Марта

Вокруг тонкой длинной шеи ее, по очень покатым плечам сползал изящный шелковый шарфик. Тощая, остроголовая фигура высилась ровно и непреклонно, оглядывая окружающих с презрительной ухмылкой. Рядом прели телеса ее ужасно озабоченного супруга. Его бегающие, нервные глазки никак не могли успокоиться. Украдкой, из-под опущенных век жадно рассматривал вожделенные прелести присутствующих дам.

Вирена отсутствием воспитания не страдала. Могла запросто при всех задать головомойку, если замечала похотливые взгляды мужа. Поэтому привык хаживать сюда в одиночку, тайком от нее. И сегодня, конечно, не испытывал глубокого восторга от присутствия строгой супруги с ее поджатыми, недовольными губами, ее высокомерным взглядом, с ее привычкой следить за каждым неловким движением мужа, чтобы тут же отреагировать ядовитым замечанием.

И надо же такому случиться! Увлеченный знакомой мелодией, забывшись, он, как истинный кавалер, по давней привычке, выскочил вперед, подбежал к обожаемой певице, подарил цветы, что заблаговременно припрятал в рукаве и поцеловал пухлую ручку.

В старательном неловком поклоне очень близко подошел к пышному бюсту, уткнувшись в него носом. Когда вернулся за столик, напоролся на яростное шипение жены,

? Я тебе покажу, колобок плешивый, – в глазах горит злоба змеиная, – как надо вести себя в приличном месте!

В твердом движении руки, усыпанной кольцами, и в сухом блеске непреклонных глаз благоверной почуял серьезную угрозу для своего, давно пошатнувшегося авторитета. Делать нечего, тяжело раскачиваясь на ходу, потащил свое обширное брюхо к выходу, словно побитая собака, виновато спрятав взгляд под низко надвинутыми бровями.

На хищном, остреньком личике Вирены промелькнуло, что-то на подобие злорадной улыбки. Так отразилось торжество победительницы. Как-то чудно, по-крысиному, пискнув, нахмурив густо намалеванные бровки, кивнула услужливому официанту, который мигом вернул оскандалившегося супруга. Тот сник, спрятавшись в носовой платок, громко высморкался. Уткнулся в тарелку, низко склонившись над ней.

Марта услышала за своей спиной, – вот не повезло бедняге с супругой. Столько денег имеет, а выбрал, хуже не придумаешь. Не глупый же мужик, а как стелется перед стервой. А она и рада стараться, вьет с него веревки, как хочет. Недаром бедняга при любой возможности не прочь скакнуть в гречку. От такой жены в пекло сбежишь, не заметишь.

Выбегали несколько раз суетливые официанты, ловко лавируя между столиками, с блестящими подносами в услужливых руках, предлагая горячительные напитки. Бестолково посовавшись, недовольные, исчезали на кухне. Все ждали главного, обещанного сюрприза.

И вот он на сцене. Вышел важно, дернулся чудно, сплел пальцы длинные в замок, ступни расставив носками врозь. Голову склонил набок, потупив, совсем по-детски, невинный взор на руки.

Сидевший сзади Марты мужик громко расхохотался, глядя на забавный вид актера. Чуб торчком, будто хохолок у молодого петушка. Узкие, в мелкую полосочку штаны. Шелковая, яркая рубаха навыпуск, сверху куцый пиджачок с короткими рукавами. На лацкане огромная роза.

Нашел на него этот смех неуемный, когда при всем желании сдержаться, не можешь сделать этого, пока не нахохочешься вволю, до слез, до колик в животе. Такой смех заразителен. Глядя на смеющегося соседа, начинают смеяться и те, кто даже не знает причины его возникновения. Здесь смеялись все. Мужики басисто, громко, размашисто. Женщины кокетливо, сдержанно.

Вирена выдавила из себя что-то на подобие саркастической улыбки. Супруг ее, искоса поглядывая на жену, вволю хохотал, понимая, что на сей раз можно оторваться по полной.

? Троха, ты что ли, – по-панибратски выкрикивая, смеялись окружающие уже и над собой. Они поняли, что хозяин обманул и получил деньги и немалые за не за что. – Откуда, такой расфуфыренный? Давно тебя, видно, не было! Лучше расскажи, где мотался, по каким мирам шастал?

? Резвого жеребца и волк не берет. Гляди, ребята, жив и невредим, бестия!

? Не Троха, – обиженно засопел артист, взглядом пол дырявя, – а Трофим Тимофеевич. Прошу не путать, что было раньше, а что теперь.

? Ну, давай, чего уж там, не робей, здесь все свои! Все равно деньги назад не воротишь. Шибко хозяин у тебя скупой. Оттого и ты тощий такой.

Хорькообразный старичок, к подбородку и щекам которого, будто были подвешены пучки сухого, седого мха, ровно очнулся, заголосил звонко, задиристо, – люди добрые, глядите, это же он, Троха! Первый тыкало в любое место. Кто его в городе не знает? Пройдоха и плут, каких еще свет не видывал! Не дай, Боже, с козы кожуха, а из Трофима артиста. Да какой, он артист? У него же язык завсегда вперед ума рыщет. Скольких облапошил этот прохиндей, когда еще мальчонкой был? Что уже говорить сейчас! Что он может спеть? Как всегда, всучит какую-нибудь гадость, да еще и деньги за это немалые возьмет. Он по жизни, в глаза смотрит и тебя же надувает.

? Чем кланяться лаптю, лучше поклониться сапожкам! Давай назад деваху размалеванную пусть дальше воет, – рявкнул кто-то из последних столиков.

? Он только щебечет с утра до вечера, а послушать-то и нечего, – продолжал неугомонный дедок, вертя по сторонам головой и размахивая руками. – Это мы знаем, ровно горохом об стенку тарахтит без остановки, а тут, гляди, артист!!!

? Знаем, нравом тихим сроду не хворал, – поддержала смеющаяся публика.

? Пой, хоть тресни, а платить не буду! У меня все рубли, копеек нету, – кто-то решительно помахал кошельком.

? Троха, не гневи народ, слезай со сцены! Не твоим похабным рылом туточки мышей ловить.

? Ага! Он сейчас без сальца в душу влезет, да и не вылезет, пока не отколупнешь. Его гули уже не одного в лапти обули.

? Может, растерял дурь с головы, по дальним сторонам гуляючи, – неуверенный голос затерялся в общем недовольном шуме.

? Не заливайтесь уж больно, не хохочите, надорветесь. – Трофим скривился обиженно, будто яблоко кислое съел.

? Вашими стараниями, как видите, жив и чувствую себя прекрасно.

Артист недовольно дернулся, поправил прическу, хмуро кивнул гитаристу, прислушался к первым несмелым аккордам и запел, вызывающе подняв вверх голову.

Чарующий голос захватил всех присутствующих в зале своей необыкновенной красотой с первых же звуков. Язвительный смешок молодых кавалеров, заразительный, веселый остальной публики стал дробиться, недоуменно застывая по углам и стихая.

Чувство изумления, смешанного с восторгом и упоением воцарилось в помещении. Некоторые, более подверженные лирике, не сдержав своих порывов, одобрительно приговаривали. – Эх, как, бестия, поет замечательно! Выносит-то как! Ну, прямо за душу рвет, стервец.

Сильный голос, редчайшей красоты тенор, разливался вокруг, несся на улицу, и казался полней и сильней, проникновеннее в этой густой темноте тихой, перламутровой ночи, что будто тоже заслушалась необыкновенным пением, притаившись у открытых настежь окон за спинами случайных слушателей, что почти сразу стали собираться у харчевни.

Не мудрено, что он зачаровывал не только женские сердца, всегда легко откликавшиеся на искренность и красоту. Публика, никогда не слыхавшая ничего подобного, замерла в сладостном оцепенении. Ведь, как поет, шельмец! Будто соловей заливается.

Каждое слово, словно обточенное, а последнее так и растаяло в густом тумане табачного дыма. Звуков уже нет, но они еще продолжают звенеть и дрожать где-то там, внутри, неуловимые и такие прелестные. По окончании раздался гром благодарных аплодисментов.

Изумительный голос пел о любви еще и еще. Казалось, от восторга звенит даже луна, заглядывая в распахнутые настежь окна. Около них столпилось много народа. Слушали восторженно, вытирая слезы умиления платочком.

***

Марта была не в настроении. Спала сегодня ужасно плохо. Ворочалась непрестанно, пытаясь найти удобную позу. Заворожил своим голосом молоденький, похожий на задиристого петушка, славный паренек. Задел в душе, тоскующей струну печальную. Так искренне и проникновенно о любви поет.

Брела, задумчивая и грустная, по городской окраине, натыкаясь на редких перехожих. Телега случайная проскрипит мимо жалобно или кибитка, с наглухо зашторенными окнами, сердито протарахтит по каменной мостовой.

Тихо, даже собак не слышно. Почудилась какая-то возня. Остановилась. За углом несколько дюжих мужиков старательно пинали ногами кого-то, согнувшегося пополам, показавшегося ей знакомым.

? Это уже слишком, – разозлилась. Подошла, ехидно прищурив глаза, поинтересовалась,

? Мужики, вам не помочь? Небось, устали. Как – ни – как, пятеро на одного, великий подвиг.

? Пошла вон, потаскушка, – огрызнулся хмуро один, самый здоровый.

? Проваливай подобру-поздорову, если тумаков получить не желаешь, – другой был воспитан не лучше.

? А что, братцы, – следующий, что помоложе, нахальной рожей засветившись, – гляди какая кралечка! Давайте поиграем с ней. Забавимся.

? Отпустите парня, – сузила глаза от ярости, – если не хотите неприятностей.

? Что-о-о! – пошел на нее первый, расставив ручища, ухмыляясь противно.

Остальные следом, оставив в пыли жертву, лежавшую неподвижно. Смачно сплевывая, окружили Марту, будто стая волков хищная, злобная вокруг жертвы одинокой, забыв обо всем на свете, в том числе и о, чести, и совести, движимые на свершение очередного подвига мужской, крепкой солидарностью.

Молодка насмешливо оглянула сильных мира сего, расширив глаза, посмотрела неотрывно в глаза заводиле. Он зашатался и рухнул, словно подкошенный. Остальные бросились на нее. Резко выбросила ладони вперед. Едва уловимое движение, и они свалились в пыль дорожную.

В глазах недоумение и даже страх. Еще одно легкое движение и парализованные, посиневшие от обуявшего их ужаса, лишившиеся даже голоса, беспомощно ворочая глазами, застыли неподвижно. Потом понемногу отходя, стали уползать на четвереньках подальше от ведьмы проклятой, как про себя называли ее.

Подошла к избитому, осторожно повернула на спину. Жестоко разбитое в кровь лицо, напухшие губы, глаза в синяках. Едва узнала вчерашнего забавного артиста.

Вытерла платком кровь, пошептала над ним тихонько слова заветные, застонал от боли, с усилием открыл напухшие веки. Помогла подняться. Все еще был, что заторможенный. Остановила проезжавшую мимо телегу и отвезла в харчевню. Завела через черный ход к себе. Положила на кровать.