Марта

Быстро приготовила отвар из трав душистых, напоила, обмыла, положила компресс. Уснул. Во сне схватывался, все стремился бежать куда-то, грозился кому-то, ровно ребенок обижался на кого-то. Неспокойная, видно, очень бурная жизнь у паренька. Пошептала над ним, гладя по кудрявой голове, словно маленького. Успокоился. И через время проснулся, уже, как ни в чем не бывало, веселый, бодрый и без заметных следов побоев жестоких. будто и не было ничего.

***

Мерцали беспокойные огоньки свечей в медном, высоком подсвечнике. Неровный их свет просвечивает порой комнату, потом незнакомую женскую фигуру, заботливо склонившуюся над ним.

? Где я? Что со мной?

? Злой народ нынче стал, скажу я тебе, молодой человек, отделали так, что глаз не было видно! Рожа была вся в крови. Хорошо хоть руки – ноги целы.

? Шуток не понимают, – осторожно облизнул губы, лицо пальцами обвел.

? Кто же пытался изменить твой неправильный взгляд на жизнь таким нехорошим дедовским способом?

? Нетрезв был, – усмехнулся криво. – Наткнулся носом на что-то твердое впотьмах, да насилу расщупал, что это дверь. И вот что теперь имею.

? Бескостный у тебя язык, гляжу, Трофим Тимофеевич, ровно овечий хвост болтается. Чего околесицу-то несешь? Таись, не таись, а всякому видно, хорошо отдубасили тебя. И недаром, верно! Что сильно напакостил? Не буду одолевать расспросами, по мне хоть головой бейся об стенку, хоть двери лбом считай, одинаково.

? Совершеннейше благодарен за оказанную вовремя любезную помощь.

Глянул в зеркало, – интересно получается, за мое доброе отношение, мне же едва не переломили ребра.

? Пытался искать в стогу ночкой темною то, что не утеряно? Рассказывал о морали девице, у которой столько братцев оказалось? – Ехидно подкусила.

? Ага. И все, как на подбор, один злее другого, словно собаки лютые. А девица, скажу по секрету, давно забыла, когда молодой-то была. Для нее это свидание, подарок судьбы на пороге перед старостью.

? Что, моложе не мог найти?

? Да она сама вцепилась в меня, будто бешенная. Ну, решил осчастливить. Обслюнявила всего, еле оттерся… а тут еще эти, братья Черноморы.

Марта снова осторожно обтерла лицо настоем трав.

? Совсем это не обязательно и не нужно, – шепчет, впиваясь горячими губами в ее ладонь. – Похожу разукрашенным, девки больше жалеть будут.

? Не бойся, ничего худого уже не будет. Все до вечера заживет, как на шкодливой собаке. А поцелуи, вот это лишнее. Я не из тех девиц, с которыми можно легко заигрывать, любвеобильный ты наш.

? Откуда такие новости у вас свежие, дорогая мадам?

? Да уж, все знаю о человеке, стоит только посмотреть.

? И что можно сказать обо мне?

? Хорош дружок, да враль отчаянный, – улыбнулась в ответ.

Удовлетворенный, заулыбался привычно,

? Давайте знакомиться. Трофим Тимофеевич собственной персоной у вас в гостях. – Добавил игриво, – прошу любить и жаловать.

? Да знакомо мне уже имя твое, Трофим Тимофеевич, – улыбнулась одними глазами. – Тебя заждались уже, наверно. Пора на сцену. Хозяин, поди, ищет. А настоящую правду о твоих похождениях я еще успею узнать. Она всегда вперед выскочит, о себе заявит, хочешь этого или нет.

***

Сегодня он также стал украшением вечера. До слезы трогательно выводя жалобные любовные песни, окончательно овладел ранимыми сердцами и душами городских дам, которых в заведении было битком набито. Они дружно сходились в том, что редко такой ангельский голос встретить можно.

А в душе у каждой тлела надежда на личное, более тесное знакомство с таким интересным молодым человеком. Особенно Вирена. Напрочь потеряла покой и сон истосковавшаяся по любовной страсти женщина. По сердцу пришел сильный, чистый тенор, эти горящие многозначительные взгляды, что одаривали своей пылкостью без разбору, почти каждую из присутствующих дам.

Про хозяина и говорить нечего. Он с такой важностью вытянулся и так гордо кругом смотрит, будто сам выводит такие изумительные рулады. Молодые, завистливые кавалеры между собой успели прозвать Трофима старушечьей радостью, с ехидной иронией оглядывая сегодняшнюю публику.

Очередной романс артист запел на два голоса с басистым коллегой. Безысходная тоска напева, кончающегося страстным криком мольбы, покорила захмелевших от упоения благодарных слушательниц. Не один раз вытирались надушенными платочками обильные слезы умиления, когда на фоне густого баса истошно взметнул ввысь тоску чудесный голос.

Даже хозяин прослезился, недобро покосившись на толпу восхищенных перестарок, добавил, – не по этой скотине корм, кошки блудливые. Что они понимают в истинной красоте. Им только любовь на блюдечке подавай. Такую музыку разве княгине слушать только.

***

Марта, очарованная и растревоженная услышанной мелодией, молча ушла к себе наверх. Осторожно вынула заветный перстень, надела на палец. Тихонько села у окна, склонив голову на руки, глядя на памятный подарок.

Не потемнеет камень драгоценный, что чист, будто слезы восторга. Не померкнет ясное его золото. Так же и чувства, словно вещи, никогда не износятся. Напрасно взволновалась душа, воспоминаниями взбудораженная.

В жизнь прошлую себя макая, с тоскливой горечью перебирает былые годы. Разве спрятаться там от мыслей невеселых? Бесполезна грусть по времени ушедшем.

Молодость моя, улыбнись мне приветливо из такого далекого прошлого… Не хочу обижаться на тебя. Что было – давно быльем поросло. Растаяли осколки обид минувших, горестей бывших. Все события с вершины дней сегодняшних кажутся уже не такими горькими и не такими значимыми. Несутся годы, словно с горки катятся, неумолимые, и, увы, все больше кувырком.

Копилка жизни моей – монеты мелкие. В руки взяла, а они сквозь пальцы просочились. Растерялись звонкие, рассыпались в толчее будней. И пустота в моем зажатом кулаке. Пусто в жизни, пусто в судьбе.

Все на свете перетрется-перемелется неумолимым временем. Горькое и сладкое, кислое и терпкое смешается в один причудливый коктейль. Попробуешь его по случаю, – несладко, проглотить гадко, выплюнуть жаль. А как часто бывает, отцы терпкое ели, а у детей оскомина на зубах скрипит.

Все же главное в этой жизни – уметь прощать! И как невыносимо тяжело прощаться!

Зато моих грехов бремя унылое не ляжет на плечи иные. Живу не тужу, умру – никто и не заплачет. Кто виноват? Вышила себе сама своей жизни полотно. Все больше нитки серые… нитки черные… светлых и ясных так мало подарила жизнь. Так туманны и неразборчивы узоры.

То ли птицы неведомые летят, то ли цветы невиданные растут – бесполезно гадать. Может и жаль сегодня трудов бессонных. Жаль впустую сил, потраченных напрасно. Кружева мудреные эти так никто носить и не будет. Не украсит ими жизнь свою. Зачем вышивала, для чего плела? Для кого в памяти останусь верной… Сиротлива доля моя непутевая.

Эх, беда, мука горькая, чем завлекла тебя, что в жизнь мою без спросу влезла, да так надолго засиделась. Не уберегла любовь свою первую. Да и последнюю, словно голубку робкую, не удержала. Вылетела из рук неуверенных птица счастья, напоследок даже не оглянувшись.

Эх, судьба! подшутила надо мной, злодейка коварная. Сводила, сводница лукавая, будто невзначай и тут же разводила дорожки наши неумолимо. Время дерзкое, ненасытное, кануло в вечность, якобы лишив меня всего. Но только не любви безумной и страсти жгучей. О, нет! Они еще живы в моем сердечке. Как из темницы, стремятся невольные на волю вольную. Комок в горле не рассасывается, душит грусть-печаль, слезами омывая сердце. Кто чист душой, слез не прячет. А я всю жизнь боялась заплакать, чтобы никто не услышал моих рыданий.

Говорят, гордым легче жить на свете. Может потому, что они не плачут в открытую от своей душевной боли. О любви, как нищие, не просят, не умоляют о подачках судьбу непреклонную. Не гнетет их зависть черная, так как счастье чужое им сердце не волнует.

Чуть слышно скрипнула дверь. Неуверенно, с опаской зашел Трофим, робко глядя на хозяйку.

? Заходи уж, чего там, если пришел, не стой на пороге. – Пригласила, жестом указав на диванчик. – Чаю хочешь?

Отказался, присел на краешек.

? Я там, внизу, – махнул головой, – случайно грусть твою заметил. Видел, как ушла, ссутулившись, взгляд потухший пряча.

? От песен твоих на душе горячо. От тоски так и хочется слезами умыться. – Улыбнулась горько. – Я баба. Меня легко разжалобить, – добавила уже лукаво.

? Прошу простить, коль, невзначай, печаль глухую потревожил, и образ чей-то воскресил незримый. Все мы у памяти в плену. – Напрягся, в ожидании застыв.