшую жену сюда приволок, он тогда и сына своего убил, Ванечку. Ужас! Собственного сына не пожалел. Вот почему старуха дулась на него. Она-то знала, кто убийца. Пуще прежнего обуяла злость ее: отомстить надо за все, что сделали с ней самой, с ее семьей.

А тут и Клава воды принесла, хлеба, теплые вещи, травки какие просила. Пока она в темнице своей малость пришла в себя, окрепла, время, верно, немало прошло. А потом стала думать-гадать, как выбраться из колодца.