Марта

? Ты будто в душу заглянул, и мысли все мои подслушал. Вот в прошлое пытаюсь заглянуть. Живой водою напоить былое время.

? Расскажи о себе, правда, мне интересно. – Подхватился торопливо. – Можно, сяду рядом, обниму тебя за плечи и поделим память пополам.

Промолчала, словно не расслышав. Присел тихонько, заглядевшись на кольцо, завистливо промолвил,

? Такое богатое украшение не у каждого князя имеется.

? Дорог мне подарок, как и человек, который перстнем этим, недолго думая, разлуку жаловал.

Взглянула на темную улицу. В глухой ночи соседние дома едва проступают контурами зыбкими. Лишь кое-где мерцают в окнах не зашторенных робкие огоньки свечей. Изредка ворота скрипнут тяжело. Залает чуткая собака и смолкнет. Спит город.

? Широко рассеялось село мое родное вдоль кормилицы своей, реки многоводной. Настроили немало изб. На холме большую церковь поставили всем миром. Новой мельницей обзавелись…

Это место там было примечательное. – Помолчала, как бы собираясь с мыслями, продолжая негромко, – там всегда вода клокотала, словно злилась на кого-то. – Поежилась, как бы озябнув от нахлынувших воспоминаний, – как сейчас, помню, волна неистово ревет и пеною лохматой без удержу ползет на берег. Яркое солнце. Огнем взлетают брызги в небо, радугой крутой уткнувшись в берега.

Помню беспрерывный стук и грохот. Колеса яростно шумят. Дрожит земля, кипит вода, рукав, что бешенный, трясется. На камни беспрерывно зерно течет. Под жерновом мука пылится. И мельник грузный, весь белый, с головы до пят, мне хитро подмигнет, и кинет крепкое словцо, помощников к работе понукая.

Сколько помню, там всегда много народу. Сидят, кто у своей телеги, кто в кружок собравшись и болтают, все без перестану говорят. Мы часто с матерью и с братом привозили молоть зерно. Мне нравилось бывать там. Весело и интересно, хоть и не так привольно таинственно, как на другой.

Мельница старая, заброшенная давно из-за худой славы, в самой низинке, у реки схоронилась в зарослях густого кустарника. А возле – изба большая, добротная.

Поговаривали, что часто в темноте окна здесь светятся огнями. Слышится громкий смех, веселая музыка. И даже видны силуэты пляшущих.

Дым иногда ночами поднимается, расстилаясь, потом возносится все выше и выше, унося с собой загадочные тени. Клубится седою мглой туман, обволакивая пустынную местность, от взгляда любопытного укрывая здешние тайны.

Подворье немалое, опоясанное крепкой огорожей. Конюшня, сарай, кухня смастерены тоже из толстых бревен. Срублены без всяких узоров на века. Пригнано плотно каждое дерево. Даже колодезь сделан из крепкого дуба.

А почти рядом колокольня полуразваленная, высокая, потемневшая от времени, тонет вершиной в небесной лазури. Колокол забрали в новую церковь. Осиротела она. Стоит унылая, глядя подслеповатыми окошками на пустынную дорогу. Иногда ночами темными шалит ветер в середине, стонет тягуче, словно колокол звенит глухой.

Люди старались обходить это место странное, пугающее. Изредка по дороге всадник проедет мимо, проскрипит телега торопливо. Порой путник случайный забредет неосторожно, прошмыгнет вдоль огорожи, испуганно перекрестясь, пугливо оглядываясь по сторонам.

Так вот, только выпадет свободная минутка, я уже здесь. Знала, что тут никто и никогда меня не потревожит. Там я пыталась от скучных будней спрятаться, забыться в легком полете грез.

Столько удивительного пряталось за оградой высокой. А какие растения там были! Возьмешь иной цветок в руки, а он словно живой, с тобою говорит. Трава в том месте особенная росла. Мягкая и душистая. И птицы даже были там какие-то другие. А воздух какой! Густой, тягучий, напоенный необыкновенным ароматом.

Мать, разумеется, не догадывалась, где я пропадала все свое свободное время.

Семья моя жила неровно. Хлеб есть, так соли нет, соль есть, так хлеба нет. Мама рано овдовела. Осталось на руках у нее двое мальчишек, да я, постарше. Мне и доставалось больше всех.

Пока братья поднялись, во всем матери помогала. Мы с ней хозяйство и за мужика, и за бабу тянули. Лицом, правда, не вышла ни в мать, ни в отца. С детства все диву давались, откуда красота такая!

Бывало, куда не пойду, везде с радостью привечают. Каждый норовит угостить чем-то вкусненьким, по головке погладить. А я с детства чудная была. Нутром чую, в глаза улыбаются, а в душе зависть черная клубится, ехидство змеиное клокочет. Ядовито так некоторые допытываются у матери, откуда, мол, появилась такая, не подкидыш ли чей? Перестала доверять я льстивым словам. Строптивой выросла. Каждому могла ответить. Мать бранила меня, но разве догадывалась она, что кроется за притворным умилением, за лестью напускной ее односельчан.

Хоть и тяжело было жить поначалу, но укрепились мало –помалу. А там и братья подросли. Сами подрабатывать стали. Все помощь какая-никакая. Я на ту пору уже заневестилась вовсю.

Парни об меня все глаза обмозолили. Многих мужиков захлестнула красота девичья. Как привороженных к избе тянуло, хоть мимо пройти, хоть во двор заглянуть. Дорогу почти у самых окон проторили. Только напрасно парней в тоску вгоняла, потом липким изводила при встрече. Ждала кого-то. Все надеялась на встречу случайную.

Никто из местных не был по сердцу. Не любо мне было, что глаза зря пялят. А женихи прямо на горло наступать стали. Недовольные, что переборчива, что, якобы цены себе сложить не могу. Даже злиться стали.

Между собой молву пустили, что не здорова. При встрече каждый пытался уколоть то ли взглядом ехидным, то ли словом недобрым в спину бросить. Никого и ничего не замечала. Бледнеют парни, до чего же хороша, и до чего же холодна.!

И только ветер догадывался, как эти губы дерзкие горячи. Да солнце, что вплетало по утрам в косы мои свои первые лучи, знало, как терпеливо ждет суженого сердце девичье. Еще любимого не встретив, я уже была ему верна!

Как-то по улице иду, а навстречу мчится на коне прыщ один, такой спесивый, аж, жуть. Разогнался во всю прыть да прямо на меня. Я гордая, не отступлюсь. Соскочил барин и ко мне, возмущенный. Фырчит что-то, будто еж сердитый. Гляжу на него молча, удивляюсь виду его глупому, прикусила губу, кончиком косы играю небрежно. Он белобрысенький такой, глазки пустые, стеклянные будто. Рот длинный, что у лягушонка. Уши торчком. Ручки махонькие. В годах уже довольно приличных. И его покорила краса девичья.

Покраснел, словно рак вареный, про любовь вдруг залепетал. Глазками мигает жалобно, губами шлепает, лепечет непонятно о чем. И вид у него такой забавный, что за живое взяло видение это нелепое, аж, затряслась вся со смеху.

Вокруг уже толпа собралась. Смотрят, выжидают, чем закончится встреча наша. А он деньги достает. Много. И под ноги мне бросает. Замуж предлагает. Иструх весь от времени и в мужья лезет. А я захлебываюсь от смеха, будто что сделалось со мной. Конечно, я понимаю, кого-то охаять мудрости немного надо, но себя продавать ни за что не буду. Лучше пойду за бедного, да милого, чем за богатого, да постылого.

? Эх, ты, полоумный старик! Тебе ли меня в жены взять? Разве ты мне пара? Давно в зеркало на себя глядел?

Посинел от злости, вскочил на коня, – еще пожалеешь, – кричит. И умчался, только пыль столбом за ним поднялась.

***

Тучей грозною налетела вскоре беда на семью нашу.

Зашла как-то старуха в избу. Востроглазая такая, носик кривой, расплющенный. Глазки бегающие. Небольшого росточка, волосы седые паклей торчат из-под платка. На спине котомочка холщовая, в руке клюка корявая. Просится у матери,

? Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек перебыть. Отдохнуть малость. Ноженьки старые не несут, а идти еще не близко.

? Места не жалко. Не пролежишь, думаю, и с собой не унесешь. Только кусок у нас сиротский. Утром хлебушек с солью, вечером соль с лучком.

А странница уже посошок в угол поставила, котомочку свою развязывает. И пальцем манит к себе братьев, сладостями угощает. Они хоть и немаленькие, но все же еще дети почти. С радостью ухватили гостинец.

А в меня так и впилась леденящими, черными глазами. Пытается погладить по голове, ровно маленькую, пальцами своими скрюченными. Я, словно завороженная, гляжу на них, глаз отвести не в силах, а в душе такой ужас бушует.

Мать моя, словно приговоренная, перед ней мечется, куда посадить поудобнее, чем угостить получше. Вечером все спать улеглись. Я на печи лежу, старуха на лаве. Гляжу, она достает травы сухие, разные из котомочки. Пахнут они особенно, и светятся каждая своим диковинным светом. То голубеньким таким, нежным, другие зеленым, тихим, остальные – спокойным таким, фиолетовым. Там даже розовые были.

? Приглянулись, значит, травки мои, – говорит. Я с испугу обомлела. – А, хочешь, научу разбираться в них. Поди сюда, не бойся.

Я вся так и обмерла. Отвернулась, будто не расслышала. А утром ее уже и след простыл.

Только с той поры все мои один за другим в одночасье и померли, а за ними и мать ушла тихо так, во сне. Никогда не забуду ее кончины. Я на печи спала, а она на полатях. Проснулась как-то, ворочаюсь, а сон не идет.

На улице светло, ровно днем. Слышу, дверь отворилась, и заяц в избу вскочил, здоровенный такой. Я матери, – мам, мам, у нас косой в избе. – А она, – спи, доченька, это тебе снится.

А он оглядывается по избе и прыг к матери в ноги. И тут, словно туман меня охватил. Очнулась и гляжу – нет зайца. Я к матери, она уже холодная. Как закричу истошным голосом, да в двери. Выскочила во двор, от страха не могу опомниться. А утром вижу, что дверь наша на замке. Кто закрыл ее тогда в ту ночь, так и не поняла толком.

Осталась одна-одинешенька на свете белом мыкаться. Очень убивалась по родным. Часто плакала по ночам. Похудела так, одни глаза остались. Здешние парни, будто рады беде моей. Теперь по-любому замуж выходить надо.

Как-то утром гляжу, въезжает во двор телега, полная добра всякого. Лошадь погоняет парнишка, совсем еще зеленый, рядом бабка уже знакомая сидит. Следом за ними еще мужик какой-то плетется.

Разгружаться стали, а меня, будто и нет вовсе. Выскочила во двор, а старуха улыбается так ехидно, глазами на меня показывает сыну своему.

Как увидела его близко, даже оцепенела. Бык! Ни дать ни взять, бугай! Ручищи, во! Слегка сгорбленные широкие плечи. Темное, продолговатое лицо, грузный, тупой подбородок. Сильно выступавший лоб, прикрытый черными кудрями. Взгляд мрачный, напористый. Глаза глухие, что яма гнилая. Сила в нем чувствовалась неимоверная, животная. Устремив взгляд злобных, подозрительных глаз, мрачно окинул меня всю, словно лошадь на Торжке. Я, аж, вспыхнула от наглости такой неслыханной.

? Не кривись, девка. Замуж тебя брать приехали. Вот и муж твой будущий, познакомься, – кивает на него глазами.